ДУРНАЯ ТРАВА
Автор: Luna Бета: Клод и TeaBag Фандом: Weiss kreuz Рейтинг: NC-17 Жанр: Romance, slash, AU, Angst, OOC, OMP Пайринг: Брэд\Шулдих, Ран\Шулдих, Кен\Наги. Примечание автора: Ненормативная лексика, несносная сентиментальность, вольное обращение с каноном. Всё, что касается ритуальной магии, взято из книг Алистера Кроули, цитаты неточные, во многом изменены и дополнены. Из двух хокку одно принадлежит анонимному японскому автору, другое придумала я. Использована строчка из песни Б.Гребенщикова. Посвящается: моим дорогим, любимым бетам - Клоду и TeaBag. Огромное спасибо хочу также сказать Natuzzi, которая, не жалея времени, с комментариями, пересказала мне сюжет аниме; Чеширочке, которая аниме мне прислала; Эйде - за хакерские советы; Дуну - за помощь с цензурным немецким. Отказ от прав: Персонажи фика принадлежат их создателям. Автор фика не извлекает материальной выгоды от их использования. Размещение фика на других ресурсах - с согласия автора. Ссылки на фик – приветствуются. Отзывы: сюда
Оми Цукиёно. Разговоры в ICQ в октябре 2000 года. Black Angel: Привет kitten! Где был? Без тебя скучно (Наги познакомился с ним месяца три назад, случайно, в чате, где собрались начинающие хакеры, смешные, косящие под крутых и опытных. Ему бросился в глаза английский ник, как и у него самого, остальные щеголяли никами из анимэ и рок-групп. Котёнок выглядел чертовски взрослым на фоне малолетних дурачков, они тогда славно развлеклись, посмеялись над салажатами, и с тех пор регулярно общались, уже в привате, обмениваясь программами и опытом) White Kate: А привет пернатый. Болел. (Оми только сегодня выписали из больницы, рубцы от хлыста на заднице, хвала Будде, уже затянулись. А вот под спину приходилось подкладывать подушку. Он бы и не пошёл в инет сегодня, спина болела адски, даже когда он просто печатал, но врачи в больнице не позволяли ему пользоваться ноутбуком, а Фудзимия, чёртов Отморозок, сказал, что им лучше знать, и Оми правда заскучал без инета. Комп оказался вдруг самой постоянной величиной в его новой жизни, обретшей начало… паскудное начало, надо сказать!) Black Angel: Вирус? (честно говоря, неделю Наоэ волком выл - мало того, что они поссорились с Кеном, так ещё и в инете поговорить было не с кем, но вчера к нему пришёл Кен, а сегодня… Просто праздник души!) White Kate: Да нет, несчастный случай :) (Чёрт побери, а как ещё это назвать - родных ведь и вправду не выбирают! Вот так ему не повезло, но это ерунда, имя - не главное, главное - каков ты сам. Фудзимия сказал что-то вроде этого, и Оми верил ему, хотел поверить больше всего на свете) Black Angel: А. Цел? (Не то, что бы это интересовало по-настоящему, но вежливость… Хотя нет, он бы не хотел, чтобы с Котёнком что-то случилось. Котёнок был забавным) White Kate: Более-менее. (Дюжина шрамов на спине и один на морде - мелочи!) Black Angel: ОК. Ладно, бывай. (Поболтали и хватит, у Наоэ было дело) White Kate: Ангелочкам пора спать? (Чёрт, и это всё?) Black Angel: У меня дело, кис-киска White Kate: Какое? Black Angel: Так, влезть кое-куда. (А ты что думал?) White Kate: Удачи, цыплёночек! :) (Дело так дело, я что, не понимаю? Только не надо нос задирать, ОК?) Black Angel: Урою, блохастик :) (Прости, приятель, не сегодня…) *** Black Angel: FUCK!!! FUCK!!! FUCK!!! FUCK!!! FUCK!!! FUCK!!! FUCK!!! White Kate: И тебе с добрым утром! (Интересно, он спит когда-нибудь? А я?) Black Angel: FUCK FUCK FUCK FUCK FUCK FUCK FUCK FUCK FUCK FUCK FUCK White Kate: Ну тебя колбасит. (Ясно, дело у цыпы не выгорело, а то бы он не ругался, вообще-то он хорошо воспитан… в любом случае лучше, чем я…) Black Angel: Не вышло. (И на такой ерунде обломилось!) White Kate: Я понял уже. Что там у тебя? (Ладно, цыплёнок, поможем…) Black Angel: Там стоит мать её защита ёбанная авторская защита. Никогда такой закрученной хрени не видел!!!!!!!!!!!! (Блин, а я думал, я один такой был, когда писал крутые программы для нашего приютского компа! Вот развелось сейчас малолетних хакеров!) White Kate: А на что похожа? (Вот она, крутизна-то твоя, цыпа…) Black Angel: Говорю - на хрень. Держи ссылку (А чем чёрт не шутит… Я бы и так её сделал, но дня за два, а Брэд торопит…) Black Angel: Ты куда пропал? White Kate: Ищу тебе прогу. (Где-то оно у меня было… где-то, с какой-то старой игрой…) Black Angel: Хороший котёнок, МУР-МУР :) (Ура! Вот она, польза социализации!) White Kate: Лови. Хорошая бомба, от сердца оторвал. Трояна к ней сам напишешь, ОК? (Учись, пернатое!) Black Angel: Блин круто! Спасиб! White Kate: Да ладно :) С тебя пакет молока, цыпа! (Ну и кто тут круче?) Black Angel: Пять пакетов! (Нет, кроме шуток!) White Kate: 0_0 (А то!) Black Angel: Десять! И ошейник от блох! Выручил ты меня, МУР-мур! (Так, на школу сегодня забью, Брэду никуда не деться, сам сказал - как можно быстрее…) White Kate: Да ладно. Сочтёмся. (Уж я прослежу, малыш!) *** White Kate: Слушай, я всё хотел спросить - где ты английский учил? (Пять часов утра, бессонница, глаза горят, он скачивает из закрытых файлов спецификации нового небоскрёба на Тайвани и болтает с ангелочком) Black Angel: Да много где. Мы с братьями путешествуем. (И если бы ты знал, кис-кис, как меня это напрягало! ) White Kate: Летаете? :) (Дипломатическая семья, что ли? Семейка ангелов…) Black Angel: Ага :) А ещё плаваем и на машинах гоняем. (А в общем-то, что мне мешает попробовать? В теории это возможно, правда, нигде не описано… но такой инфой особо не разбрасываются…) White Kate: Круто! А я вот всю жизнь в Токио. :) (Нет, по-хорошему - мне в Токио нравится, просто хотелось бы поездить, повидать мир…) Black Angel: Счастливчик! (глаза слипаются, он всю ночь закачивал данные для запуска новой программы, ничего особенно сложного, всего лишь взлом файлов Эсцет, он давно мечтал сделать это, и вот теперь…) *** White Kate: ОК, цыпа, мы в расчете. (И где цыплёночек берёт такие программы, хотел бы я знать? Внешняя разведка отдыхает!) Black Angel: классная прога, а, блохастик? :) (Ладно, для брата-хакера ничего не жалко. Наги украл эту программу прямо с испытаний, контролируемых ЦРУ, и кое-что улучшил) White Kate: Не то слово! Я таких крутых распотрошил - не поверишь» (Теперь у меня есть доступ ко ВСЕМ файлам ВСЕЙ семьи Такатори, цыпа, я не знаю, зачем тебе такая прога, но мне она чертовски пригодилась!) Black Angel: Кого это? (Чем это он там занимается?) White Kate: Своих. Секретные файлы. (Супер! Эти уроды у меня теперь вот где сжимает кулак особенно мой… родной отец с непередаваемой брезгливо-насмешливой гримасой Ну, ты затейник, папаша, Охотник Света, блядь, господин Персия…) Black Angel: Сливки сливок, кис-киска? :) (У него что, папаша в банке работает? Дождались! Мою, ну, почти мою программу использовать для вульгарного взлома банка!) White Kate: Ага. Спасибо, короче. (Нет, правда, малыш, выручил!) Black Angel: Всегда пожалуйста. (Да ладно…) White Kate: А ты кого тогда хакнул? (Ты такой разносторонний, парень! Или ты девушка? Хотя мне, похоже, без разницы… с учётом моего богатого прошлого…) Black Angel: Сиротский приют на Хоккайдо. (Говорить правду легко и приятно! ***смеётся***) White Kate: 0_0 Да не пизди! (Шутник, блин!) Black Angel: Гадом буду! (ХА! Я так и знал, что он мне не поверит!) White Kate: А на фиг он тебе? (Чёрт, как-то не нравится мне это! Совсем не нравится…) Black Angel: Босс заказал. («Быстрее, Наоэ! Наоэ, как успехи? Наоэ, мне необходима эта информация!» Достал!) White Kate: И много он поимел с приюта? (Спокойно, Цукиёно, спокойно… Не спугни птичку…) Black Angel: Перспективы, кис-киска. Такая информация дорогого стоит. (Уж ты мне поверь, это тебе не банк потрошить на мороженное, я этим давно занимаюсь!) White Kate: Я знаю, сколько стоит информация, цыпа, только не надо мне пальцы кидать! (Дрянь, дрянь! Какая же ты дрянь! Я знаю, сколько стоит такая информация! Тайна усыновления, торговля детьми…Он ещё и хвастается, гад!) Black Angel: Я не кидаю пальцы, я констатирую факт, блохастик! Инфа - самый дорогой товар, после наркоты. (Она стоит жизни человека, котёнок, Брэд не зря меня торопил - он ничего просто так не делает. Мы нашли внучку Рут, это тебе ни о чём не скажет, но это здорово! он открывает маленькое окошко в углу экрана и гордится своей работой. И Рут будет довольна мной, она ещё ничего не знает, Брэд говорил - он не видел почему, но я могу догадаться - там была эпидемия полиомиелита, в приюте, в 1963, и она подумала, что её дочь умерла. Но девочка была жива, ошибка в больничной документации, Кэйко Аямэ - подкидышам давали фамилии по названиям цветов, вот они и спутали Мальву с Аиром. Брэд говорил, что Рут не могла сначала забрать дочь с собой, она была несовершеннолетняя, и ещё не встретила мистера Фладда и мистера Майера, и ей было всего семнадцать, когда она в Японии познакомилась с отцом Кэйко, а потом, после эпидемии…) Black Angel: Эй, кис-кис, ты ещё здесь? (…вот будет сюрприз для Рут, у неё есть внучка-одарённая, там ещё и внук, но это неважно, он обыкновенный, такое сплошь и рядом, мои все тоже были… простые и… он часто-часто моргает, он попал в Розенкранц восьмилетним и почти не помнит, что было с ним раньше. Внука я даже и не искал, Брэд сказал - потом, на него нет времени. Главное - эта девочка… Брэд сказал, что всё расскажет Рут, но не сейчас, это слишком опасно, ей нельзя появляться в Японии, а она кинется сюда сразу, как только узнает… ) Black Angel: У тебя, что, кабель отрубило? (…поэтому мы будем просто охранять девочку, она в кататонии, но это нестрашно, потом Рут ею займётся, Рут или Шу. Но пока она - тайна, наша с Брэдом, так надо, он не сказал, почему, но… Будда! - это же Брэд! Он ничего не делает просто так, хотя я бы на его месте послал к ней Шу уже сейчас, но Брэд сказал - нет, и наверно…) White Kate: Сука ты, понял? Я таких как ты пачками отстреливал! (Блядь, сучёныш, недобитый ёбаный шантажист, я перерою все приюты на Хоккайдо, но я найду, найду твою мишень и помешаю тебе и твоему боссу!) Black Angel: 0_0 ??????????????????????????????? (Стоп, машина…Что это с ним?!?) White Kate: блядь, зря я тебе тогда прогу кинул (Ты своё получишь, не будь я… Мне плевать, какой я Такатори - Тёмная Тварь или Охотник Света, но ты своё получишь!) Black Angel: На себя посмотри - своих же… Бля, я тебе покажу! (Больной! Что он там напридумывал?.. Что он делает?..) White Kate: Получи, урод! (Как тебе это, тварь?) Black Angel: А так? ;) White Kate: Не дёргайся, мальчик, я тебя вижу. (Ну почти, ну ещё чуть-чуть, и я тебя отсканирую, кинь мне ещё