ДУРНАЯ ТРАВААвтор: Luna
Бета: Клод и TeaBag
Фандом: Weiss kreuz
Рейтинг: NC-17
Жанр: Romance, slash, AU, Angst, OOC, OMP
Пайринг: Брэд\Шулдих, Ран\Шулдих, Кен\Наги.
Примечание автора: Ненормативная лексика, несносная сентиментальность, вольное обращение с каноном. Всё, что касается ритуальной магии, взято из книг Алистера Кроули, цитаты неточные, во многом изменены и дополнены. Из двух хокку одно принадлежит анонимному японскому автору, другое придумала я. Использована строчка из песни Б.Гребенщикова.
Посвящается: моим дорогим, любимым бетам - Клоду и TeaBag. Огромное спасибо хочу также сказать Natuzzi, которая, не жалея времени, с комментариями, пересказала мне сюжет аниме; Чеширочке, которая аниме мне прислала; Эйде - за хакерские советы; Дуну - за помощь с цензурным немецким.
Отказ от прав: Персонажи фика принадлежат их создателям. Автор фика не извлекает материальной выгоды от их использования. Размещение фика на других ресурсах - с согласия автора. Ссылки на фик – приветствуются.
Отзывы: сюда
***
Кто-то плескал ему в лицо водой, холодной как лёд и вкусной. Он, не открывая глаз, ловил её пересохшими губами, ему удалось сделать пару глотков, прежде чем прохладная струя иссякла, и ему без жалости отвесили пощёчину.
- Как мило ты работаешь ротиком… А ну, открывай глаза, братец!
Он хотел послушаться, но вместе с сознанием пришла паника, дикий поглощающий ужас - он снова не помнил - кто он, не понимал, что с ним происходит. Он заскулил, как щенок, извиваясь в своих путах - он был подвешен за руки к чему-то высокому, тело напряжённо вытянулось, едва опираясь на носки, железо врезается в запястья. Но это было ничто по сравнению с пустотой в голове, он был согласен терпеть любую боль, только чтобы помнить, чтобы знать!.. Оми! Оми Цукиёно! Это имя всплыло среди хаоса и ужаса, и он ухватился за него как за соломинку, и пустота стала заполняться воспоминаниями, их было немного, но… Оми? - да, Оми! - был рад и этой малости, и даже следующая пощёчина, от которой больно мотнулось всё тело, не испортила эту радость. Он смело открыл глаза и встретился взглядом с незнакомым человеком - высоким, лет тридцати, лицо правильное, красивое даже, если бы не вяловатый подбородок и слишком близко посаженные глаза. Оми настороженно разглядывал его, в многочисленных досье, которые он пересмотрел за два года своей жизни, этого человека не было, а он помнил каждое лицо на каждой фотографии, в каждом файле, у него была фотографическая память, та, что оставалась, и он неустанно её тренировал. Нет, никого похожего, а значит…
- Кто… Вы такой?.. Где я?.. - прошептал он, стараясь выглядеть до смерти испуганным, ему это превосходно удалось, отчасти потому, что он действительно был испуган. Его взгляд метался по комнате, богатой, обставленной в стиле европейского охотничьего домика: стол с остатками ужина, диван и кресла с изогнутыми деревянными спинками, на стенах развешены охотничьи ружья, трофеи - головы оленей, косуль, оскаленные морды хищников. За окном - закат, тихо, как за городом, воздух свежий. Оми увидел свой ранец в углу, там мобильник с маячком, но если он за пределами Токио, то ребята не смогут засечь сигнал, и помощи ждать не от кого… Женский смех, дверь где-то сбоку раскрылась, и в комнату ввалилась та самая белокурая красотка, которая вколола ему наркотик на улице и похитила.
- Очухался, сэр? - спросила она жизнерадостно, - должен очнуться сам, доза была маленькая.
- Да, очнулся, ты у меня умница, дорогая! - ответил незнакомец, - где остальные?
- Хелл и Ной уже здесь, сэр, а малышка играет в саду с мальчишкой Шварц. Позвать её?
- Да. И проследи, чтобы она общалась с ним поменьше!
- Да бросьте! - рассмеялась красавица, - он сам ещё малыш, ничего с ней не случится!
- Шоэн, я плачу тебе не за комментарии! - нахмурился незнакомец, - приведи всех и следите, чтобы меня никто не беспокоил!
- ОК, мистер Такатори! - фыркнула красавица и хлопнула дверью.
Мистер Такатори обернулся к Оми, его губы кривились.
- Наглая сука, но хорошо делает свою работу, да, братец?
- Сэр, простите, но у меня нет братьев! - умоляюще сказал Оми.
- Есть, дружок, есть! - с улыбкой сказал мистер Такатори, а потом сделал совершенно дикую вещь - схватил Оми за подбородок и поцеловал, прямо в губы, просовывая язык в рот, гнусный, скользкий, горячий, как какую-то мерзкую слизкую змею. Оми придушенно закричал и сжал зубы изо всех сил, брыкаясь, пинаясь, почти выворачивая руки из суставов. Мистер Такатори отшатнулся, прижал пальцы к окровавленной губе, глаза были бешенные, удивлённые. Он ударил Оми, ещё и ещё раз, так, что у того искры замелькали перед глазами, а голова мгновенно налилась болью.
- Ты что это делаешь, сопляк? - заорал он, Оми с ненавистью уставился на него, чувствуя, как заплывает правый глаз.
- Вы мне не брат! Где я? - прохрипел он в смазливое безвольное лицо.
- Ты дома, Мамору, понял? Я привёз тебя домой, младший братец! - сказал Такатори.
- Не знаю… никакого Мамору! Меня зовут… Оми Цукиено…
- Ты - Такатори Мамору, а я - твой старший братик Масафуми, твой любимый Масафуми!
Что-то было в том, как он произнёс эти слова, что-то, отчего Оми бросило в холод, а уши и лицо запылали. Этот… Такатори Масафуми рассмеялся.
- Раньше ты не был таким стыдливым, мой маленький Мамору! - сказал он и снова накинулся на Оми. Но во второй раз Оми оказался хитрее - он стерпел отвратный язык этого сумасшедшего у себя во рту, стерпел руку, которая тискала его член и ягодицы, и в тот момент, когда Масафуми отваливался назад, вполне удовлетворённый его покорностью, изо всех сил ударил лбом ему в лицо, ломая нос, разбивая губы, он почти вывихнул правое плечо, но оно того стоило, стоило! Масафуми отскочил от него с воплем и скорчился, закрывая ладонями лицо.
- Меня зовут… Оми Цукиёно, ты понял, ублюдок? - прохрипел Оми сверху этому уроду. Масафуми вскинулся, лицо окровавлено, глаза горят.
- Ублюдок у нас ты, дружок! - он вскочил и рванул Оми к себе, - твоя мамочка, французская шлюха, заимела тебя от брата своего законного мужа, господина Шуичи Такатори! Отец убил её, а мне позволил тебя трахать, и тебе это нравилось, потому что ты шлюхин сын. И сейчас я буду тебя трахать, пока мне не надоест, но сначала… - он отскочил в сторону, сорвал со стены собачий хлыст и начал хлестать Оми, по напряжённой спине и рукам, по судорожно вытянутым ногам, каждый удар обжигал, как огонь, футболка и джинсы повисли клочьями. Оми застонал, чувствуя сквозь боль и онемение, как тёплые капли крови скатываются вниз по коже, а порка всё продолжалась, он потерял счёт ударам, и только молил Будду и всех богов, чтобы у Масафуми не уставала рука, потому что потом его ожидало…
- Папочка, почему ты наказываешь этого мальчика? - раздался тоненький голосок. Оми с трудом разлепил левый глаз - правый уже не открывался - выныривая из тумана боли и полубеспамятства. Удары прекратились. Перед ним стояла девушка, его ровесница, длинноногая и хорошенькая, похожая на манекенщицу из подросткового журнала мод, одетая, как картинка - в короткое зелёное платье, зелёные чулки и туфельки на высоких каблуках. В руке она держала розовый зонтик, и личико у неё было невинным и любопытным, как у маленького ребёнка.
- Он плохой, да? Он тебя не слушался? - допытывалась она, немного невнятно, потому что одна щека у неё слегка топырилась от чупа-чупса, белая пластмассовая палочка торчала между розовых губок.
- Уходи, Тот! - рявкнул Масафуми, он дышал с трудом, - ты зачем привёл её сюда?
- Она захотела посмотреть, кто так кричит, - протянул скучающий ломкий голос, и перед глазами Оми появился мальчик, помладше его самого, в обтягивающих светлых джинсах и шёлковой рубашке. Оми стиснул зубы - маленький пидор врёт! Он не кричал, не кричал!
Девочка между тем уселась в кресле напротив Оми, подобрав ноги, её пижонистый приятель устроился на подлокотнике, заботливо поправив её задравшуюся юбку.
- Убирайтесь отсюда! - крикнул Масафуми Такатори странным детям.
- Мы можем помочь, господин Такатори, - сказал мальчик, - если Вы хотите допросить его чисто, позвольте это сделать мне. Или я позову Шулдиха.
- Да, папочка, я кольну его разик моим зонтиком, - прошепелявила девочка и хихикнула, по подбородку у неё поползла капелька слюны. Масафуми натянуто улыбнулся:
- Я справлюсь сам, сладенькая!
Измученному Оми показалось, что он сам сходит с ума. Маса словно оправдывался, что за чёрт, почему он просто не выгонит назойливого мальчишку, почему… Маса?..
Мальчик Наги наклонился к девочке и вытащил у неё изо рта палочку от чупа-чупса, разжёванную на конце, вытер подбородок платком.
- Ещё хочу! - сказала девочка, - На-чан, принесёшь мне завтра ещё один?
