Автор: Luna
Бета: Клод и TeaBag
Фандом: Weiss kreuz
Рейтинг: NC-17
Жанр: Romance, slash, AU, Angst, OOC, OMP
Пайринг: Брэд\Шулдих, Ран\Шулдих, Кен\Наги.
Примечание автора: Ненормативная лексика, несносная сентиментальность, вольное обращение с каноном. Всё, что касается ритуальной магии, взято из книг Алистера Кроули, цитаты неточные, во многом изменены и дополнены. Из двух хокку одно принадлежит анонимному японскому автору, другое придумала я. Использована строчка из песни Б.Гребенщикова.
Посвящается: моим дорогим, любимым бетам - Клоду и TeaBag. Огромное спасибо хочу также сказать Natuzzi, которая, не жалея времени, с комментариями, пересказала мне сюжет аниме; Чеширочке, которая аниме мне прислала; Эйде - за хакерские советы; Дуну - за помощь с цензурным немецким.
Отказ от прав: Персонажи фика принадлежат их создателям. Автор фика не извлекает материальной выгоды от их использования. Размещение фика на других ресурсах - с согласия автора. Ссылки на фик – приветствуются.
Отзывы: сюда
10.
Кен Хидака.
Если вы думаете, что у нас с малышом началась райская жизнь, то вы крупно ошибаетесь. Оказывается, если любишь и тебя любят в ответ - это только начало. Почему, вы думаете, кино, или роман там заканчиваются всегда на свадьбе? Потому что дальше идёт самое трудное. Мало того, что новобрачные притираются, прилаживаются друг к другу, приноравливаются к чужим привычкам, так ещё изволь терпеть тёщу, или свёкра, или старшего братца, как у моего малыша. Это, я, конечно, шучу, но первое время мне было не до шуток. Мы ведь даже не жили вместе, в одной постели не спали - так, виделись три раза в неделю. Потом, правда, чаще, но всё равно, жизнь шла порознь - у меня был «Конэко», у него - школа и брат. Мы, конечно, и так иногда встречались, в городе, и после тренировок всегда оставались, тогда-то всё и было - ну, секс, любовь… Мы набрасывались друг на друга как сумасшедшие, всё на свете перепробовали, только что не трахались, чёрт, я даже объяснить не могу - почему, ну не мог я его в раздевалке трахнуть, я ж берёг его. А в отель на часок - прикиньте, если два парня снимают номер - как на них посмотрят, и это при том, какой мой малыш гордый и застенчивый. Да он бы со стыда сгорел, а я бы убил любого мудака за один косой взгляд, за одну ухмылку! И ещё. Я ж не мог сказать ему, чем мы в «Конэко» занимаемся по-настоящему. По понятиям ведь как получалось - наша команда убивала людей. Убивала без суда, без полицейской бляхи, да, мы убивали Тёмных Тварей, но мы тоже делали это незаконно. По-хорошему, мне вообще надо было бежать от малыша куда глаза глядят, не портить ему жизнь и всё такое. Но я не мог, вот такая я сволочь. Я даже и не думал особо, что с нами будет дальше, то есть, думал, конечно, но только про хорошее - что через два года, когда ему будет восемнадцать, он уйдёт от брата, а я уйду из Вайсс, и мы поселимся вместе, да хоть даже в доме, который я купил родителям. Матушка там и не жила почти, всё больше у сестрёнок гостила. Что я переживу эти два года, что меня не убьют и не покалечат на миссии, что мне вообще разрешат уйти, и малыш так и не узнает никогда, что я был убийцей. Вы не думайте, что я дурак, я ж понимаю - в таких делах увязаешь раз и на всю жизнь. Фудзимия бы мне дал уйти, а вот ребята из Критикер - ни за что. Но я говорю - я так был счастлив, что мне ни о чём плохом думать не хотелось. Наверное, мы с малышом смотрелись чокнутыми - у каждого проблем по горло, а когда встречались - то всё побоку, смеялись, дурачились, как детишки, что бы только не думать… Малыш мой ведь тоже многое скрывал от меня. Я не давил на него - считал, что вроде как не вправе это делать. Он невесёлый такой был в последнее время, дёрганный, не то чтобы он раздражался или что - нет, просто совсем молчаливый стал, и улыбался через силу, и оторваться от меня не мог, не только… в раздевалке, а даже так, когда по улице шли, и то старался меня за руку держать. Мне и приятно было, и не по себе как-то. Спрашиваю, что случилось - молчит, или говорит, что всё нормально, а я же вижу, что нет! И тут как раз меня на миссии зацепили, так, ерунда, но две тренировки пришлось пропустить, отлёживался дома, прихожу потом на стадион, а у малыша моего тени под глазами до самых щёк, так и кинулся ко мне, а потом запнулся, шагнул назад, и так мне тошно стало - не передать словами. Два года - думал я. А выдержим мы эти два года или нет? Он же увидит в раздевалке свежий шрам - и что я ему скажу? Он всё видел, и не спросил. Так мы в молчанку и играли, и я не знаю – на сколько бы нас ещё хватило, если бы не мой старый футбольный дружок. Ну, это случайно вышло. С Казе. То есть, я думал, что случайно. День был обычный – воскресенье. Я позанимался с двумя детскими группами: на десять и на час. На три были парнишки постарше. Группа Наоэ. Они вывалились из раздевалки толпой, и я сразу отыскал глазами синюю форму моего малыша. Он шёл последним и подкидывал мяч, и на меня даже не глянул, хитрюга. Построились они, поклонились, нестройно протянули: «Добрый