что-нибудь, цыпочка!) Black Angel: Меня? Ха! (Ну и что ты там увидел, а? Подрасти сначала! Пока, салага!) White Kate: Эй, цыпа! (Блядь! Сорвался! Блядь, блядь, блядь!..) White Kate: Цып-цып, пернатый! (Эй, появись, малыш! Ну ты же любопытный, а? Такой же любопытный, как и я, да? Значит, вернёшься… проходят минуты, окошко ICQ безмолвно мигает Чёрт, ушёл. Это же надо, так пропалиться! Ладно. Неважно. Начнём поиск. Приют на Хоккайдо, говоришь?..) (через час) White Kate: Ты где, я пошутил! (шесть часов утра) White Kate: Ну поговори со мной сучёныш поговори со мной... Брэд Кроуфорд. Через десять дней у меня было досье на девчонку-Ключ. Наги нашёл для меня всё, что было необходимо. Семнадцать девочек в коме сейчас находятся в больницах и хосписах Токио и пригородов, Шулдих не смог бы ездить так незаметно и часто на дальние расстояния, а следить за ним я не мог, он знал меня слишком хорошо, то во мне, что называется пси-профилем. Постороннюю слежку он вычислил бы запросто. Итак, я просто посещал больницы, одну за одной, и в пятый раз мне повезло: я узнал девочку из видения. Айя Фудзимия, 16 лет, кома неясной этиологии, два года в больнице без улучшения. Её навещает брат, о котором видения молчали, который был неважным для меня, брат и… только брат, лица монашек становились спокойными и непроницаемыми, я узнавал работу Шулдиха: мой рыжий мальчик превосходно заметал следы - или просто развлекался? Мне эта информация досталась за крупное пожертвование в фонд госпиталя, мне даже предложили войти в попечительский совет, но всё, что мне было надо - образец крови девчонки и ксерокопия её страхового полиса. Полис я отдал Наги, мне пришлось утаить от него львиную часть информации, заменив её душещипательной сказкой о предполагаемом сюрпризе для Рут. Они с Шулдихом так преданы Рут Строн, что я не мог доверить им мой план, каким бы перспективным он не был. К тому же, в случае выигрыша они не получат столько, сколько получу я. Поэтому Наги работал, воодушевлённый возможностью подарить Рут семью. Он взломал защиту Эсцет и получил доступ к файлам 478 зарегистрированных псиоников. Многие досье, учитывая особые интересы Роберта Фладда, были снабжены генетическим анализом крови, для некоторых - вы не поверите! - были намечены предполагаемые программы скрещивания. Некоторые даже были претворены в жизнь - Фладд брался за дело основательно. И ещё я узнал, что, вернее, кто, ожидает меня. По сравнению с подобной перспективой выходка Рут и этой… мисс Баскомб… казалась невинным розыгрышем. У Шулдиха и Наги тоже были свои программы. Что ж, ещё один повод избавить мир от Роберта Фладда, хотя рациональное зерно в его замыслах было: выведение псиоников с определёнными свойствами действительно неплохая идея… Я получил и досье Рут, к сожалению, хромосомной карты в нём не было, я почти ожидал этого - она всегда была против таких вещей, считала, что они идут вразрез с Божьими замыслами. И, разумеется, никто не мог её заставить сдать генетический материал, слишком сильной и высокопоставленной особой она была. Никто не смел даже и помыслить об этом… Чертовски жаль, сравнительный генетический анализ крови Рут и девчонки сэкономил бы мне кучу времени, но что поделаешь, придётся добывать информацию самому, по старинке - документы, архивы, воспоминания очевидцев, сопоставление дат… И я начал читать досье Рут, внимательно, скрупулёзно, сличая числа и передвижения, составляя её помесячную биографию. Официальная версия гласила, что Рут Строн не была замужем и не имеет детей. Вся её жизнь проходила на виду, начиная с семнадцати лет, когда она встретила Роберта Фладда и Майкла Майера в порту Лос-Анжелеса. Тогда и возник, собственно, действующий ныне Совет Эсцет. Учёба на факультете прикладной психологии в Оксфорде, спонсор - Роберт Фладд. Бакалавр Строн, потом - доктор Строн. Затем - долгие, двухгодичные каникулы в Сан-Франциско, в самый разгар движения хиппи. Свободная любовь, рок, наркотики, но они были втроём, всегда втроём - Рут, Майер и Фладд. Она не смогла бы скрыть беременность и рождение ребёнка в условиях коммуны хиппи. В семидесятом, после несчастного случая с Майклом Майером, Рут принимает постриг, монастырь Сестёр Святого Сердца в Париже. Совет Эсцет перебирается в Европу, Рут почти не занята в административных и экономических программах Эсцет, она ищет псиоников по всему миру. Тогда же у неё появляются первые ученики… Дальше… 1979 год - монография, посвящённая кататоническому кризису псиоников… 1982 - «Причины высокой летальности при спонтанном неконтролируемом течении кататонического кризиса. Методы помощи и воздействия». Теория орфеев оформилась к 1985 году, тогда в Розенкранц уже был госпиталь, его основала Рут. С тех пор она работает там постоянно, она и её ученики, она стала неким ядром притяжения для псиоников, милосердной матерью всем одарённым, сердцем Эсцет. Она не отлучалась от своих подопечных и от своих сотрудников даже на неделю, не считая двухмесячного затворничества в монастыре бенедиктинок в 1983, но беременная монашка в монастыре, и к тому же возраст… Значит, надо было искать грехи молодости. И здесь возникли затруднения. Что было известно о юности Рут, кроме того, что она рассказывала сама - благополучная семья в пригороде Лондона, единственная любимая дочь. Кататонический кризис, к счастью, лёгкий, она перенесла в 12 лет, получив раннюю седину и способность читать мысли других людей. Школа, оконченная с отличием, подаренный любящими родителями морской круиз с экскурсией в Лос-Анджелес, там она встретила Роберта Фладда, и они решили изменить мир. Каким образом внучка молоденькой англичанки из консервативного пригорода оказалась в Японии? У меня имелись контакты в частном детективном агентстве в Лондоне, к услугам которого я прибегал и ранее. Отчёт, который был прислан мне через месяц, дополненный данными, полученными от Наги, ответил на все мои вопросы. Эта история началась, как ни странно, ещё в Англии. Рут не окончила школу с отличием, как говорила мне - она сбежала из дома в 14 лет, из грязного нищего Челси в весёлый Оксфорд, и затерялась в толпе молодёжи. Напрасно она опасалась- её никто не искал. За гроши она устроилась посудомойкой в паб и, по словам завсегдатаев, подрабатывала, когда приходилось совсем уж несладко, древнейшей профессией. Один из её постоянных клиентов рассказал детективу, что девчонка она была горячая, весёлая и хорошенькая, как картинка, только вся спина в шрамах - постарались любящие родители. Так она жила больше года, пока не встретила студента из Японии, имя его никто не помнил, англичанам трудно запомнить японские имена, но языковые барьеры были не для Рут. Она ушла из паба и поселилась со своим японцем на Честнат-стрит. Идиллия длилась почти полгода, а потом возлюбленный Рут окончил курс обучения и вернулся в Японию. Мой детектив предоставил мне список 19 японцев, закончивших стажировку в Оксфорде в 1957 году, документ абсолютно бесполезный, хотя и могущий вызвать у Рут некие сентиментальные воспоминания, потому что вскоре она наскребла денег, купила билет третьего класса в один конец и отправилась в Японию. Без причин в такой вояж не пустишься, так что можно было предположить, что к тому моменту она уже поняла, что беременна. Разыскать её следы в Японии было куда легче, чем в Англии. Беловолосая девушка-европейка прямо-таки бросалась в глаза в порту Саппоро. Пробыла она там недолго и вскоре уехала в горы, в Обихиро, где жила семья её возлюбленного. Представьте реакцию провинциальных японцев, когда беременная «широкоглазая» шлюшка явилась к ним на порог! Скандал был страшный. Рут выгнали с позором, а непосредственного виновника позора тут же услали в Токио для завершения образования. Рут прибилась в «весёлый дом» в соседнем городе и в январе 58 родила здорового ребёнка, девочку. Едва оправившись от родов, она отдала дочь в приют. Деньги на билет у неё скопились только в конце июня, и всё это время она не навещала девочку. В июле 1958 года девушка семнадцати лет с белыми волосами и фиалковыми глазами села на американский корабль, отправляющийся в Лос-Анджелес, и отправилась навстречу своей высокой судьбе. Её дочь, названная воспитательницами Кэйко Аямэ, пережила эпидемию полиомиелита в 1963 году, хотя по началу она и числилась в списках умерших детей. Путаницу в документах потом всё же исправили с чисто японской скрупулёзностью. Так вот, Кэйко Аямэ выросла в красивую серьёзную девушку и, выучившись в приюте на медсестру, уехала в Токио, устроилась на работу в больницу, где и познакомилась с отцом моей спящей красавицы, доктором Фудзимией. Вышла за него замуж и родила мою находку, мой Ключ. Вначале, кажется, был сын, но видения молчат о Ране Фудзимии, и у меня нет времени на поиски бесполезных для будущего мальчишек. То, что мне надо, я уже нашёл. …Я смотрел на их фотографии - старуха, женщина, девочка - такие разные, и такие похожие. Простое мягкое лицо Рут с яростными фиолетовыми глазами, зрелая утончённая красота её дочери, прелестное личико внучки - ещё до комы ни одной европейской черты, настоящая маленькая японочка, только глаза того же оттенка тёмных фиалок. Я смотрел на Рут, её дочь и внучку, и что-то не давало мне покоя, мелочь, деталь, пустяк, но я же не мог ничего пропустить, я несколько раз всё проверил и выстроил все факты в чёткой хронологической последовательности, и как же всё оказалось просто, как похоже на историю из какого-нибудь женского журнала… Оставленный в приюте ребёнок, по ошибке объявленный умершим, наверняка Рут раскаялась, наверняка попыталась забрать дочь, но было поздно…Теперь я понял, какой грех она искупала своим самоотверженным подвижничеством, всей своей жизнью. Бросив родную дочь, оставив её смерти, она решила стать матерью всем псионикам. Я… чёрт, ей это удалось… Пафос Рут. Проклятый, пошлый, но такой действенный пафос нашей дорогой Рут Строн! 