- Принесу, конечно…
Мальчик вёл себя так, словно Масафуми и Оми не было в этой комнате, словно он забежал сюда случайно, заигравшись с младшей сестрёнкой. У Оми всё перемешалось в голове, он попал в театр с сумасшедшими актёрами в звериных масках, в страшный причудливый кошмар. Взгляд метался по стенам, отделанным под камень, по оскаленным мордам кабанов и волков. Масафуми Такатори ухмылялся, как гиена, у девочки был кроткий бессмысленный взгляд косули, и только лицо мальчика казалось человеческим: замкнутое, холодное, с внимательными глазами. И эти глаза словно цепляли что-то в душе Оми, не позволяя скатиться в животный, беспомощный ужас, держали его на поверхности, звали, уговаривали… Масафуми, оскалив зубы, наотмашь хлестнул Оми по лицу. От неожиданности тот вскрикнул, голова мотнулась. Масафуми опять схватил его за подбородок, прошептал, обдавая запахом виски и крови, его звериное лицо заслонило всё на свете:
- Ну, Мамору, не сопротивляйся мне, малыш…
- Пошёл… к чёрту… не помню Мамору… - прохрипел Оми, слабо дёргаясь. Боль после короткой передышки ошеломила его до слёз.
- Ты врёшь, - Масафуми лизнул его губу, Оми откинул голову назад, едва не на излом, пусть лучше бьёт, пусть лучше… Я не хочу, папочка, Боженька, не надо, я не хочу… Масафуми ухмыльнулся и, отпустив его, зашёл за спину, поигрывая хлыстом. Оми съёжился, ожидая новых ударов, но вместо этого почувствовал, как руки Масафуми, странно-ласковые, вкрадчивые, обнимают его поясницу, гладят, сжимают, разделяют ягодицы, массируют член, он мучительно выгнулся, пытаясь вырваться, и изо рта у него внезапно полились странные, не его слова, просящие, испуганные, детские:
- Нет, Маса, не надо, это плохо, я папе скажу, Маса, нет, пожалуйста...
- Мистер Такатори, я уверен, Вашему отцу не понравится… - сердитый мальчишеский голос, издалека, из другой вселенной, а здесь была темнота, и стыд, и возбуждение, и слёзы, и жаркий шёпот в затылок:
- Он всё помнит, видишь, он просит меня, как тогда, он всегда сначала просил меня, мой сладкий братик…
И тогда память вернулась к Оми Цукиёно, захлестнула мутной грязной волной, он закричал и забился, потому что это было в тысячу раз больнее всех ударов, которые ему пришлось вынести.
…Огромное поместье, целый мир, садовники, горничные, повара и няньки, оторые ласкали его и закармливали конфетами. Он рано понял, что ему лучше не попадаться на глаза отцу и брату. Отец смотрел на него как на крысу, случайно попавшую в дом, и однажды уволил няньку, которая позволила Мамору случайно забежать в кабинет; брат… с братом было ещё сложнее. Он ловил Мамору, когда тот оказывался глуп и медлителен и не успевал убежать или спрятаться, и щипал за уши, давал подзатыльники, шлёпал, мазал лицо грязью, и тоже смотрел как на крысу. Так было до тех пор, пока Мамору не вырос. Когда ему уже стало одиннадцать или двенадцать лет, и его возили на лимузине в среднюю школу, курс начальной он прошёл на дому, а тогда, в школе, первый раз увидел других детей - он не знал, что ему делать с ними, как играть. Они не слушались его приказов и не делились сладостями и игрушками, на переменах он оставался один, и сидел в стороне, уткнувшись в книгу, и даже слугам в поместье запретили разговаривать с ним тогда, чтобы он не набрался низких привыче. Он был так отчаянно одинок, и однажды ночью…
…Сначала это казалось ещё одним мокрым сном - вкрадчивые умелые пальцы, влажный горячий язык - на губах, на шее, по всему телу, и он дрожал, таял в мучительной истоме, не понимая, что с ним. Сильное длинное тело рядом наваливалось, прижималось горячим, твёрдым отростком, источавшим липкую влагу, обещая тёмное удовольствие, и он уступал, позволял, он не хотел думать, не хотел знать… Смутно он догадывался, что это неправильно, что так нельзя делать, но было слишком хорошо, до той ночи, когда толстое, скользкое не стало толкаться в попку, причиняя жгучую боль. Он рвался и просил - не надо, не хочу, но ласковые пальцы стали жёсткими и неуступчивыми, а голос, хриплый, дрожащий от возбуждения, шептал - нет, надо, ты же хочешь, Мамору, вот здесь, и так, ты хочешь… И потом он научился хотеть этого, и сам научился… многому…
…Летний полдень, ленивый, медленный, медовые солнечные пятна на золотистом паркете, обюссонский ковёр неприятно колет коленки. Масафуми развалился в кресле отца, а Мамору сосёт его член. Они поспорили на половину месячного содержания Масафуми, что тот не продержится дольше трёх минут. Масафуми стонет, и повторяет таблицу умножения, а Мамору смеётся с полным ртом, таблица - это нечестно, он забирается поглубже в штаны к брату и сжимает рукой налитые яйца, оттягивает вниз. Масафуми орёт, и тугая струя бьёт в горло Мамору, он морщится, бросает искоса взгляд на часы, две минуты тридцать две секунды, он выиграл, но как неудачно получилось, он ненавидит глотать эту гадость!..
…Мамору четырнадцать, он вместе с Масафуми и его друзьями в специализированном борделе в Нагасаки, тогда он первый раз был сэмэ. Под ним лежал симпатичный парнишка с негритянской кровью, он трахал его на столе, пьяный от саке и ощущения власти, обладания. Тут ввалился брат с друзьями, они разразились подбадривающими криками, а когда он кончил, Масафуми подхватил его, очумелого, разнеженного после оргазма, и вставил сам, и Мамору орал под ним, как мартовский кот, кончая снова и снова, брат отвалился от него, сделав приглашающий жест рукой, но Мамору уже приходит в себя, и в горло первому же дружку, который норовит пристроиться к нему после Масафуми, упирается армейский нож фирмы «Барлоу», купленный тут же, в Нагасаки, у американского матроса. Мамору поднимается со стола, и чувствовать оружие в руке, дрожь плоти под лезвием так же упоительно, как быть сверху, быть сэмэ, мужчиной, победителем. Он проводит языком по пересохшим губам, струйка крови ползёт по смуглому дрожащему кадыку его жертвы. «Ты что делаешь, маленький траханный ублюдок?» - спрашивает брат, а Мамору смеётся и говорит: «Что хочу, то и делаю, Маса, у папочки хватит денег на сотню таких, как этот!»...
…Мальчишка садовника, сколько ему было - десять, одиннадцать - хрупкий, глазастый, со светлым личиком и весёлой улыбкой, но он больше не улыбался, когда Мамору изнасиловал его в домике для гостей. Серьёзная травма? Ну и что, щенок сам виноват, нечего было сначала вилять задницей, а потом сопротивляться, отстегните им бабок и всё! Отец тогда ударил его так, что он отлетел к стене, но семье садовника заплатил, и Мамору даже не поинтересовался - сколько…
…Закрытая частная школа, куда Мамору отправили после его выходки, вот тут он развернулся по-настоящему. Он больше не был отверженным одиноким мальчишкой, он стал лидером, первым, королём, сколотил вокруг себя компанию раболепно преданных одноклассников, удерживая их возле себя подачками, кулаками, насмешками, сексом… У него было трое любовников, которые чуть ли не дрались между собой за его взгляд, улыбку, малейший знак внимания… Он делал, что хотел, не обращая внимания на школьные правила, подкупил учителя физкультуры, и тот таскал им виски и травку…
…Его в очередной раз вызвали на разборки в кабинет отца, в кресле сидит серьёзный бородатый мужчина в очках и строгом тёмном костюме. Завидев его, Мамору усмехается и говорит: «Это что, тяжёлая артиллерия? Вы позвали дядюшку Шуичи, отец, чтобы он забрал меня в заведение для малолетних преступников?» Взгляд начальника полиции Шуичи Такатори впивается в юное лицо под шапкой светлых волос: красивое, пресыщенное и циничное, с капризными кривящимися губами и высокомерной наглостью в глазах, словно ищет что-то, ищет… и не находит... Помолчав, Такатори Шуичи говорит: «Нет». Слово падает тяжело, как камень, он встаёт и идёт к двери, потом оборачивается и, брату, отвечая на невысказанный вопрос: «Нет, я не буду его забирать, Рейдзи». Мамору озадаченно переводит взгляд с отца на дядюшку, лицо Шуичи отяжелело от гнева, печали, отвращения, глаза блестят, лицо Рейдзи лучится триумфом и издёвкой…
…Подвал на улице Цукиёно, сколько он здесь - три дня, неделю?- он потерял счёт времени, его бьют каждый день, и почти не дают воды, он прикован к батарее и весь провонял собственной мочой, потом, страхом, раньше они были в масках, его похитители, но теперь они стоят с открытыми лицами, обступили его, все пятеро, и он воет от смертного ужаса, когда понимает, что это значит - отец отказался платить выкуп, и его пришли убивать, он скребёт ногами по полу в тщетной попытке втиснуться за батарею, в обшарпанный бетон. Один из пяти наводит на него пистолет, маленькая чёрная дырка смотрит в лоб Мамору Такатори, щелчок курка, и всё исчезает в ослепительной вспышке…
Такатори Мамору, семнадцати лет, плача и крича, висит, прикованный наручниками к цепи, перекинутой через потолочную балку, в охотничьем домике на территории поместья своей семьи, а его брат Масафуми обнимает трясущееся, избитое тело, тянет вниз, пытаясь утихомирить. Наконец крики и плач смолкли, Мамору повис, как мёртвый, только рёбра судорожно ходят под кровавыми лохмотьями рубашки. Масафуми ползёт по нему вверх, перебирая руками, обеими ладонями приподнимает бессильно поникшую голову, вглядывается в избитое, окровавленное лицо, ласкает мокрые от слёз щеки, шепчет со свирепой радостью:
- Ты помнишь… я вижу, ты всё помнишь, мой маленький Мамору!..
Мутные от боли синие глаза открываются, размыкаются искусанные губы, и Мамору Такатори говорит своему брату, громко и хрипло:
- Убери… на хуй… свои грёбаные… руки!.. Меня зовут… Оми Цукиёно!..
И в этот момент, словно по волшебству, словно это имя что-то стронуло, что-то изменило в ткани мира, рама окна с оглушительным треском ломается, и в комнату прыгает дьявол - чёрные летящие крылья, призрачный проблеск над головой. Дьявол кричит: «Шинэ!», и серый клинок молнией летит вниз, на Масафуми.
***
Кухня магазина «Конэко», полночь, скатерть в синюю и белую клетку, на столе ваза с жёлтой хризантемой, бутылка виски и два стакана. Кен Хидака напивается, Ёджи Кудо… направляет процесс в нужное русло.
- Я умереть хочу, Ёджи-кун, - с тоской говорит Кен.
- Угу, - понимающе кивает Ёджи, на этой стадии большего от него не требуется. Предполагается, что он должен сочувственно выслушать Кенкена. Но футболист молчит и болтает виски в стакане, в его глазах, измученных, налитых кровью, застыло выражение детской обиды и непонимания. Тогда Ёджи сам опрокидывает маленькую, виски знакомым тёплым комом скатывается в желудок, эх, жалко, нельзя больше, но он может… Ёджи отбирает у Кена стакан, наливает и велит:
- Пей, футболист, это лекарство… вправит тебе мозги…
Кен молча мотает головой, но послушно, морщась, пьёт, крупными глотками, как будто это и вправду лекарство, которое необходимо принять…Попёрхивается, кашляет, втягивает воздух обожжённым горлом, слёзы катятся по щекам, Кен вытирает их, вытирает, а они всё льются и льются…
…Он перемахнул через подоконник последним, они втроём сидели под окном, они нашли Оми по крикам, так странно было - сумерки, тишина, горьковатый холодный воздух, осенний парк, красивый, как небесные сады, и крики боли, несущиеся из домика под деревьями… Три тени, они скользнули по росистой траве, Фудзимия заглянул в окно, и сделал им знак затаиться, Кен тоже глянул одним глазком, и мельком увидел, что какой-то мужик ходит с хлыстом вокруг связанного Оми, Кен дёрнулся было, но командир предостерегающе положил ему руку на плечо, чего он там ждал, неизвестно, но когда раздался хриплый, сорванный голос малька - ругань, а потом: «Я - Оми Цукиёно!», командир ломанулся в комнату, как таран, следом - Кудо, Кен - за ними, внутри уже была мясорубка, хлопали двери, на него налетела какая-то полоумная баба, едва отбился, потом он увидел, что баб было трое, и ещё одна девчонка, с виду совсем малолетка, с розовым зонтиком, она визжала и сноровисто тыкала зонтиком в Оми, подвешенного за руки, малёк уворачивался, остриё зонтика отливало сталью. Кудо и Фудзимия сдерживали других девок, тогда Кен, спрятав лезвия, по простому, кулаком, врезал малолетке, она отлетела к стене вместе со своим зонтиком и затихла, а он занялся мальком. Отмычкой открыл замки на наручниках, малёк свалился ему в руки стонущей грудой, спина у него была - кровавое месиво, кисти посинели. Кен стал смотреть, насколько всё плохо, но тут на него налетела белокурая красотка, она визжала, как неупокоенная душа и хлестала кнутом со специальными стальными когтями, Кен занялся ею. Сцепившись, они ввалились в другую комнату, Кен мимолётно глянул в окно и увидел, что мужик с хлыстом, прихрамывая, убегает к тёмной купе деревьев, ах сука, уйдёт ведь! - Кен так навалился на свою красотку, что она заткнулась, и, хрипло дыша, едва поспевала отбиваться, наконец Кен достал её, полоснул по лицу, жалко, конечно, но что поделаешь. Она вскрикнула, упала, заливаясь кровью, а Кен уже выпрыгивал из окна и нёсся вдогонку мудаку с хлыстом. И он уже нагонял, когда наперерез ему метнулась фигура в белом - какой-то ненормальный, гайдзин, он раскинул руки и стал перед Кеном, как крест, безоружный, на лице - сумасшедшая улыбка, Кен пробовал отмахнуть его багнаком, раз, другой, но это было всё равно, что отмахиваться от тумана, Кен стиснул зубы, удваивая усилия, и ему удалось распороть кончиком лезвия рукав белого пижонского плаща, гайдзин возмущённо вскрикнул... и у Кена в голове вспыхнула пронзительная боль, он упал на колени, скорчился, вцепившись в виски, царапая багнаками лицо, он задыхался, перед глазами плыли красные круги. Он услышал крик, как через вату, и голову отпустило, так же внезапно, кое-как он разогнулся, и увидел, что гайдзин тоже лежит на земле, боком, словно отброшенный невидимой рукой, и смотри… смотрит… Кен обернулся - у него за спиной стоял Наоэ, На-чан, его любимый малыш, бледный, взволнованный, брови изломаны, а за ним, прямо в воздухе, висело тело малолетки с зонтиком. Рыжий гайдзин перевёл взгляд на Кена, у того в голове что-то легонько шевельнулось, как пёрышком погладили… гайдзин упал на спину и залился хохотом, «Шу, прекрати!» - выкрикнул Наоэ, и гайдзин, с трудом успокоившись, сел по-турецки, прямо на траву, оглядывая их плутовскими глазами и сказал: «Опаньки, теперь это называется помогать тренеру, а, чибик?» Наоэ покраснел так, что было видно даже в сумерках, и тут до Кена стало доходить кое-что, а эти двое… Кен никогда не сумел бы объяснить, что это было, он же не чокнутый, но Наоэ и рыжий гайдзин словно говорили, молча, и обрывки их разговора плавали в голове у Кена, как листья в ручье.
«Брэд знает…»
«Нет, и если ты…»
«…глупый щенок… не наш…»
«…убью тебя!..»
«…не выйдет…»
Они сверлили друг друга глазами, потом рыжий пижон фыркнул, встал, отряхнулся, и пропал, у Кена на секунду помутилось в голове, а когда он очнулся - на лугу были они двое. На-чан опустил тело девочки на траву и застыл, глядя на Кена. «Это твой брат?» - спросил Кен, «Да» - кивнул Наоэ. «А… эта?..» - Кен махнул на девочку - девушку! - вольно раскинувшуюся на траве. «Это… я с ней дружу… мы вместе… охраняем Такатори» - ответил На-чан и опять покраснел. «Ты видел спину того парнишки?» - спросил Кен, чувствуя, как сердце заходится болью, сильнее, чем голова только что. «Он… я пришёл позже… Я контролировал ситуацию!.. С ним будет всё в порядке…» - жалким голосом прошептал Наоэ. «А» - сказал Кен, развернулся и пошёл в сторону домика, где его команда дралась с Тёмными Тварями. Наоэ не позвал его. И сам он не обернулся…
Кен отнял руки от лица и увидел прямо перед собой стакан с янтарной жидкостью.
- Пей, футболист! - сказал Кудо заплетающимся языком. И Кен выпил.
Потом, когда одна бутылка уже опустела, и Кудо приволок из своей комнаты другую, а боль в сердце если и не стала меньше, то как-то уравновесилась жжением в желудке, зазвонил мобильник. Они с Кудо долго думали - чей, потом искали по всем углам и карманам, телефон обнаружился в мусорном ведре, куда он попал по ошибке, потому что пустую бутылку они нашли в кармане куртки Кена. Кудо, как более трезвый, ответил.
- Командир из больницы, - это Кену, - Нет, Айя, я не пьян… почти… ОК… Малёк хорошо, уснул уже, - Кену, - Переночуешь в городе? А-а-ай-я-я!.. Тихаришься от друзей, да?.. ОК, уже заткнулся! И тебе спокойной ночи! - ржанье, - Рассердился! - это Кену.
- Но я ж люблю его, люблю, как же так! - проскулил Кен вслух реплику из мысленного диалога, который вёл с самим собой уже часа четыре.
- Е-го-о? Эй, да ты пидор, футболист! - возмутился Ёджи, и тогда Кен ему вмазал, но неудачно, Ёджи ответил и тоже промахнулся, вообще, драка не удалась, потому что они как-то очень быстро оказались на полу, и не от ударов, а так просто - ноги не держали. На полу сначала было твердовато, а потом ничего, и последнее, что всплыло в голове у Кена, перед тем, как он отрубился, было несчастное, бледное лицо Наоэ.
***
Ран сложил мобильник и убрал его в карман. Ну Кудо, раздолбай хренов! Хорошо, что там Кен, он его утихомирит…
- Как там ребята? - раздался слабый голос. Ран обернулся, подошёл к постели.
- Я тебя разбудил? - спросил он мягко.
- Нет… я и не спал почти, - Оми уложили на живот, спину прикрывала стерильная салфетка. Ран осторожно присел на краешек кровати, горячая, в мозолях от арбалета ладонь Цукиёно нашла и сжала его руку. Ран ответил на пожатие, безмолвно стараясь передать своё сочувствие, свою силу.
- Попробуй уснуть, я побуду ещё, - сказал он.
- Мне… досталось, да?
- Врач сказал - останется несколько шрамов, но большинство ран поверхностные. Подвывих правого плеча. А на лице… Если хочешь, потом можно будет сделать пластику.
- Не хочу… чёртову пластику! - вскинулся Оми, - не хочу… быть смазливым… хуесосиком!
- Ладно, не хочешь, не надо, поспи давай.
- Как… ты можешь быть… таким… - проскулил Оми.
- Успокойся!