15. - …Прекрати, Балинез. Свист, мурлыканье. - Прекрати, ты мне мешаешь! - Милостивый Будда, тебе в последнее время всё мешает, Бомбеец, знаешь, такое бывает от недотраха у девчонок, но чтобы у парня… - А у тебя всё от перетраха, и ты… - Тихо, ну что вы, в самом-то деле!.. - Мяу, Сибиряк, проснулся? - Алё, мы на миссии. Заткнитесь, а? - Да ладно, пока можно, никто ещё не приехал, полчаса ждать. Вот ты скажи - ты веришь, что это правда? - Что? - Ну, что сказала Мэнкс? Что он умеет стирать память людей и писать для них программы, как для компа? Парень, которого мы ждём? … - Сибиряк, опять заснул? - Верю, не верю - какая разница. Он приедет, мы его завалим и точка. Пусть Критикер разбирается, что он там делает. - Вот и я не верю. Хуйня всё это. Он просто придумал новую дурь, которая отшибает мозги, и… - Двадцать минут до прибытия мишени, Балинез. Они могут проверить место встречи заранее. - Понял, командир, молчу. Человек, которого они ждали, должен был продать семье Хэда (проституция, незаконная эмиграция, торговля наркотиками) способ превращения людей в покорных беспамятных рабов, но агент Критикер, добывший эту информацию, располагал только обрывком подслушанного телефонного разговора - описание товара, время и место переговоров. Ран не любил такие миссии - почти вслепую, без данных мишени, недалеко от жилого квартала. Правда, ночью, в чайный павильон на окраине парка, вряд ли заглянут гражданские. Оми ползал по балкам, устанавливая микрофоны, потому что в Критикер хотели знать о разработках мишени как можно больше, перед тем, как убрать её. Кен и Кудо притаились в машине - маленький фургон защитного цвета в густом вечнозелёном кустарнике, невидимый в темноте. Ран выбрал наружное наблюдение, застыв в тени раскидистой старой криптомерии у самой террасы. Если у продавца и покупателей будет слишком много охраны, он просто отзовёт свою команду и уйдёт. Данных, которые будут у них благодаря прослушке, хватит, чтобы заткнуть рот Мэнкс и Критикер. Ран не собирался рисковать жизнью своих парней. Тот, на кого они работают, не заслуживал такого риска. - Абиссинец, а ты веришь? - спросил неугомонный Кудо. В наушнике раздалось бульканье - это Балинез приложился к фляжке с коньяком, ночь была холодная, середина декабря. - Да, - ответил Ран, как отрезал, и Кудо заткнулся. Да, он верил, потому что его рыжий любовник-гайдзин, его Шу, тоже умел всё это, и даже больше, и хвастал этим напропалую. И не скрывал надежды, что в один прекрасный день Ран тоже захочет пойти дальше простой защиты и развить свой дар. «Это будет потрясающе, либе, вот увидишь!» - твердил, и Ран мог сердится, негодовать и отмалчиваться, но Шу это не останавливало, наоборот, подстёгивало. Заставить его заткнуться можно было только одним способом, и Рану стало тепло декабрьской ночью, когда он вспомнил - каким… … Они встречались так часто, как только могли, в маленькой комнатушке над лавкой пряностей в Китайском квартале. Он не знал, не хотел знать, каким образом Шу узнаёт, когда Ран свободен, когда может прийти к госпоже Лю, но он ждал его, или приходил следом - румяный от холода, с покрасневшим носом, в котиковом пальто с серебряными пуговицами и овчинным воротником. Ран скоро привык к тому, что Шулдих, не стесняясь, целует его при госпоже Лю, и прижимается плечом, когда они пьют чай в жарко натопленной полутёмной гостиной старой китаянки, и обнимает, подсказывая на ухо ходы в облавных шашках, до которых и Ран, и госпожа Лю были большие охотники. Сам Шу мухлевал так отчаянно, и так беспардонно всё отрицал, что без смеха с ним играть было невозможно. Партия заканчивалась в два счёта, и Шу уволакивал Рана наверх, в их комнату. Целоваться они начинали ещё на лестнице, на каждой ступеньке, и Шу дрожал, когда они добирались до двери, от холода и возбуждения, и Ран старался унять эту дрожь - руками, губами, всем телом. Они почти не разговаривали, пока не утоляли первое, нестерпимое желание, и Рана пугала собственная неконтролируемая нежность, когда они лежали потом, когда он обнимал под горой пледов спящего Шулдиха и замирал, боясь его разбудить. Шу очень часто засыпал после секса, на полчаса или на час, на полуслове, и наступала тишина, совсем не такая тишина, когда мучаешься бессонницей один, в своей комнате в «Конэко», чистой, полупустой и безликой, нет, здесь тишина была другой - живой, тёплой, дышащей покоем, и Рану нравилась их комната, её старинная ветхая простота - широкая низкая кровать из полированного дерева, маленькие расписные шкафчики, изображение Гуаньин на шёлковом настенном ковре… Запах корицы и сырости, большое затянутое патиной зеркало в резной деревянной подставке, там отражалась их с Шу одежда, сброшенная кое-как, оставленная на полу. Шу фыркал и говорил, что одеждой это (он высовывал палец из-под пледа, указывал на потёртые джинсы или старый свитер Рана, и тут же прятал палец обратно), так вот, одеждой это можно назвать с большой натяжкой. Однажды он приволок с собой кучу свёртков, и Рану, онемевшему, до смерти смущённому, пришлось перемерить всё, что там было. На некоторые вещи он просто не мог смотреть - на чёрную сетчатую майку, расшитую алыми стразами, или на джинсы в обтяжку, где пояс болтался на десять сантиметров ниже пупка, хотя Шу восхищённо мурлыкал и лапал его, как ненормальный, и надулся, когда Ран сказал, что никогда такое не наденет. Но были и другие вещи, которые понравились по-настоящему, и были к лицу, как будто специально сшиты для него, и он не смог отказаться. Да Шу и не позволил бы, а обижать его Ран не хотел. И только потом, по довольному виду своего рыжего любовника понял, что ужасные джинсы и майка были просто уловкой - чтобы он взял остальное. «И я не хочу больше видеть твой оранжевый свитер, Фудзимия, понял?» - сказал Шу, а потом: «Ну, в крайнем случае, его можно скомбинировать с классическими джинсами и чёрным кашемировым пальто. У тебя есть чёрное кашемировое пальто?» «Нет» - отвечал Ран. «И зря!» - восклицал Шулдих, - «Мрачные типы вроде тебя просто обязаны иметь его в гардеробе, имидж, знаешь ли. Оно так охуительно развивается, когда ты прыгаешь на какую-нибудь Тёмную Тварь и… Ай! Я тебе покажу бросаться подушками!..» И показывал. Ран снова улыбнулся. С Шулдихом было… с Шулдихом было так просто и хорошо, что Ран почти всё время забывал, что его любовник… Тёмная Тварь. Пальцы сами стиснули рукоятку катаны, а улыбка стала невесёлой. Ран Фудзимия посмотрел на часы. Пять минут до прибытия мишени. Заставил себя разжать пальцы. Кто он такой, чтобы осуждать Шулдиха? Наёмный убийца под кодовым именем «Абиссинец». И тоже… служит Такатори. Вдалеке послышался шум мотора. Ран вздрогнул и выбросил из головы все посторонние мысли, прошептал в передатчик: «Мишени на месте, приём!» Брэд Кроуфорд. Я находился в кабинете нашего уважаемого нанимателя в тот вечер. Единственный европеец за столом совещаний - я сидел далеко от Рейдзи Такатори. Официально - мелкая сошка, советник по иностранным вкладам, неофициально - ненавистный наблюдатель от инвесторов, которые стали теперь не нужны, чей контроль и непонятные требования тяготят и вызывают раздражение. Навязанный телохранитель, которым охотно пожертвовали бы. На соседнем стуле сгорбился Фарфарелло у уже успел исписать целый блокнот своими дурацкими иероглифами. Он приоделся стараниями Шулдиха, я запрещал приходить в офис в жилетке на голое тело, рукава его кожаного пальто скрывали метательные ножи, за отворотами притаилась дюжина стальных звёзд. В последнее время я старался держать его при себе - кровожадный дьявол, который с помощью ножа превратит твою кожу в пропись, стал страшной сказкой, которую рассказывают шёпотом. Напоминание всем заинтересованным, что пожертвовать Шварц будет сложно. Обычное совещание, легальные заместители и люди из штаба предвыборной компании распрощались и уступили место теневикам-якудза, которые докладывали оябуну о делах семьи, о новостях своего мира, о мельчайших колебаниях стройной сложной системы, хрупком равновесии семей Токио. Нарушить его хоть словом - и начнётся кровавый передел. …За два с половиной часа никто и слова мне не сказал. Дождь пополам со снегом бил в стёкла, мне показалось - или пару раз на севере, в старом городе, сверкнула молния?.. Фарфарелло перевернул последнюю страницу своего блокнота и поднял голову. Прислуги не было в зале заседаний, но я знал, что через минуту в дверь с поклоном проскользнёт секретарша и принесёт Фарфу следующий блокнот. Шулдих сидел в приёмной вместе с Наги, я велел ему слушать всех и рассказать мне всё, что покажется важным. Я представил его полулежащим в кресле, почти дремлющим. Вот он отчаянно зевает, и секретарша за столом отрывается от монитора, поняв, что должна проследить, не нуждаются ли уважаемые посетители господина Такатори в чём-либо, поднимается, прихватывает чистый блокнот и идёт в кабинет… Дверь открылась, пропуская личного слугу Рейдзи Такатори, который, непрерывно кланяясь, подбежал к хозяину и почтительно передал ему мобильный телефон. Такатори поднёс его к уху, смуглое квадратное лицо ничего не выражало, когда он выслушал того, кто ему позвонил, но я понял - случилось что-то серьезное. Апоплексическая краска прилила к щекам нашего работодателя, когда он говорил в трубку слова благодарности и прощался. Отослав слугу, он продолжил совещание, но длилось оно недолго. Когда он назначил персональную встречу третьему или четвёртому заместителю, остальные тоже всё поняли и заторопились, с изысканной вежливостью изобретая предлоги для неотложного ухода. Я оставался сидеть, т.к. чувствовал, что меня не отошлют. После искусственной стимуляции моего дара обычно наступает рефрактерный период, затишье на несколько недель, когда я знаю о будущем так же мало, как и все обычные люди. Но сегодня… я снова увидел себя за рулём чужой машины, дождь пополам со снегом хлещет в ветровое стекло, дворники не справляются, Фарфарелло, по-прежнему рядом, расстёгивает пуговицу за пуговицей, распахивает пальто, под ним - привычная жилетка, крест-накрест опоясанная перевязью с ножами и сюрикенами. Он даже не дал себе труда ими воспользоваться, обойдясь стилетами, самоуверенный дьявол… Над опущенным стеклом салона появляется лицо Рейдзи Такатори… удар… - Кроуфорд, останься, - приказывает Такатори, когда я поднимаюсь и иду следом за последним откланявшимся японцем. Я даже не оборачиваюсь. Мне нужен Шу, немедленно, и он уже идёт ко мне навстречу, сталкиваясь в дверях с уходящим якудза. Извиняется на немецком, я чувствую его посыл с порога - Масафуми едет сейчас на переговоры с конкурирующей семьёй из Осаки, продажа информации, ему нужны деньги, страшный позор для папаши, либе, потеря лица, ему кранты, если японцы узнают, поэтому Шварц… Я понимаю всё, нас ждёт драка, и драка серьёзная, с командой полоумных девок Масафуми и якудза семьи Хэда. Я не боюсь, знаю, что все мы уцелеем, и азарт горячит мне кровь, как виски. Сжимаю руку Шулдиха в своей, когда мы спускаемся вниз и идём к машине. Рука лёдяная, и немного дрожит. Всё будет хорошо, Шу, - говорю я мысленно. Он взглядывает на меня беспокойными голубыми глазами, кивает, и его пальцы выскальзывают из моих, как маленькие прохладные рыбки. Я слишком