- Я ведь… Такатори… Ты понимаешь… Я всё вспомнил! Моё настоящее имя - Такатори Мамору, и я был… маленькой ублюдочной сволочью! Всю жизнь… Этот… Масафуми… мой брат… он… трахал меня с двенадцати лет, и мне это… нравилось, потому что… - Оми задохнулся слезами, Ран только крепче сжал его руку, - потому что я - сын шлюхи… он так сказал, что моя мама, что она… что мой настоящий отец - Шуичи Такатори… и я… и его отец… Рейдзи… убил её и потом… позволял меня… т-т-трахать, для мести, но я и сам… я был таким, что он от меня отказался, мой родной отец, не захотел забрать, я помню, тяжёлая артиллерия… - голос Оми становился всё тише и тише, ему вкололи успокоительное и обезболивающее, но он цеплялся за Рана, борясь со сном, тот молча сжимал его руку, услышанное было слишком страшным, невозможным, невероятным, не укладывалось в головею. Родные могут только умереть, но не могут предавать и издеваться… Ран смотрел на чёткий профиль Оми, кривящиеся от боли и плача губы, дрожащие ресницы, мокрое пятно на подушке… Это сын Шуичи Такатори, отвергнутый отцом, отброшенный с презрением только потому, что рос с дрянными людьми, ненужный, нелюбимый ребёнок…
- Я же знаю… о твоей семье, я вскрыл файл Критикер… - всхлипывал Оми, - как ты можешь тут сидеть со мной, я ведь Такатори, Такатори в квадрате, - плач перешёл в горький смех, Оми затрясло, тогда Ран осторожно, мягко, стараясь не задевать повязки, прижал бьющееся тело к постели, прошептал:
- Тише, тише, успокойся…
И потом, когда Оми притих, сказал негромко:
- Ты был Такатори Мамору, но теперь тебя зовут Оми Цукиёно, ты сам назвал своё имя, там, у… в поместье. Ты мой друг, я доверяю тебе свою жизнь на каждой миссии, понял?
Оми помолчал, потом сказал низким от слёз голосом:
- Ты всё слышал, да?
- Да. Я… должен был убедиться.
- Айя… ты знаешь… что в Критикер тебя зовут… Отморозком? - пробормотал Оми в подушку, сонно. Ран только дёрнул ртом.
- Ты не думай… Я понимаю… - язык у Оми заплетался, - всё равно… ты… классный, командир...
- Спи, Цукиено. Ты должен быть в норме к следующей миссии, - сказал Ран.
- Охотники Света… пресеките жизнь… Тёмных Тварей!.. - даже в полусне Оми сказал это так похоже, так… Ран смотрел на чёткий силуэт на белой подушке, и странная, бредовая догадка пронеслась у него в голове.
14.
Ночная прохлада после тёплого стерильного воздуха больницы прочистила Рану мозги, и он постарался думать логично. Какие доказательства у него есть? Какие доказательства того, что Персия - это Такатори Шуичи? Чёрный силуэт на фоне белых жалюзи, знакомый из прошлой, детской жизни, когда господин Шуичи приходил к ним в гости, и его усаживали в кресло, спиной к окну, и маленькому Рану он казался богом справедливости. Они с отцом спорили о законах, о существующей пенитенциарной системе, которую Такатори Шуичи считал слишком мягкой… И странное, невероятное подобие интонации, пауз, ударений - всего того, что позволяет полубессознательно отличать этот голос из сотни других, а Рана по телефону часто путали с его отцом, и… Ран потряс головой, в глазах всё расплывалось от усталости, когда он колесил по узким улочкам китайского квартала, подъезжая к дому госпожи Лю, он всё равно не смог бы сейчас войти в «Конэко», говорить с ребятами, слишком много он узнал сегодня, слишком о многом ему надо было подумать. Он припарковал машину у лавки, здесь её можно было оставлять без опаски, госпожа Лю пользовалась в квартале громадным, почти раболепным уважением, которое отчасти распространялось и на её постояльца. Темно было - хоть глаз выколи, тусклый свет далёкого фонаря едва мигал, изумительная ледяная смесь мелкого дождичка и тумана пробрала Рана до костей, он снова был в чёртовом плаще для миссий, дубовом от кевларовых пластинок, негреющем, он поёжился, с каждым месяцем он всё больше привыкал к этому плащу, скоро он забудет, как выглядит нормальная одежда… Он поднимался по проржавевшей наружной лестнице, в маленькой комнате наверху его ожидали тишина, шорох дождя, хибати с горячими углями и «Повесть о Гэндзи» в свитках, подаренная когда-то его деду императорской дочерью… Чёрная тень на верхней ступеньке вдруг ожила и ткнулась ему в живот тёплой безвольной тяжестью. От неожиданности Ран чертыхнулся, ответом был знакомый смешок. Пальцы утонули в жёсткой гривке волос, немного влажных, скользких от геля. Ран запрокинул голову Шулдиха, светлое пятно лица, глаза прикрыты, запах ванили и моря смешался с запахом саке…
- Ты зачем напился? - прошептал он, чувствуя, как внутри что-то отогревается, отпускает.
- Для храб-рости, - сказал Шулдих. Ран подцепил его подмышки, вздёрнул на ноги. Рыжий гайдзин болтался у него в руках как тряпичная кукла, голова клонилась на бок, на губах блуждала улыбка.
- Фудзимия-я-я… Я чуть-чуть… Я свою норму знаю! Пьяный телепат… а, тебе не интересно, либе… Твой тренер бросил моего чибика, вот урод!..
- Что ты несёшь?..
- А, ты же не знаешь… Ладно! Бросил и всё… по идейным… соображениям… Вы, люди, такие странные! - пожаловался Шулдих, лицо опечалилось, - мой чибик плачет, плачет, плачет… не слезами, либе, а внутри… это так чертовски грустно, просто невозможно… быть рядом, и я подумал… Ой! - Ран осторожно прислонил его к стене, а сам стал открывать дверь, - ну… короче, я подумал, либе… ему… есть отчего плакать, а мне нет, и я стал тебя искать, искал, искал, искал, искал… - мурлыкал Шулдих мечтательно.
- По барам? - уточнил Ран, поворачивая ключ.
- Только один бар! - возмутился Шулдих, и на Рана обрушился водопад образов - приглушённый свет, разноцветная шеренга бутылок у стойки, играет джаз, люди в деловых костюмах, сдержанный смех, английский и японский поровну, прямо перед носом - недопитое саке, ему двух глотков хватило, и как только можно пить эту дрянь!.. Мысли людей вокруг жужжат и кружатся потревоженным пчелиным роем, иногда они совпадают с тем, что произносится вслух, а иногда нет, это смешно, Шулдих проглатывает их одним глотком, запивая вкус японской гадости, и тянется дальше, в ночь, и там, там… очень скоро…
- Хватит, прекрати! - сказал Ран.
- Угу… и я тебя нашёл… Знаешь что, либе? - Шулдих повысил голос.
- Что? - отозвался Ран, злость в нём боролась со смехом.
- Надо быть храбрыми! И брать от жизни… всё! - рыжий гайдзин качнулся к нему и обнял за шею.
- Слушай, у тебя совесть есть? - прошептал Ран, отстраняясь.
- Совесть! - хихикнул Шулдих, оглядел себя, похлопал по груди, по бокам, - совесть-совесть… - расстегнул светлый френч, сунул руки в карманы джинсов, - Ого!.. Нет, либе, совести там нет, есть кое-что дру…
Ран сердито втолкнул его в комнату, но Шулдих только рассмеялся.
- Я тебя убью! - беспомощно, тоже почти со смехом, проворчал Фудзимия и включил свет. Шулдих, всё ещё хихикая, сделал несколько шагов, покачнулся и упал поперёк низкой кровати.
- Лучше трахни разочек! - призывно раскинув руки, он смотрел на Рана блестящими тёмно-голубыми глазами, розовые пятна от саке и возбуждения цвели на щеках, рыжие волосы лежали вокруг лица медным нимбом, он уже не смеялся, но губы изгибались в лукавой, довольной улыбке, он зацепил Фудзимию, и Фудзимия это знал. Правда, оставались ещё чёртовы Принципы Фудзимии, поэтому Шулдих сказал, насколько мог серьёзно, стараясь прогнать неудержимую радость с лица и из голоса:
- Фудзимия, я знаю, что между нами… существуют разногласия, - это выражение он подцепил сегодня в баре, в мозгах у одного мудака, но оно оказалось ужасно подходящим, - да, разногласия, и они гораздо идейнее, чем у… - упс, этого Катане лучше не знать, - но пока мы не сцепились окончательно… - ох, вот об этом тоже не надо, чёрт, он просто хотел переспать с Фудзимией, и сказал это довольно ясно, так какого же дьявола тот стоит в дверях, как бедный родственник, Шулдих сунулся ему в мозги, проклятое саке, он закрыл глаза…
- Не делай так больше, хорошо? - твёрдая прохладная ладонь легла ему на лоб, и Шу весь потянулся навстречу этой нехитрой ласке.
- Не буду, - отозвался он, не очень понимая, что именно, потому что Фудзимия очутился рядом с ним на кровати. Лотар попытался обнять его, но промахнулся.
- Блин, что бы я ещё раз это ваше саке… - простонал он. Раздался смешок, и Шулдих удивлённо захлопал глазами - сам он не смеялся, а значит…
- Фудзимия, это ты хихикаешь, или у меня галлюцинации? - осведомился он подозрительно, а потом судорожно зевнул.
- У тебя галлюцинации, - проворчал Ран, - лежи спокойно.
И Шулдих послушался, даже просто лежать с Фудзимией было так классно, так… Фудзимия сел, раздался шорох, что-то тяжёлое с металлическим звяканьем полетело на пол, потом проворные пальцы Рана взялись за ботинки Шулдиха - шикарные шузы из тиснёной крокодильей кожи, на высокой шнуровке, отделанные серебром, вот только под ними… Шулдих застонал - под ними были позорные носки с покемонами, он купил их две дюжины, себе и Наги, в знак протеста против Японии. Брэда просто передёргивало, когда он видел эти носки…
- Не смотри, Фудзимия! - взмолился Лотар, поджав пальцы на ногах. Новый смешок.
- Не смотреть на что, гайдзин? - спросил Фудзимия очень серьёзным голосом.
- Пошёл ты… - пробормотал Шулдих, чувствуя, что его приподнимают и закатывают под одеяло, - и не зови меня… гайдзин… Меня зовут… Лотар Шулдих, тебе не… вы-го-во-рить, но Шу… будет достаточно… Проклятое саке…
Он уснул на половине слова, и не слышал, как Ран произнёс в темноту одними губами «Шу…».
…Рана будит поцелуй - вкрадчивый, настойчивый, сладкий, Ран падает в этот поцелуй, как птица в солнечное небо, всё, о чём он думал, что решил, ворочаясь бессонной ночью, кажется неважным, важно только гибкое, тонкое, как хлыст тело, жарко льнущее, обнимающее, гайдзин? Шу! Расстегнул свою рубашку, и забрался под майку Рана, тянет её вверх, кожа горит. Ран хватает его за руки и из последних сил отдирает, отталкивает от себя, на другой конец постели. Садится, подтянув колени к груди, закрыв лицо дрожащими руками, он задыхается, сердце бьётся как сумасшедшее, член ноет, а голос кажется чужим, когда он просит:
- Нет… Послушай, нам надо поговорить!
- Поговорить? - переспрашивает Шулдих обморочно, так, словно ему неизвестен смысл этого слова. Ран кивает, глядя на него лихорадочно блестящими глазами.
- Мы… это неразумно, то, что мы делаем!
- …Да? - Шулдих очень быстро приходит в себя и, обманчиво-ласково, - а чего же ты ночью молчал, либе?
- Надо было выкинуть тебя пьяного под дождь? - сердито спрашивает Ран, он не хочет думать о том, что было ночью.
- Ночью ничего не было, - услужливо подсказывает Шулдих, - блин, если бы мы трахнулись ночью, ты бы сейчас…
- Я же сказал - не лезь ко мне в голову!
- Ты забыл добавить - Тёмная Тварь! - орёт Шулдих, окончательно взбешённый, он вскакивает с постели, дрожащими пальцами застёгивает рубашку.
- Ты сам сказал в Иокогаме - мы враги! Завтра мы можем… убить друг друга! - кричит Ран в ответ, его трясёт от разочарования, и он не понимает, почему, он уверен, что поступает правильно.
- Завтра! - орёт Шулдих, - Завтра! Мне надоело это проклятое слово, ты ещё хуже Брэда, Фудзимия, со своим «завтра»!
- Хуже кого? - спрашивает Ран громко, глаза застилает красная пелена, он вскакивает и хватает Шулдиха за плечи, - Хуже кого?!?
- А тебе какое дело? - визжит Шулдих, лицо у него идёт алыми пятнами, и Ран понимает, с острой ревнивой злостью, что Шулдих спал с этим самым Брэдом, другим гайдзином, который пытал его на заброшенном заводе.
- Убирайся! - говорит он ледяным голосом и отшвыривает от себя Шулдиха, - убирайся, и забудь сюда дорогу!
- И уберусь, Фудзимия! - Шулдих шипит, как разъярённый кот, - но сначала… За тобой должок! Я спас твою чёртову самурайскую задницу, дважды! Так что изволь её подставить - и мы в расчете!
- Что? - переспрашивает Ран, не веря в подобную наглость.
- Что слышал, - говорит Шулдих зло, - ты меня трахнул, меня, Тёмную Тварь, а я спасал твою дурную башку, я уж и не помню, сколько раз, а ты… ты…
Они застыли друг напротив друга, взбешённые, взлохмаченные, одетые кое-как, руки сжаты в кулаки, глаза горят, они готовы растерзать друг друга…
…За тонкой стеной госпожа Лю смотрит на их образы в старинном серебряном зеркальце, округлив глаза, укоризненно качает головой, потом шепчет что-то, касается маленькими высохшими пальчиками лица одного, второго…
…Дикая злая сила словно взорвалась в Ране, не помня себя от бешенства и обиды, он двумя шагами вернулся к постели, и бросился ничком, лицом в подушки, застыл, сжав руки в кулаки, вот тебе, подавись. Он ожидал грубости, боли, насилия, чего угодно, только чтобы покончить наконец с проклятым наваждением, которое мучает его столько месяцев, наполняет тоской и жаждой невозможного, чего-то такого, что, конечно, нельзя получить от… Тёмной Твари… Но никто не набрасывался на него, была тишина, шепот дождя за ставнями, частое дыхание Шулдиха, минуты шли, потом… шорох… прикосновение… Ран сжался, когда лёгкие пальцы коснулись его спины, нестрашно, тихо, тёплая щека между лопаток, подрагивает, влажное тепло поцелуя, прямо через майку… Рука несмело ложится на бок, гладит, пальцы и губы чертят узоры вдоль напряжённых мышц, встопорщенных лопаток… Тяжёлый, плавящий кости жар медленно заполнял Рана, глаза закрывались, дыхание прерывалось, он втиснул горящее лицо в подушки до боли, сжал простыни, сердце билось сумасшедшими рывками, член дёргало, он глухо застонал… И в ту же секунду они исчезли - тёплое дыхание, губы, пальцы… Ран, ничего не понимая, повернул голову, и увидел, как Шулдих, присев на корточки у самой двери, шнурует свои пижонские ботинки. Ран никогда не видел, чтобы ботинки шнуровали так быстро, он спросил охрипшим голосом:
- Ты… куда? - просто ничего другого в голову не приходило. Шулдих повернул к нему лицо, искажённое злой и жалкой гримасой, и проговорил:
- Куда? Подальше отсюда, понял? У этой Тёмной Твари, - он стукнул себя в грудь, - есть пикантная прихоть! Эта тварь предпочитает трахаться по взаимному согласию! - он вскочил, Ран тоже, и в прыжке сшиб его с ног, прежде чем телепат выскочил за дверь. Они приложились о косяк, Ран обхватил его обеими руками, только чтобы не дать убежать, не упустить, и пробормотал в яркие рыжие волосы:
- Считай, что оно у тебя есть.
- Что? - Шулдих перестал вырываться и уставился на него сердитыми голубыми глазами.
- Согласие.
- Знаешь, Фудзимия…
- Я согласен, - Ран прижал его бёдрами к косяку.
- …Знаешь, Фудзимия, у меня крыша едет! Ты говоришь одно, думаешь второе, твоё тело говорит третье, а потом ты говоришь четвёртое и набрасываешься на меня как ненормальный!..
- Прекрати… орать!
- Не командуй!
Они уставились на друга, не размыкая рук, и вдруг рассмеялись, они так и не смогли потом вспомнить, кто засмеялся первым, но через секунду они уже хохотали до слёз, цепляясь друг за друга, Ран - закинув голову, Шу - покачиваясь из стороны в сторону. Обнявшись, они как-то добрались до кровати и рухнули на неё… И на этот раз всё пошло как надо.
…Так странно, когда не надо ничего делать самому, когда любят - тебя, когда тебя - ведут, мучительно-медленно и верно, так что теряешь волю и готов на всё, только чтобы это продолжалось, чтобы тебя гладили, ласкали, любили… Руки раскинуты и неподвижны, как крылья парящей птицы, голова мотается по подушке. Он боится смотреть вниз, чтобы сразу не кончить - у него между ног, между раздвинутых коленей, змеятся, вспыхивают костром рыжие волосы. И он горит, горит, потому что губы Шу сомкнуты на его члене, а пальцы медленно гладят, разминают нежную горячую кожу промежности, проникают внутрь. Рана выгибает волной боли и удовольствия, и Шулдих тут же останавливается, выпускает его изо рта, дует на горящий, влажный, подрагивающий член, легонько прижимается прохладной щекой, скользит вверх, а пальцы… пальцы продолжают растягивать, ласкать изнутри, сильно, но уже небольно, привычно, и Ран сдаётся, опускается на постель, расслабляется, рыжие волосы щекотно проходятся по животу и груди, падают на лицо, тихий шёпот:
- Ты… раньше, кому-нибудь?..
- Нет… - это можно сказать только с закрытыми глазами, в целующий рот, почти неслышно, и поцелуи становятся другими, жёсткими, жадными, высокий хрипловатый голос дрожит, срывается:
- О, mein Leben, Ран… meinе Freude! Мein Schatz…
- Тихо, задушишь!.. - Рану хочется смеяться, от жаркого тёмного удовольствия, которое волнами расходится по телу, от рокота чужого языка у самых губ, - Говори по-японски…
- Koi… - тоже едва слышно, на ухо, - amai…
…- А!
- Больно?!?