долго сердился на него, понимаю я вдруг, слишком долго не обращал на него внимания, занятый будущим и прошлым, а он - моё настоящее, моё всегда… Я знал, что, получив новые способности после Ритуала, я сумею привязать его к себе, он забудет свою игрушку - девочку-Ключ, которую мне предстоит отнять у него, забудет своих любовников и будет принадлежать мне, мне одному. Я заставлю его забыть! Но как же тяжело ждать… Я веду машину, Такатори Рейдзи сидит рядом со мной, а моя команда разместилась в салоне. Мы едем в маленький чайный павильон в парке Уэно, он закрыт на зиму - то, что надо для тайной встречи сына оябуна с представителями чужой семьи. «Я должен предостеречь моего сына от ошибки» - сказал мистер Такатори. Я повожу плечами под пиджаком, разогревая мускулы перед дракой. Тёмное пятно парка растекается впереди, тусклый свет редких фонарей безуспешно борется с ночью и холодным зимним дождём, ворота открыты, я сворачиваю на раскисшую аллею, вдали, над прудом, светится павильон, рядом с ним - четыре машины. Струи дождя бьют в стекло, серые в скупом свете фонарей. Короткий проблеск молнии и далёкий гром. А потом - крики, выстрелы… Неплохо. Притормаживаю, выхожу из машины, расстегиваю наплечную кобуру. - Шулдих, Наги, вы остаётесь в машине. Фарфарелло со мной, - говорю я. - Ты полагаешь, трёх человек будет достаточно? - брюзжит Такатори недовольно и тоже достаёт пистолет. Я поворачиваюсь к Фарфу, тот ухмыляется, делает неуловимое движение - и стилеты вылетают из рукавов и оказываются у него в руках. - Вполне достаточно, мистер Такатори, - говорю я и улыбаюсь в ответ моему одноглазому дьяволу. *** - План два, - говорит Абиссинец шёпотом, - их слишком много. Остаёмся на местах. Бомбеец, твоё дело - прослушка. Балинез и Сибиряк, не выходите из машины. Дождёмся конца переговоров, потом уходим. - Блин! - говорит Балинез, но не спорит. Два десятка вооружённых стволами мишеней - многовато для Вайсс. Кен на соседнем сидении переводит дух, не то, чтобы он боялся, нет, но теперь он исключительно осмотрителен на миссиях и старается не рисковать понапрасну. Он отвечает не только за себя. Невидимые, безмолвные, они смотрят, как покупатели - плотные плечистые люди в деловых костюмах, выходят из трёх чёрных машин и заходят в павильон. Как через несколько минут прибывает продавец, за ним тенью следуют четверо, явно телохранители. Кен всматривается в них повнимательнее, что-то странное в фигурах, походках, что-то… - Девчонки! - шёпотом вскрикивает Балинез и прилипает к ветровому стеклу. Кен снисходительно хмыкает, потом вдруг весь подбирается, достаёт инфракрасный бинокль, наводит его на покупателя и его телохранительниц, они как раз подходят к яркому прямоугольнику дверей. - Будда Амида! - шепчет он. - Командир, это же те самые, из поместья в Ёсида! - Вижу, - говорит Ран, и потом, во весь голос, - Бомбеец, нет! Из павильона раздаётся вопль боли, грохот, беспорядочная стрельба. - Абиссинец, что там? - тревожно выкрикивает Кудо, Кен уже натягивает багнаки. - …Бомбеец… выстрелил… - слышит он в ответ сквозь треск помех, - Оставайтесь на месте, я его выведу… Прикроете нас. - Ну уж нет! - крикнул Ёджи и выскочил из машины, Кен - за ним, он едва успел удержать Балинеза за плащ, чтобы тот не попал под колёса нового автомобиля - огромный, чёрный, он бесшумно вынырнул из темноты, как громадная акула, едва не сбив Кудо, пронёсся мимо и затормозил недалеко от павильона, три человека вышли из машины и нырнули в слабо освещённую дверь. - А вот теперь - бегом! - выкрикнул Кен и рванул к павильону. Никто не заметил, как ещё одна машина, близнец машин семейства Хэда, шурша гравием, въехала в ворота парка. - Бомбеец, приём! - Ран отбивает вверх руку с пистолетом, наугад всаживает кулак в бок, ломая рёбра, швыряет противника о стену. В чайном павильоне тесно от якудза, их человек пятнадцать, они наседают на четверых девушек из поместья Ёсида. Те сомкнули оборону, у них за спиной - Ран видит это мельком - стоит, прислонившись к стене, человек, избивший Оми хлыстом, Такатори Масафуми, и сжимает рукой стальной арбалетный болт, торчащий из плеча. Мальчишка промазал. Ран дёргает ртом и прикидывает, откуда он мог стрелять, выходит, почти с противоположного конца павильона, крыша там под потолком продырявлена, как решето, в дырки хлещет дождь, составленные у стены ширмы тоже повисли лохмотьями. Ран уворачивается от сюрикена, посланного телохранительницей Такатори, она гневно кричит: «Ты!», в руке у неё метательный нож, через секунду он тоже летит в Рана, тот выставляет вперёд рукав с кевларовыми пластинками. Сзади его толкают, и он едва не падает под ноги девушке, нож больно жалит щёку, но это ерунда, он выиграл ещё несколько шагов к Оми. «Бомбеец!..» - орёт он в микрофон, уже почти не надеясь на отклик - якудза и девушки дерутся врукопашную, похоже, они расстреляли все патроны, целясь в то место, откуда прилетела стрела, прежде чем сцепиться друг с другом, наказывая за «подставу». Откуда им знать, что стрелял глупый мстительный щенок, наблюдатель третьей стороны? И поплатился жизнью за несдержанность. Месть - это блюдо, которое едят холодным, Оми! Тихий хрип в наушнике - или ему показалось? Ран расшвыривает двух якудза, третий оседает ему под ноги с перерезанным горлом, Абиссинец перепрыгивает через него и падает на колени, уходя от удара кастета. Ему, наконец, удаётся выхватить катану, и он резко бьёт снизу вверх, серебристое лезвие выходит из макушки противника, тело тяжело падает прямо на него, Ран переворачивается, врезается в составленные у стены ширмы и натыкается на что-то тёплое, стонущее… Едва уловимый запах земли, хризантем и очень сильный - крови. Ран хватает Оми, заслоняя собой от беспорядочной драки. Цукиёно жив, но без сознания, пальцы Рана натыкаются на мокрую, горячую дырку в боку нижё рёбер - огнестрельное ранение, хорошо, если оно одно. Он поднимает потяжелевшее тело Оми, перекидывает через плечо, оглядывается - их по-прежнему слишком много, его врагов, и он не верит, что пробьётся к выходу. Как на зло, здесь глухая деревянная стена, даже матовые стеклянные окна слишком далеко, ему придётся звать ребят в эту мясорубку… Выстрел! На мгновение все застывают, и Ран пользуется этим, чтобы скользнуть за перевёрнутый столик, потом выглядывает сбоку - в дверях стоят трое, и у Рана перехватывает дыхание, когда он угадывает их лица в сумраке, узнаёт их. Одноглазый дьявол со склада. Гайдзин Кроуфорд… Сердце сжимается, взгляд мечется в поисках рыжей гривы волос, бледного лица Шу, он знал, знал, что всё закончится именно так, что они столкнутся лицом к лицу, и Рану придётся… Третий человек выступает из ночной темноты на свет, и в глазах у Рана мутится от дикой ненависти и облегчения. Такатори. Такатори Рейдзи. Пальцы сводит на рукоятке катаны, он уже готов прыгнуть вперёд, на врага, и тело Оми на плече кажется легче пушинки… Оми… Ран стонет, как будто его ранили, он должен вытащить Цукиёно, он не может, не может бросить его здесь… Голос Кена в наушнике: «Командир, ты ОК?» «Ко мне» - говорит Ран, он полон слепящего ледяного бешенства, на этот раз Такатори не уйдёт от него, он только отдаст Оми ребятам и… Три пули со свистом пробивают толстое дерево столика рядом с его лицом, длинная щепка впивается в щёку чуть ниже царапины от ножа. Автоматная очередь. Павильон превратился в ад, Ран не понимает уже - кто кого убивает, из двери лезут люди в чёрных костюмах, в руках у них полуавтоматические пистолеты, изрыгающие огонь. Вот один из них пошатывается, нелепо взмахивает руками, роняя оружие, блестящая полоска у него на шее взрывается алым фонтаном, кровь исходит паром в стылом воздухе. Ран выкрикивает «Шинэ!» и начинает пробиваться к выходу, к своим, ему ли не знать - как убивает Балинез! Он идёт сквозь врагов, рубит, расталкивает, уворачивается от кулаков, клинков… Ему кажется, что он сумел бы увернуться даже от пули, толчок прямо в грудь, дикая боль, он упал бы, если бы было куда падать, на него напирают со всех сторон, оскаленное лицо на багровой шее, стиснутой белым воротничком, другой оскал - белые зубки между накрашенных губ, и в глаз багровошеего втыкается стилет, крики, выстрелы, визг. Ран работает кулаками и рукояткой катаны, как автомат, пробиваясь к дверям. Там, под кевларом, куда ударила пуля, горит ожог, боль расходится веером, дышать трудно, кажется, трещина в грудине, но это потом, потом… Он видит Кена, отмахнувшего багнаком какого-то ублюдка, так, что у того кожа на щеке и шее превратилась в багровые лоскутья. Кровь хлещет из разодранной сонной артерии, он кричит: «Сибиряк!». Кен поворачивается к нему, салютует сжатым кулаком и тут же вгоняет лезвия назад - в глаза какому-то якудза, проворачивает, выдирая половину лица. Ран идёт навстречу и швыряет Оми прямо ему в руки, окровавленные по локоть, вооружённые когтями с ошмётками плоти, кричит: «Уходите!» и бросается назад, в драку, где-то там должен быть Такатори Рейдзи, и сегодня он его убьёт! Но судьба, злобная судьба, судит иначе. Отбиваясь от двоих якудза, от ножей и катаны, он на секунду поворачивается и видит, холодея, как далеко, слишком далеко от него, на другом конце павильона, Рейдзи Такатори продвигается к выходу, волоча за шкирку своего раненного сына, за ним пятится Кроуфорд, отшвыривая якудза Хэда, обойма закончилась, и он работает пистолетом, как кастетом. Рядом отбивается от наседающих якудза одноглазый, у его локтя вертится, подволакивая правую ногу, хорошенькая девочка. Её зонтик больше не розовый, он цвета крови, там, где на стальном отточенном каркасе ещё сохранилась ткань. Ран делает безумный бросок в сторону двери, натыкаясь на тела, лезвия и кулаки, удар в челюсть едва не опрокидывает его навзничь, когда он открывает глаза, полуослепшие от дикой боли, Такатори с сыном уже исчезли. Ран рычит от бессильной ярости, а потом выпрыгивает следом, в ближайшее окно, вышибая матовое стекло вместе с рамой. Стылый зимний воздух бьёт его поддых, врывается в лёгкие и наполняет голову белой пустотой. Кровь шумит в ушах, кровавая пелена стоит перед глазами, он чувствует мокрое в ладонях, сжимающих катану и думает, что это дождь, и не догадывается, что его перчатки и кожа под ними располосованы разбитым стеклом на ленточки. Он несётся вперёд длинными невесомыми прыжками, огибая стену и ничего не слышит, кроме шума проснувшегося мотора, ничего не видит, кроме машин перед павильоном. Одна из них вздрагивает, подаётся назад, врезается в другую, потом разворачивается с визгом, фонтанчик гравия брызгает из-под буксующих колёс, Ран уже почти рядом, и машина летит прямо на него. Ему кажется, что за стеклом он разглядел лицо Такатори, он швыряет катану в ножны, уворачивается от бампера, опирается на него рукой и прыгает на крышу машины, распластывается, как паук, цепляется пальцами, ботинками за верхние края дверцы. Такатори не уйдёт, не уйдёт от него! Машина, петляя, пытаясь стряхнуть его, летит в ночь, но Ран держится крепко. Такатори не уйдёт. Не уйдёт. *** - Ты видел? - Наги оборачивается к Шулдиху, - нет, ты видел? Вот сумасшедший! Шулдих молчит, слепо глядя перед собой, огоньки приборной доски отражаются в расширенных зрачках. - Шу! Телепат вздрагивает на сидении, смаргивает. - Д-да, - говорит он как во сне. - Что тебе передал Брэд? - теребит его Наги. - Брэд? - переспрашивает Шулдих. Они сидят в брошенном лимузине Такатори, и Брэд передал ему… Брэд передал, что они должны проследить, чтобы не было погони и убрать следы. Все. Всех. - Ублюдок! - говорит он от души и пересказывает Наоэ приказ Кроуфорда. Некоторое время они сидят молча, потом Шулдих вздыхает, перегибается через сидение и достаёт из тайника в спинке сумку. Раскрывает, разворачивает широкую кожаную полосу с карманчиками. - Ненавижу это дело! - отобрать то, что нужно - пластит, детонаторы. - И всё идёт по нарастающей, чибик, заметь! - Наоэ молчит, опустив голову. - Оракул у нас Брэд, но я просто жопой чувствую - надвигается какая-то дрянь! - пальцы ловко собирают маленькие заряды. - Знаешь, либе, если бы я верил в Санта-Клауса, то попросил бы на Рождество… - Что? - горько спрашивает Наги. Шулдих, словно не заметив этой горечи, глядит перед собой, пальцы замирают на детонаторе, потом телепат встряхивается, подмигивает Наоэ и говорит: - Секрет, мелкий, детям до восемнадцати! - четыре, пять… восемь. Хватит? - Шулдих вглядывается через стекло в темноту, пронизанную струями дождя, прикидывая, достаточно ли будет восьми зарядов, чтобы разнести на кирпичики чёртов павильон. Он надеется, что там только трупы. Судя по картинке, которую он выудил в мозгах Брэда, так оно и есть. - Поможешь мне, чибик? - спрашивает он у Наги, тот кивает и раскрывает окно, впуская дождь и ветер, заряды маленькими птичками вылетают из машины и устремляются к павильону. Шулдих ёжится от холода и деловито командует: - Четыре по углам, парочку под крышу… не туда, бестолочь, к центру балки! Остальные в несущую стену… ага, умница, а теперь… - Подожди! - вскрикивает Наоэ. Кен Хидака. Нет, я правда не могу сказать - был там кто-нибудь живой или нет, когда мы с Ёджи-куном уходили из этого места. Мне сюрикен чиркнул по лбу, кровища глаза залила, ну я и шёл вслепую, тащил малька, а Кудо меня прикрывал. Вывалились мы наружу, отбежали чуток, отдышались, и Балинез мне говорит: «Ладно, мол, вези мелкого в больницу, а я поехал за командиром». «Куда, - говорю, - ты поедешь, их и след простыл!» Я ж видел всё, как раз перед тем, как мне в лоб зафигачили, как командир вскочил на крышу той машины, в дверь мне было всё отлично видно! Чёрт, его как подменил кто, он как сумасшедший был, когда швырял мне Оми и приказывал уходить. А Кудо тряс меня и кричал: «Ёсида, они поехали в Ёсида, гадом буду!..». Тут Оми дёрнулся у меня на плече и застонал, я опустил его на землю, посмотреть - как он, в боку была рана, неглубокая, и крови немного, и ещё прострелено правое плечо, вот оттуда кровь хлестала как из крана. Я стал накладывать жгут из своего ремня, но всё быстро промокало под дождём и от крови, ремень соскальзывал. Тут и Кудо понял, что дело плохо, перестал дёргаться и начал мне помогать, всё равно ничего не выходило, кровь текла и текла, и Балинез всполошился, стал орать на малька, ругал молокососом, салажонком, кричал, что он сорвал миссию, зачем он вообще сунулся, зачем стрельнул в того ублюдка. А малёк лежал, как мёртвый, а тут открыл глаза и прохрипел: «Он Такатори». «Да хоть сам император!» - проорал Кудо, размазывая по лицу дождь и кровь, - «Почему?» А тот ему: «У командира спроси» и отрубился. И тут прямо у нас над головами раздался противный голос: «Ну-ну, и кто бы говорил о Такатори?» Я глянул - а там стоит тот самый рыжий гайдзин, моего На-чана вроде как брат и целится в нас из пистолета. И улыбается своей паскудной улыбкой, шкодливый кот. Я и опомнится не успел, а Ёджи-кун уже прыгнул на него со своей проволокой, слишком близко рыжий от нас стоял, а Балинез наш такой - если сердит на кого или чего не понимает, ему подраться - самое милое дело. Рыжий засмеялся и метнулся в сторону, пропал, Балинез - следом, и я остался один под дождём между машинами, и на руках у меня лежал полумёртвый Оми. Потом… потом я позвал: «На-чан», я ж знал, что где рыжий, там и он, и он показался из-за машины, стоит бочком, глаза виноватые, настороженные, я ему говорю: «Помнишь, что я обещал?». Он кивает и подходит ко мне, становится на колени рядом с Оми, спрашивает: «Это ваш младший?» «Да, - говорю, - а идиот, который побежал за твоим братишкой - тоже мой друг». Он говорит: «Шулдих знает. Он его не убьёт, только…» «Что?» - спрашиваю. Он пожимает плечами: «Поиграет немножко. Он такой. Не бойся». Я… я не думал, что мне так горько будет. Я ж верил в то, что обещал, я бы На-чана и пальцем не тронул, но здесь на земле истекал кровью наш Оми, а Кудо бегал между машинами за сумасшедшим, которому неизвестно что в голову стукнет. И командир пропал… Малыш мой как услышал мои мысли, улыбнулся невесело и спрашивает: «Что с ним?» «Артерия пробита, - говорю,- жгут не держит, до больницы…» - тут у меня так горло стиснуло, что… Это была неудачная миссия, чёрт побери! Оми умирал у меня на руках, а командира, кто знает, может уже давно размазало под колёсами отсюда до Ёсида… Я сидел, сдерживая слёзы, а потом малыш мой трогает меня за руку и говорит: «Я всё сделал, Кен!» «Что?» - спрашиваю. Он нахмурился: «Зажал стенки артерии, час продержится, потом молочная кислота начнёт распадаться и… Ты за час его до больницы довезёшь?» Я глянул, и меня в пот кинуло от облегчения - рана Оми, промытая дождём, больше не кровила, просто маленькая красная дырка и всё! Я сгрёб моего малыша и поцеловал так, что он задохнулся, обнял меня за шею. Оми лежал между нами, лил дождь, и я вдруг понял, что холод собачий, только На-чан у меня в руках был горячий, как печка. Малыш мой любимый. Я еле оторвался от него - надо была малька везти в больницу, на Кудо я рукой махнул, пусть сам разбирается с тем чокнутым рыжим пижоном… А пижон тут как тут. И сразу орать: «Это я чокнутый? На себя посмотри, болван! Чибик, ты почему стоишь на коленях в луже, встань сейчас же, и прекратите лизаться, нашли время, и…». «Слышь, - говорю, - где Кудо?». Он щурится: «Кудо? Это такой со смешными часиками? На, отдашь ему потом», - и кидает мне на колени часы Балинеза, и опять трещать, - «Ну явно не Картье! И передай ему, что он одевается, как… ». «Что ты с ним сделал, говорю, сука!» - и начинаю подниматься, На-чан хватает меня за руку, тут у меня в голове как сквознячок прошёлся, чего это я дёргаюсь? - думаю и смотрю на гайдзина - он же свой, нормальный парень, только белый вдруг стал, как стенка, даже губы побелели, хватает меня за грудки и смотрит прямо в глаза. Тут мне что-то нехорошо стало, голова закружилась, кругом потемнело, я сморгнул, потом смотрю - нет, вроде всё нормально, только гайдзин пропал, и машина, которая стояла перед нами - тоже. А На-чан зовёт меня из другой машины: «Поехали, Кен! Нам надо в больницу!». Я сел, завёл мотор, ну мы и поехали, потом в голове стало проясняться, я рот открыл, а На-чан мне: «Он спит сзади на полу». Я притормозил, повернул голову - так оно и было, Кудо храпел на коврике, а Оми лежал на заднем сидении, и как только мой малыш их в машину затащил? - думаю, а потом вспоминаю, как плыла за ним та малявка, над росистым лугом в поместье… Мы уже выруливали в жилой квартал, когда сзади раздался взрыв. Я аж дёрнулся, обернулся, смотрю - над Уэно зарево, как солнце. Это твой брат сделал? - спрашиваю. Мой малыш вздрогнул, как проснулся, помотал головой и сказал: « Нет, я. Поехали, Кен, быстрее!» Брэд Кроуфорд. Тупой придурок дал себя подстрелить, и теперь скулит на заднем сидении - это, пожалуй, единственная неудачная деталь операции. Мы вывели Такатори Масафуми из павильона на своих ногах, о свидетелях позаботятся его девицы, проявившие себя довольно неплохо, и Шулдих с Наги. Машина семьи Хэда пробуксовывает, когда я трогаю с места, зимними шинами якудза не обзавелись, поэтому немного непривычно чувствуешь себя за рулём чужой машины. Дождь пополам со снегом хлещет в ветровое стекло, дворники не справляются, Фарфарелло, он по-прежнему рядом, расстёгивает пуговицу за пуговицей, распахивает пальто, под ним - привычная жилетка, крест-накрест опоясанная перевязью с ножами и сюрикенами, он даже не дал себе труда ими воспользоваться, обойдясь стилетами, самоуверенный дьявол… Над опущенным стеклом салона появляется лицо Рейдзи Такатори… удар сверху!