- Нет… нет… Ты… Ещё…
- Так? - тяжёлый, убийственно-сладкий, распирающий толчок, в темноте под опущенными веками вспыхивает белое, губы лепечут:
- Да-да-да-да… - неужели это его голос? Ещё толчок, и ещё, пальцы комкают простыни, он кусает губы в кровь, чтобы не закричать, рот Шулдиха собирает эти тёплые капли, язык зализывает укус, тоже толкается внутрь… Ран обессилено стонет, весь в поту, а Шулдих глотает его стоны и двигается, двигается, двигается, внутри и снаружи, тоже мокрый, напряжённый, как пружина, нависая над Раном, опираясь на локти, обхватив его голову руками… Он хочет, чтобы Фудзимия открыл глаза, посмотрел на него, посмотрел на них… Такие красивые глаза, как фиалки в густой траве, потерянный слепой взгляд, у Шулдиха сносит крышу, он кричит и подаётся вперёд, Ран вторит ему, хрипло, бесстыдно, обеими руками втискивает в себя ягодицы Шу и кончает. Горячая липкая влага растекается между ними из его пульсирующего члена, он сжимает Шулдиха внутри себя, и тот идёт следом, в огонь, они снова - одно, сплавленные, слитые, потерянные друг в друге. В себя они приходят нескоро, как после обморока. Шулдих всхлипывает и дрожит, мотая головой, это слишком, слишком сильно, он словно пьяный. Руки Рана кружат по спине, успокаивая, утешая, так несправедливо, почему он не хочет понимать, почему… Он пытается что-то сказать, сопротивляется поцелуям Фудзимии, голодным, сильным, как будто ничего не было, но жаркая слабость охватывает его, а руки Фудзимии… Он переворачивает Лотара на живот и проводит ладонями сверху донизу, губы ласкают поясницу, Лотар ёжится и постанывает, внутри всё сжимается, ноги раздвигаются непроизвольно, ему кажется, что его задница сейчас поднимется вверх, как воздушный шарик - так у него встало, он елозит членом по простыням и поворачивает голову, шепчет:
- Быстрее…
Фудзимия что-то делает, что-то, невидное в темноте, отвечает хрипло:
- Нет… подожди… я хочу, чтобы тебе было… хорошо…
- Мне уже хорошо!.. - Шулдих пытается приподняться на локтях и коленках, задевает горячее влажное бедро Рана, тот вскрикивает, как от ожога, и прижимает его к постели всем телом, проводит между ягодиц дрожащими пальцами, смазанными чем-то густым, скользким, его спермой - понимает Шулдих, и возбуждение бьёт в него как молния, он нетерпеливо вскрикивает и отталкивает руку Рана. Фудзимия, наконец, вставляет ему, Шулдих ахает и запрокидывает голову, это ещё лучше, чем в первый раз. Он подаётся навстречу Рану, с губ слетают бессвязные просьбы - ещё, сильнее, так, да - и Фудзимия слушается, подчиняется ему, и скоро, очень скоро они вдвоём рушатся в раскалённую добела тьму…
А потом было утро, первое по-настоящему хорошее утро за много месяцев, позднее, ленивое, наполненное солнцем и звенящим покоем. Рану не хотелось шевелиться, не хотелось думать, ничего не хотелось, тёплое тяжёлое тело, греющее, накрывающее его, пошевелилось, хриплый стон прямо на ухо, острый нос, уткнувшийся в шею… Ран чувствует, как губы расползаются в улыбку, переворачивается так, что Шулдих оказывается сверху, кладёт ладони на круглые крепкие ягодицы, прижимает к себе, как ночью, но сейчас они оба пресыщены, удовлетворены, переполнены друг другом. Шулдих разглядывает его своими тёмно-голубыми глазами, словно пушистый кончик кошачьего хвоста гладит по лицу, и в этот момент Рану очень хочется узнать его мысли, читать его так же свободно, как…
- Попробуй, это классно, либе, - шепчет Шулдих и целует его в уголок рта, просто тёплое прикосновение, но оно пронизывает Рана с головы до ног страхом, протестом, неприятием, нежеланием, он не может видеть этот вопрошающий вкрадчивый взгляд. Он кладёт руку Шулдиху на затылок, втискивает его голову себе в плечо, чтобы не видеть, не чувствовать, не открыться больше, чем он уже открылся. «Не надо!» - просит он мысленно и вслух, Шулдих сопит ему в шею, потом Ран ощущает кивок, и телепат выворачивается, вскакивает, потягивается, руки Рана мгновенно становятся пустыми, это почти больно, но зато он может видеть, как одевается Шулдих: стриптиз наоборот, серые модельные джинсы, серая атласная рубашка, длинный замшевый френч, светлый, тиснёный узором «пейсли» сизо-синего цвета… Ни у кого другого Ран не видел таких крутых, стильных шмоток, так изумительно подходящих к рыжим волосам, белой коже, хотя Рану почти жаль, что атлас и замша скрыли синяки и царапины, знаки их ночи, знаки того, что под всеми этими шикарными тряпками - его Шу, гибкий, сильный, нежный, безжалостный зверь с огненной шерсткой и сладким ядовитым жалом во рту…
- Так, Фудзимия, я тебе не зверинец! - ворчит Шулдих и, прыгая на одной ноге, натягивает носок с покемонами, - и отвернись, я жрать хочу, а будешь так смотреть - съем тебя. Но лучше раскрутить на завтрак старую фрау. Она готовит - пальчики оближешь!
Ран послушно отворачивается, пряча улыбку в подушку. Наверное, он засыпает ненадолго, потому что в следующий момент уже слышит пронзительный голос Шулдиха, сообщающий, что завтрак готов, и если Фудзимия не поторопится…
Завтрак их ждёт гигантский, госпожа Лю подаёт его, веселясь, как девчонка. Она словно находится в нескольких местах сразу: хихикает и подталкивает их сухонькими острыми локотками. Рану немного неловко, а Шулдих блаженствует, уплетая содержимое многочисленных плошечек и тарелочек, закатывая глаза и постанывая с набитым ртом. Он ловко орудует палочками и пальцами, пытается накормить Рана с рук самыми вкусными, по его мнению, блюдами. Тот смущается - как Шу может при госпоже Лю?! Старая ведьма издаёт смешливое довольное кудахтанье, Шулдих вторит ей, а потом, видя лицо Рана, быстро берёт его руку, трётся щекой о ладонь, как кот. Он так доволен жизнью, так… счастлив? - что Рану становится немного стыдно своей неловкости, своих деревянных движений, просто он не может, не может так сразу… Шулдих замирает на секунду, он что-то делает мысленно, Ран уже научился чувствовать такие вещи, так и есть, госпожа Лю тут же перестаёт хихикать и сновать вокруг стола, она подсаживается к ним и заводит чинную беседу о погоде. Шулдих тоже успокаивается, остаток завтрака проходит вполне мирно, Ран, наконец, сумел преодолеть смущение и ест с аппетитом, Шу и госпожа Лю поедают в огромных количествах сладости, запивая чаем, потом Шулдих смотрит на часы и ахает, он опаздывает, он уже опоздал, он не объясняет, куда, но сладкий рисовый колобок во рту Рана приобретает кислый лимонный привкус. Шулдих утирает рот и вскакивает из-за стола, он не смотрит на Рана, Ран встаёт вслед за ним, госпожа Лю куда-то исчезает, и они остаются одни в маленькой кухоньке, наполненной одуряющими запахами китайской еды и пряностей. От смущения Ран застыл, а Шулдих мечется, не зная, куда себя девать. Они не в силах даже коснуться друг друга, задать вопросы, единственно важные сейчас: «Ты придёшь ещё?» «А ты хочешь?» «Ты будешь ждать?» «Когда?» «Как?» Всё слишком сложно в их жизни, слишком ненадёжно для обещаний и планов. Шулдих делает неловкий прощальный жест и быстро выходит из кухни в узкий коридорчик, ведущий к задней двери, Ран - за ним, ловит его за руку, притягивает к себе… Они целуются, отчаянно, чуть ли не до крови, вкладывая в поцелуй всю свою тоску, всё вспыхнувшее снова желание. Потом Шулдих вырывается, и в следующий момент Ран видит его уже на улице, за медленно закрывающейся дверью. Прежде чем уйти, пропасть, исчезнуть за поворотом, Шу оборачивается, миг - и его уже нет. Ран сжимает косяк двери, не чувствуя заноз, у него словно сердце вырвали. В груди пусто, как же так, они видятся всего только в шестой раз, они враги, Шулдих - не человек, не вполне человек…
- Не грусти, маленький варвар, он скоро опять придёт к тебе, - раздаётся тихий голосок за спиной. Ран оборачивается, глядя на госпожу Лю - он и не думал грустить! Но старая лиса, не слушая его, кивает изящно причёсанной седой головой. Нежный перезвон заколок и подвесок, взгляд такой, словно она не видит Рана, увядшие губы улыбаются…
***
- Чибик, ты что такой смурной?
Ревёт «Рамштайн», деревья, дома, люди, машины слились в размытую линию за окнами серебристо-голубого «Порша». Наоэ сидит рядом с Шулдихом, обнимая обеими руками портфель с учебниками. Левая рука телепата отрывается от руля и треплет Наоэ по волосам.
- Хочешь, съездим в аркады? Или в кино? Ну посмотри на меня, либе!..
Наоэ послушно смотрит на Шулдиха, тот просто сияет - улыбка, волосы, кожа, белоснежный френч, но в глазах - в глазах внимательное сочувствие… пополам с раздражением, как всегда. У Наоэ вскипают слёзы от этого взгляда, он стряхивает руку Шулдиха и шепчет непослушными губами:
- Н-н-не трогай меня!.. Всё… нормально!..
- Ох, чёрт! - морщится Шулдих, - Ну успокойся, а? Всё так плохо, либе? Твой симпатичный тренер снова устроил тебе сцену?
- Н-н-нет. Он ушёл… т-тогда… и всё!
- Да брось, ещё вернётся!
- … И всё из-за того, что Такатори побил… т-т-того мальчишку!
- Люди вообще странные, чибик, - задумчиво, - Ладно. Так тебе в школу? - Шулдих резко теряет интерес к беседе, и Наоэ ощущает некую горькую радость. Он не нужен немцу, он никому не нужен, он был нужен только Кену… да и то недолго…
- Да, - шепчет он, и на коричневую кожу портфеля капает слезища. Шулдих беззаботно пожимает плечами.
Он высаживает его за квартал от школы и смотрит вслед напряжённой тонкой фигурке в строгой серой форме, медленно бредущей к зданию школы - старинному, окружённому столетними деревьями. Потом качает головой и резко газует с места. Пытается вспомнить себя в возрасте чибика, и не может. Он тогда был ещё с Брэдом или уже в Розенкранц? Нет, решительно не может вспомнить. Память у Шулдиха неважная, зато он прекрасно умеет делать другие вещи. Просто удивительно, как легко можно пройти все ментальные щиты под прикрытием простого прикосновения. Бедный чибик! Шулдих снова качает головой. Он не собирается сидеть сложа руки и смотреть, как мелкий загибается от тоски, и всё только потому, что у него парень такой принципиальный. Его собственный парень тоже вот… чертовски принципиальный, и Шулдих ёжится при одной мысли о том, что было бы, вернее, чего не было, если бы на росистом лугу в поместье Такатори ему пришлось встать на пути Рана Фудзимии, а не чибикова Кена. Вздыхает, потом хихикает. Принципы - штука заразная. Контагиозная, можно сказать. Он сам сейчас… Опаньки, приехали! Из-за поворота ему отлично видно эту улицу - узкую, чистенькую, дома в три-четыре этажа, маленький магазинчик, маркиза в белую и зелёную полоску, котёнок в окружении цветов на вывеске. Хлопает дверь, звякает колокольчик, и из магазина вываливается стайка щебечущих девчонок с букетиком ромашек, одним на четверых. Шулдих сползает вниз и устраивается на сидении поудобнее, кладёт перед собой шоколадку, опускает на нос тёмные очки. Дистанционное сканирование - не самая лёгкая вещь, но он отлично запомнил Кена, не лицо, правда, а… мозги, пси-профиль, то есть. На память в этом смысле Шу никогда не жаловался. «Принципы, принципы…» - ворчит Лотар Шулдих, надкусывает шоколадку, и в трансе вытягивается на сидении, со сладким вкусом во рту и самыми благородными намерениями.