…Машина дёргается и проседает… - Что это, Кроуфорд? - кричит мой наниматель. - Пассажир, сэр, - говорю я сквозь стиснутые зубы и бросаю машину влево, потом вправо, как можно резче. Ничего не происходит, ублюдок держится крепко, зато автомобиль заносит юзом на «голых» летних шинах. Визгливый вопль боли с заднего сидения. Фарф рассадил себе бровь о край приборной доски, но не издал ни звука. Я вижу, как он высунул язык и слизывает тонкую струйку крови, бегущую по щеке. Так мне прыгуна не сбросить, сам разобьюсь. Я с трудом выравниваю машину и некоторое время еду прямо. Мне нужен ствол, я бы застрелил его через крышу, но как назло, у меня закончились обоймы, одной рукой я открываю бардачок, ни на что не надеясь, так и есть, там пусто, якудза выгребли всё, что можно, когда поняли, что дело запахло жаренным, и их накрыли. Только кто их накрыл, кто? Кто всадил стрелу в плечо Масафуми? Очень… по-японски, я бы предпочёл пулю. Пулю в лоб бесполезному придурку. Я ловлю себя на том, что дышу сквозь зубы от злости, мне нестерпима ситуация, в которой я оказался. Ненавижу эту страну, ненавижу чёртовых япошек, один из которых - мой босс - босс, подумать только! - поливает меня руганью и приказывает сделать что- нибудь немедленно. Боже, Шулдих был прав - как низко пали мы, Шварц! Как низко пал я… Но ничего, очень скоро я всё исправлю. Я заставляю себя успокоиться и резко торможу - пустынная улица, освещённая редкими фонарями, то, что надо. Говорю Фарфу: «За мной!» и выпрыгиваю из машины. Он мог свалиться, когда я тормозил, но нет, чёртов прыткий ублюдок сползает с крыши, группируется и бросается прямо на меня с диким воплем, я отшвыриваю его Фарфу, тот встречает его правым стилетом, ублюдок уворачивается и снова пытается пробиться к машине. Мы сФарф с трудои его сдерживаем. Я пропускаю Одноглазку вперёд, у него преимущество - стилеты, потому что ублюдок тоже вооружён, я сначала не заметил. Ледяной дождь хлещет водопадом, тяжёлые тучи - в разрывах молний, зеркальная полоска металла блестит в руках у нападающего на нас сумасшедшего, глаза не обманывают меня, это катана, катана! И я различаю слова в его вопле: «Такатори, шинэ!». Вот почему он так ломится к машине, он хочет добраться до Такатори, я понимаю его, чёрт побери, да я бы отошёл в сторону и смотрел, как он разделывает Рейдзи на куски, не будь у меня своих видов на моего дорогого нанимателя… Поэтому я сменяю Фарфа. Одноглазка потерял один стилет и выглядит озадаченным - ублюдок основательно потрепал его, но и сам выдохся, его шатает, однако он упрямо пытается достать меня. Блокирую его удары и кружу вокруг, мне надо улучить момент и… Молния, такая яркая, что на мгновение я слепну, её отражение на сетчатке множится и отливает красным, запах озона, и снова молнии, молнии, частые, как фейерверк, и косые серые струи дождя из тяжёлых страшных туч, вот одна из молний оказывается в руке моего врага, его глаза горят гневным фиолетовым огнём, замах, и молния летит прямо на меня в неотвратимом ударе, но я вскидываю ладони, я поймаю её, потому что сто часов провёл в спортзале, тренируя именно этот захват… Я поймаю молнию… …Ладони горят огнём, кончик лезвия прорезал пиджак и рубашку у меня на груди, но я держу его крепко, мы с моим врагом топчемся на скользком асфальте, напираем друг на друга, связанные пойманной катаной. Он сверлит меня взглядом, он ниже меня, но не смотрит снизу вверх, белые зубы оскалены, брови сведены над фиолетовыми глазами, багровые волосы облепили лоб и щёки и кажутся струйками крови, но он жив, жив, мой красноволосый враг и шипит мне в лицо: «Нелюдь, Тёмная Тварь!». И я узнаю его - «хвост», шпион какой-то невнятной боевой группы, террористы или секта, год назад или больше Шу промыл ему мозги и выбросил, год назад или больше, в одном из вариантов будущего я видел его и Шу в постели, я вижу десятки таких вариантов каждую неделю, реальность и видения путаются в моей голове, но что-то говорит мне, что этого я должен убить, немедленно, я разорву его голыми руками, сверну ему шею. Делаю резкий поворот с подсечкой, разрезая ладони в кровь, но оно того стоит: красноволосый летит на асфальт вместе со своей катаной, тяжело падает, перекат почти не удаётся ему, а я рядом - опускаю ногу ему на бедро и непременно сломал бы его бедренную кость, но он успевает уйти, почти успевает. Краем глаза вижу ухмыляющегося Фарфа, кровь превратила одну половину его лица в маску. «Убей его!» - кричу, но Фарф убьёт и без приказа, почему же он медлит? Выламываю стилет из пальцев Одноглазки и бросаюсь на красноволосого - он не уйдёт. Но он и не думает уходить, поднимается, и, прихрамывая, шатаясь, идёт на меня, катана поднята над головой, как знамя. Я перехватываю стилет за остриё и бросаю, целясь ему в лицо, между горящих фиолетовых глаз, чтобы они погасли навсегда, чтобы он сдох, и мой Шу… Сильный удар в бок опрокидывает меня на асфальт, стилет ударяется в тонированное стекло промчавшегося мимо автомобиля, резкий разворот, машина тормозит - о, у неё-то с шинами всё в порядке… Какая-то девка открывает дверцу, затаскивает моего врага внутрь, и тут же снова газует с места, захлопывая дверцу на ходу, миг - и улица пуста, вдали завывают полицейские сирены. Проклятие! Я хватаю застывшего Фарфарелло за шкирку и швыряю на пассажирское сидение. Зажигание не срабатывает с первого раза, и я ругаюсь последними словами, как матрос. Машина, наконец, заводится, и я убираюсь вон с этого места, всё плохо, очень плохо, порез на груди саднит, руль скользкий от крови, Фарфарелло совсем расклеился. А позади осталась куча свидетелей, красноволосый жив, а мой наниматель рычит на меня с заднего сидения, поддерживая отключившегося сына. Я неумелый, нерадивый телохранитель, моя команда - дерьмо, я не стою тех денег, что он мне платит, Роберт Фладд отдал ему самых никудышных, да ему давно уже следовало пустить Шварц в расход… Я загоняю машину в тихий переулок и останавливаюсь. Поворачиваюсь к нему, больше всего на свете мне хочется прикончить его на месте, но я сдерживаю себя неимоверным усилием воли и говорю: - Именно этого и хотел бы мистер Фладд. Мой холодный голос - а он не представляет, чего мне стоит говорить спокойно - заставляет его заткнуться. Такатори Рейдзи не стал бы тем, кто есть, если бы не умел понимать, когда с ним говорят серьёзно. - Что ты имеешь ввиду, Кроуфорд? - ворчит он и снимает с колен голову сына. - Роберт Фладд сделал всё, чтобы Вы не доверяли мне. Всё, чтобы постарались убрать. Но Шварц не убьёшь так просто, господин Такатори, - я по-волчьи усмехаюсь и вижу в его глазах понимание. - Вы знаете, что от семьи Такатори мало что останется, вздумай Вы пустить Шварц в расход. И Вы знаете, что я это знаю. Вы мудрый человек, господин Такатори, - я склоняю голову перед ним, я знаю, что он оценит этот жест, - в сложившейся ситуации Вы отнеслись к Шварц лояльно. Благодарю Вас. Я понимаю, что Вы не поверите в мою преданность, но мои прежние хозяева, - я подчёркиваю «прежние», - тоже мне не верят и послали в Японию на смерть, надеясь так же, что она повлечёт за собою крах партнёра, ставшего слишком сильным… …Тени цвета крепкого чая играют в его глазах, он смотрит прямо на меня, игнорируя все правила вежливости, минута за минутой, но я терпеливо жду, мой взгляд не поднимается выше его плеча, я многому научился в Японии, у Такатори: почтительное ожидание - один из этих навыков. - Ты хочешь мне что-то сказать, Кроуфорд? - в его низком хриплом голосе чувствуется рык матёрого старого тигра. - Да, господин Такатори, - отвечаю я, и бросаю тигру отравленный кусок мяса. …Под конец он ворчит: - Я бы мог отдать ему лабораторию на острове. - Последнюю лабораторию с жизнеспособными клонами? - усмехаюсь я, - Конечно, могли бы. Но за какую цену? - и он усмехается мне в ответ, у меня мурашки бегут от выражения его лица, хотя видит Бог, я не из пугливых. - А какова твоя цена, Кроуфорд? - спрашивает он тоном благодушного государя. - Она Вам известна, господин Такатори, - отвечаю я. - Лояльность к Шварц, только и всего. - А ты сам, ты веришь в эти… ритуалы? - спрашивает он немного погодя, когда я веду машину в Ёсида. Я пожимаю плечами и говорю: - Вы видели способности Шварц. Вы знаете Фладда. Главное - верит он. А теперь угадайте - при любом раскладе - от кого он захочет избавиться в первую очередь? От Вас и от моей команды, господин Такатори. Только во время Ритуала, объединившись, мы сумеем застать его врасплох. Он замолкает, так надолго, что я уже не надеюсь на ответ, потом роняет, с затаённой ненавистью: - Да. Молчит, и мысли в его голове полны кровавых расчетов, потом - медленно, тяжело: - Мне нужны доказательства, Кроуфорд. - Наших способностей? - притворно удивляюсь я. - Лояльности, Кроуфорд. Твоей лояльности к семье Такатори. - У Вас они будут, сэр! - говорю я, - когда Фладд окажется в Японии, у Вас будут доказательства! … Ран сидит в машине боком, согнувшись. Он почти не осознаёт этого, тело само нашло положение, где не так больно, где меньше ноют грудь и бедро. Изрезанные руки намертво приклеены к рукоятке катаны спёкшейся кровью, порезы на лице, промытые было дождём, опять налились красным. Его окликают, говорят что-то, но он не слышит, острые ножи и каменные, неуловимо-быстрые кулаки, гайдзин Кроуфорд и одноглазый дьявол, их лица слились в одно, и оно гримасничает и кривляется перед глазами, его враг, его проклятие, его главная мишень, Такатори Рейдзи. Это имя пульсирует в голове вместе с болью в разбитом подбородке и ударами сердца, это имя отравляет его кровь чёрным тягучим ядом, Такатори Рейдзи издевается над ним, снова ускользнувший, снова невредимый… Ран не в силах остановиться, губы шепчут «Такатори шинэ!», горячка боя сжигает его изнутри, и кто сказал, что месть - это блюдо, которое едят холодным? Месть пожирает тебя сама, день за днём, пока не останется… - … Фудзимия! Он, наконец, поворачивается к ней, рот дёргается в привычной полуулыбке -полугримасе, светлые глаза дико смотрят с окровавленного лица. Нервы у Мэнкс крепкие, но её отшатывает от этого бешенного взгляда, руки ходят ходуном на руле, машина замирает посреди пустынной улицы, Мэнкс прикусывает язычок, её бросает в пот: милостивая Каннон, что она наговорила, он же больной, ненормальный Отморозок, как она раньше могла находить его… привлекательным, ты посмотри ему в глаза, он же тебе шею свернёт и не поморщится, боги, сделайте так, чтобы он не услышал, не понял… Но он отвечает своим глухим, низким голосом, слова даются ему с трудом, словно он вышел из леса и не видел людей, и вообще не знает, как говорить: - Передайте Персии, что я больше… не обязан… выполнять его приказы… он меня… не остановит… передайте… не ему меня судить, передайте… что он не лучше… не лучше брата… передайте господину Такатори Шуичи… Это имя повисает между ними, как будто имеет вес и образ, Мэнкс глядит на Фудзимию испуганными, неверящими глазами, как же так, никто за время существования Критикер и Вайсс не догадывался о том, кто скрывается за личиной Персии, и теперь сидящий рядом с ней бешенный смертник, отмороженный Абиссинец, бывшая шлюха-шпион Критикер, убийца, провонявший кровью и потом, говорит ей об этом, сквозь зубы, брезгливо, словно это имя опозоренного преступника, словно оно пачкает ему язык, словно отвратительно на вкус и издаёт нестерпимую вонь. Гнев поднимается в Мэнкс как волна - да как он смеет произносить имя Такатори Шуичи так, как он смеет вообще знать его, это знание не для пушечного мяса, не для исполнителей, не для шестёрок! Она смотрит в бешенные глаза Абиссинца, не отпускает его взгляда, а маленькая ручка в щёгольской замшевой перчатке скользит под сидение, секунда - и ствол пистолета упирается под подбородок этому взбесившемуся псу, он дёргается, но слишком медленно, избитое тело и располосованные руки плохо повинуются, но он не опускает яростных фиолетовых глаз, и в них ни капли страха. Он не боится - с ужасом понимает Мэнкс, и этот ужас - последнее, что она помнит перед беспамятством, глубоким и тяжёлым, как кошмарный сон. Ран оцепенело смотрит, как голова Мэнкс падает на руль, пистолет