***
Сплошная каменная стена, красные плети плюща свешиваются вниз водопадом. Вечер, мотоцикл спрятан в кустах, Кен почти обошёл эту виллу кругом, но заглянуть за ограду никак не удаётся. Он бы перемахнул через стену шутя, но знает откуда-то, что здесь сигнализация и полно камер слежения. В таких шикарных местечках по-другому не бывает! Кен, наконец, подбирается к воротам, чугунному кружеву, за которым - зелёный газон, клумбы с поздними цветами, поворот подъездной аллеи. Старые деревья роняют последние листья, на каменной скамейке сидит мальчик в сером школьном мундирчике и работает на ноутбуке. Сердце Кена летит вниз, как камень, он было открывает рот, чтобы позвать Наоэ, но горло перехватило, только мальчик словно слышит его, поднимает глаза, обведённые тёмными кругами, на секунду лицо вспыхивает радостью, но только на секунду, потом снова замыкается, твердеет рот. Он встаёт со скамейки и подходит к ограде. Камеры, притаившиеся в развилках ветвей, в нишах стены, послушно опускают диафрагмы и засыпают, плёнка показывает белую рябь.
- Привет, - говорит Кен беспомощно, вглядываясь в лицо Наоэ - чужое, несчастное, взрослое, - Ты почему не ходишь на тренировки? - он не очень понимает, что говорит, но точно не то, что вертится в голове: «Прости, я не могу без тебя, вернись, пожалуйста, будь кем хочешь, только будь со мной». Холодная ладонь Наоэ с изгрызенными до мяса ногтями накрывает его руку, вцепившуюся в чугунный прут.
- Как ты меня нашёл? Этого адреса нет в анкете.
- Нашёл, и всё, - Кен пожимает плечами, это совсем неважно, он просто пришёл, куда звало его сердце. Слабая улыбка трогает губы Наоэ и исчезает.
- Зачем ты здесь? - спрашивает он с тоской, - Ничего не изменилось, мы… враги.
- Ты мне не враг, На-чан, - мотает головой Кен, и, с жаром, - я никогда не подниму на тебя руку, и другим не позволю, а если мы столкнёмся… один на один… как… ты… я не буду защищаться, так и знай, - Кен пытается улыбнуться, вглядываясь в склоненное застывшее лицо Наоэ. Тот поднимает на него глаза, ещё неверящие, и слабо кивает, потом, быстро:
- Я тоже, Кен, и я бы помог твоему другу, обязательно помог бы, Кен, я просто тогда пришёл поздно, но я бы придумал что-нибудь, обязательно, а потом, когда он разблокировался, я держал его, я...
- Ну конечно, малыш, я тебе верю, верю… - шепчет Кен, его пальцы ласкают волосы, лицо Наоэ, и тот замолкает, он боится поверить своему счастью, Кен снова с ним! Они прижимаются к решётке, пытаясь поцеловаться, холодные прутья врезаются в щёку Наоэ, машинально он делает усилие, решётка искривляется с душераздирающим скрипом, и он выпадает прямо в руки Кену, тот смеётся и прижимает его к себе, они замирают, покачиваясь, а потом Наоэ шепчет Кену на ухо:
- И всё равно, как ты меня нашёл?
***
- Это ты сделал ты?
- Сделал что? Уточни, чибик, я в последнее время много чего…
- Заставил Кена прийти сюда? Заставил… помириться?
- Кена? Кто такой Кен?
- Прекрати! Ты… это… неправильно! Я не хочу… так!
- Ах ты, маленькая неблагодарная дрянь!. Да ты должен мне спасибо сказать!
- Мне не нужно… не нужно, чтобы ты… изменял его! Если…
- Ты болван! Я ничего в нём не менял! Я ему только назвал наш адрес. Кинул маршрут в голову - и больше ничего, клянусь! Вот и делай после этого добрые дела! Ты хоть понимаешь - чем я рисковал? Ты хоть понимаешь, что он мог бы привести сюда свою команду? Ты думаешь - чем всё это могло окончится?
- Шу…
- …вот тогда мне бы пришлось их перепрограммировать, всех четверых, а ты знаешь - каково это? Ты хоть представляешь..
- Шу, я хотел ска…
- Это тебе не мячики вертеть, это…
- Спасибо! - кричит Наоэ и бросается на шею Шулдиху. От неожиданности телепат шатается, потом неловко хлопает Наоэ по затылку и ворчит:
- Да не за что. Считай это подарком на тот день рождение, либе. И смотри, чтобы Брэд не узнал, - мысленно. Наоэ отпускает его шею и серьёзно кивает.
Брэд Кроуфорд.
Если кому-нибудь интересно, как выглядит будущее в пророческих видениях…
Оно похоже на слайды.
Беспорядочные разрозненные кадры, даже не режиссерская версия, а операторская. Некоторые слайды сразу идут под ножницы, ненужные отблески чужой жизни, случайно попавшие на плёнку лица незнакомцев. Некоторые можно выстроить в цепочку, некоторые - не имеют бэкграунда, как картина - застывший кусочек жизни без начала и конца, и именно они, как правило, и показывают результат, отдалённый результат логической цепочки, именно их я переживаю заново, уже в реальности, когда моё видение сбывается. Змея, кусающая свой хвост. Главное - выбрать нужный вариант будущего и выстроить логическую цепочку именно для него, опираясь на детали, мелочи: положение стрелки на часах, листок отрывного календаря, цвет листьев за окном, одежда по сезону, повзрослевшие или постаревшие лица. Вы правильно поняли - я оперирую временем, это самая точная система координат при пророчествах. Будущее вариабельно. То, что будет обязательно, то, что могло бы быть, если бы я или кто-то другой - что-то сделал или не сделал, то, что может произойти при уникальном стечении обстоятельств и почти невероятно... Эти категории легко переходят одна в другую, события и возможности тасуются и перемещаются, как колода карт в руках умелого крупье: ненужные ложатся вниз и выбывают из игры, а козыри, джокеры, незаменимые порой двойки и тройки оказываются наверху, в нужную минуту, у нужного человека. Но по-настоящему, как и во всяком хорошем казино, играю только я, только я выигрываю. Я и те, кому я позволяю выиграть.
… Я слушаю свой голос, тихий, иногда невнятный, что поделаешь, один из побочных эффектов транквилизатора, который я использовал - смазанная речь. Я вслушиваюсь в свои слова, они не слишком важны, важно другое - они вызывают ассоциативное воспоминание, вновь воспроизводят картину будущего, увиденную в трансе. Я прокручиваю свои видения, я просматриваю их уже сознательно, отмечая важные детали, отмечая возможности и условия, степень вероятности и точки воздействия. Вычленяю и отбрасываю невнятные и случайные отрезки. Этих пустышек набралось на два с половиной часа из четырёх, но так бывает всегда. Они интересны, иногда - информативны, как сводка новостей, но в основном бесполезны, с точки зрения того, что интересует меня сейчас… Меня не слишком занимает, кто будет следующим президентом Соединённых Штатов; землетрясение и последующая вспышка чумы в Чили волнуют меня мало, так же как и некоторые детали будущей жизни наших соседей по улице или людей, с которыми я встречаюсь на фондовой бирже и светских приёмах. Я отмечаю, однако, что землетрясение в районе Кито подвинет почти к поверхности земли пласт титановой руды, и эта земля будет принадлежать «Кроуфорд Групп». Машинально делаю отметку в еженедельнике. Следующая пустышка меня несколько обескураживает - Наоэ, Боже, да ведь он ещё совсем ребёнок! - моего Наоэ обнимает парень постарше, японец, симпатичный, хотя и несколько простоватый, на мой взгляд. Они целуются с пылом, достойным… внимания, если не удивления. Чёрт побери, Рут просто… а, к дьяволу Рут! Пусть малыш развлекается, как хочет! Я пролистываю эту картинку почти машинально, потому что дальше начинается самое интересное, самое важное, я чувствую это, кожа покрывается мурашками, руки дрожат, во рту становится сухо…
…Девочка на больничной койке, бледная и неподвижная, кожа почти такая же белая, как простыни, желудочный зонд в ноздре. Её кормят питательной смесью, либо, когда зонд вынимается во избежание пролежней, растворами глюкозы и солей по вене, но сейчас венозный катетер закрыт и примотан двумя ленточками пластыря к костлявой руке. Застиранная голубая пижамка, тусклые каштановые волосы разложены на подушке, на тумбочке - электронные часы и кукла в кимоно. Тонкую шейку девочки обвивает нить крупного дорогого золотистого жемчуга, такой выращивают по нескольку лет на лучших жемчужных плантациях Полинезии, это ожерелье стоит больше, чем половина оборудования в больнице. Палата утопает в цветах, сегодня день рождения девочки, цветы и ожерелье - подарки, но она не знает об этом, она ни о чём не знает… Она лежит, как Белоснежка в хрустальном гробу, а принц, который придёт за ней, который её поцелует… Зелёные цифры на табло электронных часов показывают время и числ о- двадцать второе декабря 2000 года, семь вечера…
…Молнии, молнии, частые, как фейерверк, и косые серые струи дождя из тяжёлых страшных туч. Вот одна из молний оказывается в руке моего врага, его глаза горят гневным фиолетовым огнём, замах, и молния летит прямо на меня в неотвратимом ударе, но я вскидываю ладони, я поймаю её, потому что сто часов провёл в спортзале, тренируя именно этот захват… Я поймаю молнию…
…Рут, в монашеской одежде, присела на краешек постели, похожая на чёрную нахохлившуюся птицу. Её фиолетовые глаза блестят от слёз, на щеках - мокрые дорожки, она шепчет: «Вот так всё и было… внученька…», и закрывает лицо руками, плечи дрожат от плача, и тогда девочка в голубой пижамке тянется к ней, обнимает, они плачут вместе, ах, как жаль, ни единой зацепки, ни часов, ни окна. Ничего… Я видел это и раньше, картинка повторялась с назойливостью откровения, и никогда никакой временной привязки, плохо, конечно, но видение само по себе настолько информативно, что…