скользит по его груди и заваливается куда-то под ноги, выпадая из бессильных пальцев, в следующее мгновение дверца с его стороны распахивается, и Шулдих трясёт его и кричит: - Ты сумасшедший, Катана, больной, какого чёрта ты позволил ей это, какого чёрта ты не свернул ей шею, какого паршивого чёрта ты вообще прыгал на ту машину, ка… Ран вылетает из машины и припечатывает Шулдиха к капоту, кровь из порезанных рук течёт на промокший белый овечий воротник. Он пытается что-то сказать, но слов нет, только Шулдиху не нужны слова, он затыкается и не думает сопротивляться. Лежит на капоте, тёплый и расслабленный, придавленный дрожащим от боли и напряжения телом Рана, и смотрит ему в глаза. Не делает ничего, Ран почувствовал бы это, он просто смотрит на него своими сердитыми голубыми глазами, а потом снова начинает говорить, тоже сердито: - Я сам тебя убью, Фудзимия, если ты ещё раз так сделаешь. Что ты натворил, ты хоть понимаешь? Ты мог себе все кости сто раз переломать, идиот, а драка с Брэдом и Фарфом, у тебя точно мозгов нет, они тебе не по зубам, бака, они псионики, обученные, тренированные псионики, а ты… ты посмотри на себя, на кого ты похож, ты просто жалок, ты позволил полоумной девке ткнуть ствол тебе… она хотела убить тебя, Фудзимия, почему, что ты ей такого сказал? - Ничего… Не твоё… дело… - хрипит Ран, пальцы, вцепившиеся в овчинный воротник, судорожно сжимаются, ему нестерпимо хочется спрятать лицо на плече Шулдиха, утонуть в его тепле, в его ванильном запахе, прижать к себе, как к открытой ране… Его трясёт в приступе жуткого, беззвучного смеха. Тёмная Тварь, наёмник Такатори Рейдзи, Шулдих вдруг оказался единственным, кто… единственным, кто вообще был у Рана. Эта мысль оказалась мучительной, нестерпимой, от неё больно сжималось сердце и горели глаза. Он уже знал, что Шулдих прочтёт всё, что он думает, телепат как-то объяснял ему, что такие мысли - поверхностные, эмоциональные, он «слышит» непроизвольно, особенно при близком контакте, он услышит его, и оттолкнёт, Шулдих ненавидел вспоминать о том, что они враги, а Ран не мог об этом не думать, и сейчас вот, сейчас… - Чёртов идиот, пусти меня! - вместо того, чтобы оттолкнуть, Шулдих сам обнял его обеими руками и стал тихонько пихать в сторону своей машины. - Ты посмотри на свои руки, а лицо, на тебя глянуть страшно, знаешь, тебе повезло, что я не пугливый, либе, но я вышвырну тебя к чёртовой матери, если шрамы останутся, увидишь, садись сюда, вот так… Тихо, не дёргайся! Твои… твоя команда в порядке, у чибика… у вашего чибика прострелена рука, но он уже в больнице, по крайней мере, на пути в больницу, и мы тоже едем в больницу, Фудзимия… Господи, я не могу смотреть на твои руки, меня сейчас стошнит… Твоя железка лежит на заднем сидении, успокойся, ради Бога, и не мешай мне вести машину, погода хреновая, если ты не заметил, я-то заметил, моё пальто погибло, безвозвратно, даже сухая чистка не поможет, сначала дождь, а потом ты заляпал весь воротник своей чёртовой кровищей, либе, и… Ран почти не слушал бормотание Шулдиха, на него внезапно навалилась ужасная свинцовая усталость, горели руки, лицо, ныли ушибы и порезы, в голове не было ни единой мысли - проваленная миссия, ускользнувший Такатори, Мэнкс, пытавшаяся убить его - всё это стало далёким и неважным, главное, ребята были в порядке, было тепло и пахло ванилью, Шу приглушённо орал на него и крутил руль, как попало, машину швыряло из стороны в сторону, Рана укачивало, убаюкивало, и он уснул, когда в ветровое стекло полетели первые хлопья снега, и Шу… Шу, которого он мог убить сегодня… Тёмная… Тварь… его Шу… *** Мэнкс стонет, приходя в себя, голова как ватой набита и болит, ужасно болит. Виски словно сжимает раскалённый обруч, но ей холодно, она оглядывается - она сидит в открытой настежь машине, падает снег, снегом замело сиденья, она потеряла сознание и очнулась посреди зимы, что с ней случилось? Потом она вспоминает своё задание - проследить за выполнением миссии и уничтожением мишени, именно этой мишени, но всё пошло не так, вмешался… вмешались… Она с трудом вспоминает имя того, кто вмешался, и сразу же - бешенные фиолетовые глаза Фудзимии. Он ударил её и ушёл? Фудзимия и… был кто-то ещё, белый снег, белый пушистый воротник, рыжие волосы, не помню, не помню, Фудзимия сошёл с ума, спёкся, сорвал миссию, раскрыл Персию… Бешеный пёс. Подлежит ликвидации… Она на ощупь находит сумочку, мобильник, набирает номер, которого нет в телефонной памяти, и говорит всё это человеку на другом конце города. Брэд Кроуфорд. Утром я не узнал Токио. Выпал снег, и город, грязные сюрреалистические джунгли поросшие небоскрёбами, перевитые лианами автострад, утыканные грибами-паразитами баров и магазинов, неоновых вывесок и крикливых рекламных плакатов, этот город, который я возненавидел два года назад с первого взгляда, этот город преобразился. Снег сделал его спокойнее, тише, приглушил яркие краски и прикрыл линейное убожество промышленных зон, а пригороды превратил в некое современное подобие старинных рисунков тушью - бледно-серое небо, белые шапки сугробов на домах и деревьях, и странно было видеть жидкую чёрную грязь на автостраде, всё тот же жемчужной красоты снег, перетёртый колёсами тысяч автомобилей… Я вернулся из Ёсида ранним утром, дом казался пустым, хотя я знал, что Шулдих и Наги приехали раньше, мой телепат позвонил мне и сказал, что задание выполнено, что всё в порядке, он почти кричал, мне было слышно, как рядом с ним звякал металл и надрывался усиленный динамиком голос. И вот теперь дом встретил меня сонной тишиной. Я за руку затащил Фарфарелло в его комнату и запер дверь снаружи, у меня не было сил возиться с ним, а будить Шулдиха я не хотел. Думал, что усну, стоит мне коснуться головой подушки, у меня слипались глаза, пока я смывал с себя кровь и грязь, обрабатывал порезы на груди и на ладонях, но сон не шёл, я вертелся с боку на бок, стычка с красноволосым не давала мне покоя, я дважды встречался с ним наяву и дважды - в видениях, а я ненавижу такие бессмысленные, казалось бы, повторы, ненавижу то, что не могу понять. Красноволосый не появлялся в основных вариантах, а он и Шулдих вместе - это ещё ничего не значило, повторяю, я видел десятки таких картинок, неразборчивость Шу и моя… ревность, да, ревность! - помноженные друг на друга, иногда давали совершенно невероятные варианты - ну согласитесь, вряд ли наяву Шу переспит с Мелом Гибсоном, Курниковой или Тони Блэром. Конечно же, Шу мог бы соблазнить и принудить кого угодно, но зачем ему незадачливый террорист? И всё же… Сколько дней я почти не замечал его, увлечённый сбором информации и подготовкой будущего, где он принадлежал мне, мне одному, а нам принадлежал весь мир? Сколько дней я жил грядущим триумфом? Раньше он не потерпел бы такого невнимания с моей стороны, не отступился, не принял безропотно роль исполнительного подчинённого… Раньше мне всегда казалось, что его было слишком много, он наполнял своим присутствием любую квартиру, любой дом, любой номер в отеле, где когда-либо побывали Шварц. Его громкий голос, смех, вещи, которым было тесно в его комнате, которые выплёскивались наружу - то у Фарфарелло появлялась рубашка из кружев и кожаных ремешков, то на компьютере Наги - ужасная пивная банка с вылезающим из неё пьяными покемонами… Экзотические пряности, которые он молол вместе с кофе, наполняли дом странными, будоражащими запахами, обёртки от шоколада валялись по всем углам,и я каждый день заставлял его их подбирать. И как он проскальзывал иногда в мою комнату - сам, неожиданно, но всегда в тот момент, когда я больше всего в нём нуждался, когда я изнемогал без него… И всё это исчезло теперь, как будто эпицентр его активности перенёсся в другое место. Я не замечал его, а он не замечал меня, не в отместку, напоказ, поддразнивая, нет, он вёл себя как вежливый, не слишком внимательный сосед, понимал я с ужасом… Я засыпал и просыпался с этой мыслью, я знал, что на самом деле ничего ужасного не произошло, максимум через две недели он не будет думать ни о ком, кроме меня, уверенность в этом вела меня вперёд, но ночная стычка с красноволосым что-то нарушила в этой уверенности, сдвинула, смешала… Что-то не давало мне покоя, какая-то мелочь, такая знакомая, такая важная… Я вспоминал лицо красноволосого - искажённое болью, безумное от ненависти… Шулдих ведь так и не назвал его имени тогда, отделался отрывочными сведениями о какой-то левой организации - то ли социалисты, то ли какие-то террористы от юстиции, поборники справедливости a la судья Дредд и Добра с кулаками… Шу не назвал его имени… Не назвал… Я поклялся себе, что займусь красноволосым без отлагательств, и провалился в короткий тревожный сон. Когда я проснулся, часы показывали без четверти три, я не чувствовал себя отдохнувшим, и прежние мысли не давали мне покоя. Едва одевшись, я отправился к Шулдиху, и мне плевать, что он спит. Но его комната пуста, кровать аккуратно заправлена - он так и не вытравил из себя до конца немецкий католический приют. В доме тихо - проклятая тишина! - запах кофе приводит меня на кухню - рассыпанные зёрна, пакет с палочками корицы, немытая кофеварка - он был здесь, но я по-прежнему не слышу его, он закрывается от меня наглухо - сколько уже? - три, четыре месяца?.. Я нахожу его в кабинете, он качается на стуле, опираясь каблуками о подоконник, заспанный, усталый, и глядит в окно, на ноздреватые, подтаявшие сугробы, кое-где обнажившие газон. Никто, кроме него, не способен качаться на антикварном стуле с гнутыми ножками в виде львиных лап. Я смотрю на него с порога, и впервые замечаю своеобразную, экзотическую элегантность его одежды - лёгкие шерстяные брюки цвета сливок, атласная рубашка с гобеленовым узором пастельных оттенков - если я спрошу его, он назовёт мне имя модельера, у которого покупал эти вещи, с настороженным, почти сердитым выражением лица, он знает, что я не одобряю его стиль, считаю слишком эпатажным и вызывающим, а мне невыносимо видеть его лицо враждебным и замкнутым, поэтому я спрашиваю: - Что ты здесь делаешь? - единственный вопрос, который мне приходит в голову. Я понимаю вдруг, что мой голос слишком холодный, голос недовольного босса, я привык наказывать его эти месяцы, за что - я уже и не помню. Он оборачивается, на миг теряя равновесие, но потом снова начинает раскачиваться на двух львиных лапах. - Любуюсь снегом, Брэд, - отвечает он, - пока не растаял. Уже не слишком красиво, но я проспал. Я иду к нему, а он продолжает: - А через неделю буду любоваться луной в