…Ритуал, я наконец-то вижу его, что-то случилось во время визита Рут и детей, что-то, что изменило будущее и сделало Ритуал возможным, более, чем возможным - неотвратимым. Это почти карикатура на средневековые чёрные мессы, здесь нет перевёрнутого креста, золотых чаш и каменных ножей. Двенадцать человек, стоящих вокруг обычного секционного стола, многие одеты в белые халаты, я узнаю сильнейших телепатов и пиретиков Эсцет, ещё трое мне незнакомы, юные лица, схожие, как у близнецов, искажены судорогой мучительного усилия, и я понимаю - это клоны, главный козырь Фладда, ментальный щит, который они генерируют, почти осязаем в своей мощи. Тринадцатый - сам Роберт Фладд, он стоит в центре Круга, и выкрикивает слова на ломанной латыни, он не смотрит в старую тетрадь, которую держит раскрытой, он знает эти слова наизусть. Чудаковатый тип, который писал их сто лет назад, наивно полагал, что они призывают демона, но демонов нет, нет ангелов и Бога, есть лишь чудовищная энергия, которая концентрируется в этой точке времени и пространства - Парад Созвездий в последнюю самую длинную ночь тысячелетия, сгусток чистой энергии, притянутый сомкнутыми ментальными щитами двенадцати одарённых, растущей Луной и особым, редчайшим расположением планет и звёзд. Тот, кто завладеет им - получит божественную власть над людьми, над другими псиониками, над собственным дряхлеющим, умирающим телом. Власть стать вечно юным богом… на следующую тысячу лет. Роберт Фладд поднимает руку над простёртым телом девственницы, девушка-псионик в коме, но непробуждённая, спящая сила уже готова вырваться, вспыхнуть ослепительным огнём, встретить и поглотить энергию молний и звёзд, и тогда её сердце, её мощь окажется в руке Фладда, и он выпьет её до капли. Он успеет перехватить поток силы и направить его в себя, единственный телекинетик из тринадцати, он умеет управлять энергией также хорошо, как и материей, никому из окружающих его псиоников он не позволит выпить и глотка. Жалкие пешки, они надеются разделить с ним власть, но не знают, что нужны были только как приманки, как защита от постороннего вмешательства. Он убьёт их сразу, едва только получит силу. Он отбирал для Круга не просто самых сильных, но и самых непокорных, поманив обещаниям разделить власть… а четверо, что нашли для него жертву, нашли Ключ… что ж, он наградит их и позволит умереть быстро, оставит лишь пророка, единственного пророка на земле… Роберт Фладд поворачивает руку ладонью вниз, лицо становится пустым от внутреннего усилия, и тогда…
…Она целится, целится в него, в моего красноволосого врага, пальцы пляшут на курке, тонкий голосок дрожит от ненависти: «Убийца! Будь ты проклят, убийца, гори в аду!» Выстрел, ещё один, мокрые волосы попадают в глаза, она промахнулась, промахнулась, а голос в голове шепчет, велит, приказывает, голос её господина, ради которого она заступила дорогу толпе убийц, ради которого с радостью отдаст жизнь: «…Целься лучше, ты могла бы целиться лучше!..» Она мотает головой, смахивая злые слёзы, целится как следует, как видела в американских фильмах, стреляет, раз, другой - есть! Она смеётся и плачет, ей всё равно, что её сшибают с ног, вырывают пистолет, она выполнила приказ, она застрелила убийцу, и готова умереть, так почему же её не убивают, не мучают, почему разжимаются жёсткие руки, нежно гладят по голове, и другой голос, смутно знакомый, твердит: «Сакура, Сакура, опомнись, Сакура, что же ты сделала…»
…Я несу Шулдиха на руках, он жив, но без сознания, голова бессильно лежит у меня на плече, лицо покрывает кровавая корка, дыхание клокочет в груди. Он избит, истощён и нахлебался воды, но это пустяки, две недели отдыха в хорошем санатории поставят его на ноги, даже не в санатории, я ёжусь от пронизывающего ветра и думаю - а не отправится ли нам вдвоём в мой домик в Шотландии? Наги в состоянии прожить месяц самостоятельно, ведь мы свободны теперь, не совсем так, как я мечтал, но всё равно - Эсцет обезглавлены, а Шу теперь принадлежит только мне, ему некуда больше идти, не к кому… Рут не до него, и проклятый красноволосый ублюдок больше не стоит между нами… Ледяная волна захлёстывает колени, мне нужна лодка, чёртова лодка, но я не вижу ни одной… Всё будет в порядке, о Боже, я не вижу ничего, не знаю наверняка, но надеюсь, надеюсь, что всё будет в порядке…
…Тонкие длинные пальцы проворно бегают по клавиатуре, он работает только правой рукой, левая висит на перевязи за окном - сумерки, глаза горят, как будто в них насыпали песка. Экран испещрён значками - иероглифы и редкие английские буквы, хакер работает в Unix`е, стол загромождён раскомплектованным железом, я вздрагиваю - на соседнем экране, экране ноутбука - чёрно-белые кадры - монахиня входит в палату, я смотрю на кровать, на ней неподвижно лежит девочка с каштановыми косичками, эти косички во время Ритуала растреплются и намокнут от дождя. Ключ, он тоже выследил девчонку-Ключ, кто же он такой?.. В соседнем окне - другой кадр - человек стоит на коленях перед той же кроватью, длинные волосы рассыпались по простыне, я не узнаю его, пока он не поднимает голову, чёрно-белая расцветка делает его почти незнакомцем, а ведь я знаю каждую черточку этого лица, каждый дюйм кожи под белым френчем… Ещё кадры и ещё - Шулдих сидит на краешке её постели, губы беззвучно открываются, улыбаются, склонившись, он красит ей губы помадой, разглаживает брови кончиками пальцев… Финальный удар по клавише «ввод», и основной монитор вспыхнул строчками и фотографиями, это досье на Шулдиха - короткое, надо признать, и, судя по фото, недавнее. Пальцы хакера впиваются в край стола так, что побелели суставы. На экране появляется светлый блик - кто то входит в полутёмный подвал, смутное отражение мелькает на мониторе поверх фотографии Шулдиха - мрачное бледное лицо, нестриженные красные пряди, мой хакер оборачивается, неслышное восклицание, он испуган и застигнут врасплох, а я смотрю на дату в правом нижнем углу монитора…
…Картина - «пустышка», самая последняя, наполовину сон, только сны так красивы и завораживающи: горы в сумерках, и рёв потока глубоко внизу, под обрывом, под узким серпантином дороги, моя машина, мой серый «БМВ» вылетел на обочину, переднее левое колесо почти повисло над бездной, но мне всё равно, в глазах стремительно темнеет - чёрный сумрак, белая метель, крупные хлопья снега и чёрные крылья, тяжёлые взмахи, перебивающие ветер, и голос, голос, я подношу руку к голове, голос - там, внутри, я утираю мокрый лоб, на пальцах - кровь…
Два с половиной месяца до Ритуала, времени должно хватить с избытком. Я найду жертву, найду Ключ для Фладда, или для кого-то другого - как знать? У меня есть дата её рождения - 22 декабря, есть зацепка - она псионик в кататонической коме, и Шулдих работает с ней, втайне от меня, как давно и почему? Он не верит мне после того, как я прогнал Рут? У него есть свои виды на девчонку? У моего Лотара, который не в состоянии спланировать ничего, кроме поездки по магазинам, и путает номер своего счёта в банке? Который умеет только три вещи - читать мысли, тратить деньги и трахаться? Впрочем, это несущественно. Важно другое - почему именно это девчонка? Кровь монахини - Рут, кого же ещё! - но как мне это доказать Фладду? Как заставить старого паука выползти из подземного бомбоубежища в Розенкранц, покинуть Европу, где меня самого ожидает смерть, и заманить сюда, в Японию, заставить начать Ритуал и принять бой на моей территории? Потому что власть над миром - слишком заманчивый кусок, чтобы от него оказаться. Мне плевать на технические детали, на то, каким образом Роберт Фладд собирается стать богом - жертвы, девственницы, младенцы, половина Совета Эсцет, кровь и корявая латынь - всё это лишь путь, который он пройдёт за меня. Главное - оказаться в нужный момент в нужном месте, у самой цели, и, оттолкнув Фладда в сторону, перехватить поток энергии, которая сделает меня самым могущественным человеком на земле. И тогда Шу… Видит Бог, я не собираюсь упускать своего шанса! Я поставил пароль и закрыл файл, маленький незаметный файл, один из сотни в папке, где я храню информацию о биржевых операциях. Я систематизировал свои видения в таблицу, выстроил каркас плана, который за два с половиной месяца прояснится, обрастёт подробностями и поправками, с учётом той информации, которую мне предстоит добыть. Потом подумал и снял пароль, он был напрасной предосторожностью, лучше поместить в начале две-три страницы биржевых сводок, а впрочем - кому нужны мои рабочие файлы? Наоэ не интересуется биржей, Шулдих… мне стало смешно - последний раз, когда он пользовался компьютером в кабинете, я нашёл в общих документах файл под названием «Нискучай Брэд!!!», а в нём - полдюжины эротических фотографий с безграмотными английскими комментариями моего любимого. Я потянулся и взглянул на часы, семь часов вечера. Шулдиха не было дома - работает с девчонкой-Ключом, или трахается с кем-нибудь? Я знал, что его новый роман сейчас в разгаре, у меня не было видений, но я замечал некоторые признаки - сияющий рассеянный вид, постоянные исчезновения, в этот раз я не знал, когда он приходит домой, похоже, он старался держать своё увлечение в тайне, после инцидента с Салли и Рут. Напрасно, его выходки не задевали… почти не задевали меня. Всё равно он возвратится ко мне. Он всегда возвращается. И на этот раз я всё для этого сделаю. дальше >>> <<< назад