полнолуние, а весной - цветами. Это называется юкими, Брэд. Любование красотой снега. Японцам есть чем заняться, нэ? - Как звали того мальчишку, помнишь, год назад или больше, он пробрался за тобой на завод, ты ещё отпустил его потом, а я… Снова не тот тон и не тот вопрос, но Шу… он опрокидывается навзничь вместе со стулом, недопитая чашка кофе выплёскивается на нежные цветы и травы его рубашки. Я бросаюсь к нему, он лежит неподвижно, разбросав длинные ноги, потом, коротко чертыхнувшись, шевелится - падение почему-то привело его в хорошее настроение, его губы раздвигаются в улыбке, затенённые глаза смеются, глядя в моё обеспокоенное лицо, и вот он уже хохочет. Я смотрю на него, и что-то сдвигается во мне, сжимает сердце, слишком долго мы не были вместе, слишком… Я отшвыриваю стул и почти падаю на Шулдиха, целуя смеющийся рот со вкусом кофе, запуская пальцы в жёсткие рыжие волосы, разделяя коленями его бёдра, разводя рубашку, треск ткани, и я чувствую его всем телом, это слишком хорошо, как я мог жить без него эти месяцы, как я мог отпускать его к другим? Я не помню, сколько времени проходит, прежде чем я осознаю, ошеломлённый его теплом, запахом его кожи, собственным возбуждением, что он уворачивается от моих поцелуев, что его рука упёрлась мне в горло, в подбородок и отталкивает, царапает, я замираю, отпускаю его губы, и он возмущённо вскрикивает: - Ты что, Брэд, а ну пусти! Голубые глаза горят негодованием, он пытается вырваться, выползти из под меня, не переставая ворчать: - Что за фигня, чего это ты вдруг… Чёрт, Брэд, да пусти меня! Что это на тебя нашло? - я не отпускаю его, и он смотрит на меня с неподдельным удивлением и возмущением, наверное, он что-то читает во мне, в моих глазах, потому что его губы искривляются, он говорит терпеливым тоном: - Послушай, Брэд… - Хорошо, давай, я тебя послушаю, - говорю я, чувствуя, что возбуждение во мне начинает превращаться в гнев, даже не превращаться, а срастаться, смешиваться с ним, окрашивая мир красным. Я знаю, что он хочет сказать мне, и продолжаю за него. - Ты хочешь сказать, что спишь с ним? - …С кем? - он предательски вспыхивает, и меня тоже бросает в жар, от злости. Вцепляюсь ему в волосы и выдыхаю в лицо: - Ты знаешь! - он отводит взгляд, проклятые тёмно-голубые глаза уходят в сторону, он не хочет врать мне, и не собирается ничего говорить. Трясу его, я не контролирую свой голос, я не контролирую уже ничего, слова, злобные и жалкие, срываются с языка прямо в потрясённое, испуганное лицо Шу, - ты знаешь, с кем, но это неважно, сколько их было, Шу, мне плевать, всё равно - ты мой, слышишь, мой, наиграешься и вернёшься ко мне!.. Я целую его приоткрывшийся рот, зло, больно, он отворачивается и выкрикивает: - Нет! - его трясёт, он, наконец, смотрит на меня, потом опускает глаза, в них… в них… вина, он ёжится и повторяет: - Нет, Брэд, это не игра, это больше не игра, я не играю с ним, чёрт возьми, слышишь? Не играю! И не трогай меня! Прекрати! - снова кричит он. - Нет, Шу, нет, - шепчу я в его ускользающие губы, - ну что ты говоришь, зачем ты врёшь мне, такого не может быть, чем он лучше меня, что он делает такого, чего не могу я? Он связывает тебя? А твой вибратор… ты берёшь его… на свидания? Он… - я перечисляю всё, чем так любит баловаться Шу, жадно наблюдая за его лицом, он краснеет и прячет глаза, и молча, упрямо старается вырваться. Это доводит меня до безумия, он отталкивает меня обеими руками, его каблуки скребут по ковру, он что - с ума сошёл? Как он смеет вырываться, сопротивляться мне, отворачивать лицо? Бью его, несильно, рука сама поднимается, раскрытая ладонь с размаху опускается на щёку и угол рта, он вскрикивает, голова со стуком откидывается на пол, он уже не дёргается, глаза закрыты, я переворачиваю его на живот, я не люблю трахать его так, мне нравится видеть его лицо, взгляд, но сейчас я почему-то не могу смотреть на зажмуренные веки, стиснутый рот со свежей ссадиной, я прижимаю его к полу, упираюсь ладонью в шею, другую руку втискиваю под живот, раздираю ширинку, нахожу его член среди лохмотьев белья - вялый, расслабленный, но это ерунда, сейчас я… Он снова дёргается, пытаясь меня сбросить, но я лишь сильнее вжимаю его лицо в ковёр, глажу, стискиваю мошонку, сейчас, Шу, сейчас… Боль! Дикая боль вспыхивает у меня в голове, пожирает мозг, и я падаю в ночь, падаю, па… …Свет больно режет закрытые глаза… Я лежу на полу, отголоски боли ещё перекатываются в голове огненными шарами. Я пытаюсь пошевелиться, овладеть непослушным телом, корчусь, как рыба, брошенная на песок, ноги расползаются, руки… Правая рука повинуется мне с трудом, я не чувствую пальцев, левую я подношу к лицу, мокро, подбородок мокрый от слюны… Хриплое дыхание рядом, я поворачиваю голову, она как каменная - Шу прижимается к стене, колени подтянуты к подбородку, разбитые губы трясутся, в глазах… - Шу… - я протягиваю к нему руку, правую, которую кусают огненные муравьи. Он мотает головой и шепчет: - …Нет, Брэд, нет, не смей… - Шу… - …Не трогай меня, не смей, а то… - он напуган и разозлён, и я не знаю - что больше. Снова протягиваю к нему руки, пытаюсь встать, тело уже стало послушным, боль стихает, и мы… - Я спалю тебе мозги, Брэд, если ты меня тронешь! - громким дрожащим голосом говорит Шулдих и поднимается, цепляясь за стену, его одежда порвана в клочья, одна нога босая. - Шу, подожди, прости меня, я не хотел, но ты сам… - он не слышит жалкого лепета, который срывается с моих губ, он безостановочно мотает головой, глаза чёрные от расширенных зрачков. - …Я не шучу, Брэд, не смей меня трогать, пожалеешь, я не буду, не буду… - он пятится к двери, обнимая себя руками, настороженно глядя на меня, и исчезает, ускользает, уходит. И я знаю, к кому, я вижу это так же ясно, как тающий снег за окном, как багровые синяки на запястьях Шулдиха. …он ждёт его, сидя на террасе, жаровня с углями курится дымком, сад внизу невыразимо прекрасен в своей хрупкой осенней красоте - алые и золотые листья, серые камни, бегущая вода. Я вижу его красноволосый затылок, грубое небеленое полотно, обтягивающее широкие плечи, руки недвижно покоятся на коленях, руки бойца - крупные, сильные, с длинными пальцами, с разбитыми суставами и коротко обстриженными ногтями. Другие руки ложатся сверху - узкие, бледные; белые пальцы переплетаются со смуглым. Хихиканье. Он сжимает тонкое запястье, дёргает на себя, вскрик, водоворот рыжих волос и светлой фланели, и Шу, мягко перекувыркнувшись через плечо, падает к нему на колени, смеётся и притворно хмурится. Я вижу его лицо, оно стало другим - старше, твёрже, определённее, время проложило первые чёрточки у глаз и у рта - тридцать лет, тридцать пять? - волосы, тяжелые, чуть потемневшие, не тронутые гелем, собраны в растрёпанный хвост, тёмно-голубая шёлковая рубашка расстёгнута, смуглая ладонь красноволосого ложится на белое горло, накрывает впадинку между ключиц. Шу перестаёт смеяться и хмуриться, лицо расслабляется, рука ползёт вверх, синий шёлк на грубом небеленом хлопке, пальцы зарываются в красные волосы, Шу пригибает его голову к себе, медленно, медленно, а губы шепчут безостановочно, как молитву: «Фудзимия… Фудзимия…» …Я прихожу в себя на ковре в кабинете, встаю на колени, потом выпрямляюсь, опираясь на опрокинутое кресло, добираюсь до стола и включаю компьютер. Открываю файл с родословной девчонки-Ключа, внучки Рут Строн. У Айи Фудзимии есть брат, Ран Фудзимия. Ни я, ни Наги никогда не обращали внимания на эту маленькую деталь, занятые Рут и девчонкой. Что ж, пришла пора исправить ошибку. Выхожу в инет, запускаю имя в поисковик. Через несколько минут комп выдаёт данные, снабжённые размытой, но узнаваемой газетной фотографией. Как это просто, я всё узнал сам, мне даже не понадобилась помощь Наги. Всё встаёт на свои места с отвратительной лёгкостью фактов. У Айи есть брат. Брат с красными волосами и яростными глазами Рут Строн. Я вспоминаю, каким бешенством они горели - и наяву, и в видении - когда его катана летела на меня как молния и замирала, пойманная моими ладонями. Какой ненавистью сочился его голос, когда он шипел мне в лицо, пытаясь вырваться из захвата: «Нелюдь, Тёмная Тварь!..». Шулдиха ты тоже зовёшь Тёмной Тварью? А свою сестру-Ключ, псионичку такой силы, что она способна двигать луну и звёзды? Да ты же не знаешь ни о чём! - понимаю я внезапно и начинаю смеяться. Ну конечно же! Шу скрывает свою работу с Айей не только от меня. Мальчишка-хакер из моего видения, он следит за теми, кто появляется в палате Айи - ни разу, ни на одном кадре, скользившем в компьютерном окне, я не видел тебя вместе с Лотаром у постели девчонки, и слишком потрясённым, слишком удивлённым было твоё лицо, Фудзимия Ран, отразившееся на мониторе поверх лица Шулдиха, когда ты впервые увидел его рядом с сестрой… Слишком взбешённое… Лотар, мой мальчик, как ты умудрился связаться с этим отмороженным ублюдком? Как ты посмел предать меня? Как я оказался так невнимателен, что не заметил тревожных симптомов, как я позволил твоему увлечению зайти настолько далеко, чтобы в будущем появился и такой вариант? Я не допущу этого, Шу, слышишь, даже если мне придётся вырвать сердце из твоей груди. «Это не игра» - сказал ты, и я верю - для тебя - возможно. Для меня же игра только начинается, самая важная игра в моей жизни. Я не стану избавляться от твоего красноволосого мальчика, Шу, ты мне этого никогда не простишь… Он сам от тебя избавится. Будущее открылось мне, как сцена за поднятым занавесом, декорации расставлены, актёры готовы к выходу. Они думают, что это импровизация и не знают, что в полутёмном зале сидит режиссер, в руках у него - распечатка пьесы, которую им предстоит сыграть. Распечатка, снабжённая временными разметками, характеристиками персонажей, комментариями к репликам, пошаговым описанием сцен. Моя труппа думает, что всё зависит от них. Что ж, я позволю им это обычное для людей заблуждение. И в самом деле, мне почти не придётся вмешиваться. Они отличные актёры, каждый в своём амплуа, очень предсказуемые. Две-три необходимых поправки, и пьеса будет отыграна так, как планирует режиссёр. Я посмотрел на календарь - пятнадцатое декабря. Ещё несколько дней - и я начну сдавать карты игрокам за моим столом. Ещё несколько дней - и я подам моим актёрам знак для первых реплик. Я нашёл финал, который мне подходит. Для кого-то это будет трагедия, для кого-то - фарс. Но для нас с тобой, Шу, для нас с тобой… Это будет страшная сказка со счастливым концом, ангел мой рыжий.
дальше >>>		<<< назад

Luna
http://www.mr-yaoi.ru