день, господин Хидака!» Он говорил вместе со всеми, и уже глаз с меня не сводил, я и забыл, что сказать хотел… Он так смотрел на меня, что мне хотелось схватить его в охапку и унести куда-нибудь, где мы будем одни. Не знаю, как я провёл эту тренировку. И те полчаса, что мальчишки мылись и расходились по домам. Я не выдержал, пошёл в опустевшую раздевалку. В душе шумела вода, видно было, что занята только одна кабинка. Я спросил: «Кто здесь?» Воду тут же отключили, и мой малыш показался из-за занавески. «Я, - говорит, - не прогонишь?» А у самого глаза смеются, мокрый, красивый, и ни единой нитки на теле, только прозрачные капли, как роса, розовый член распрямился и подрагивает. Я подошел к нему и стал тихонько гладить, кончиками пальцев по горячей упругой длине, он от удовольствия глаза прикрыл, оперся мне о плечо, я уже тянулся поцеловать его, как вдруг из коридора раздался голос, окликающий меня по имени: «Ке-е-ен! Кен-кун, выходи!». Наоэ вздрогнул, отпрыгнул и нырнул в раздевалку. Блин. Кого там принесла нелёгкая! Поворачиваюсь, и чувствую - морда у меня - впору детей пугать. Ну и пусть, думаю, испугается! У меня рука ещё горела - та, которой я трогал Наоэ… Смотрю - а в дверях стоит Казе, мой друг, ещё по «Токио-Джуниор». Он тоже был форвардом, как и я, но как-то так получалось - он всё время сидел в запасных, хотя он и не парился особо, для него футбол был игрой и только. Вечно крутился возле окошек букмекеров, вот человек, Будда Амида, и дня не мог прожить, чтобы пару тысчонок на кон не поставить! Он тогда в этой истории с наркотой единственный был, кто мне верил. Правда, он это только мне говорил, при других помалкивал, но и на том спасибо, я его не осуждал - тяжело одному против всех пойти. И потом мы как-то встречались пару раз, но у меня, сами понимаете, сил не было слушать человека, который всё время болтает о футболе, да и отец заболел… Короче, почти два года мы не виделись - это точно.
Подлетает он ко мне, улыбка на пол-лица, и пошло-поехало: «Как ты тут оказался, куда пропал, что с тобой было, я тебя как-то на трибуне видел, решил найти, кто прошлое помянет» - тараторит он так, а сам на меня смотрит, довольно так, весело, и я на него смотрю. Раздобрел мой Казе, жирком заплыл, он уже год как ушёл из футбола, я ж слежу за составом своей команды, ему контракт не подписали, почему - не знаю, про него-то в газетах не было… Костюм хороший, «Ролекс» на руке, туфли от Гуччи… Выглядит как какой-нибудь чиновник средней руки, рановато в его годы. А ты, спрашиваю, где сейчас? Он улыбается и говорит - в штабе господина Такатори Рейдзи. Я присвистнул. Такатори Рейдзи - это новомодный политик такой, от демократов, большая шишка, поговаривали, что прошлое у него небезупречное, но семья-то хорошая - влиятельная, богатая, и кто будет сильно осуждать господина Такатори за грешки молодости?.. Там ещё история какая-то была - сына у него похитили, что ли… Года три назад, не помню подробностей… А Казе поёт, мол, господин Такатори - он же ещё и один из спонсоров «Джуниор», заприметил его и предложил работу, хорошие деньги, лучше, чем в спорте. «И ты ушёл?» - спрашиваю. Он мне: «Да, Кен-кун, ушёл сам». Вроде как огрызнулся, но я ж ему ничего такого и не сказал, я просто не представляю - как это человек сам может уйти из спорта. Хотя Казе… он мог бы и побольше тренироваться, тогда бы у него лучше получалось, и с тренером проблем не было… Короче, вот такой он был, наш Казе. Тут он снова лупит меня по плечу и предлагает пойти в ресторан, отметить встречу, «И парнишку твоего прихватим, познакомь–ка меня, Кен-кун!» И зубы скалит. Я поворачиваю голову, а Наоэ стоит чуть позади меня, волосы мокрые ещё после душа, одет не в школьное, а в джинсы и футболку ручной вышивки. Я говорил уже, что мой малыш классно одевается? Вот и сегодня он был просто как картинка. Я думал, он откажется - по лицу видно было, что Казе ему так же досадил, как и мне. Ну ладно, познакомил я их. Казе пожал ему руку, и Наоэ вроде как поморщился, подался назад, я подумал сперва - ну, Казе, вот гад, он что, силу свою показывает? Хотел уже отказаться сам, но тут На-чан мой улыбается, не как мне, не обычной своей улыбкой, а чужой, взрослой и холодной. И говорит: «А поехали, Кен-кун?»
Ресторан был, конечно, самый классный. Стеклянный павильон на крыше небоскрёба, так что мы могли наблюдать закат во всей красе. Еда, выпивка - всё по высшему разряду, отдельный кабинет. Только компания подкачала. Я как увидел эти рожи, тут же до меня начало доходить кое- что. Ну и потом, когда Казе в мильонный раз лупил меня по плечу и свысока этак расспрашивал, чем я занимаюсь сейчас и всё такое. По всему выходило, что он нарочно меня туда притащил, вроде как на потеху своим дружкам - швали всякой околофутбольной - вот до чего, мол, докатился Хидака - тренирует сопляков на занюханном стадионе. Но, честно скажу, меня самого прямо удивило - до чего мне это оказалось по барабану. Год назад я бы умер от унижения, а сейчас… У меня был На-чан. Я делал хорошее справедливое дело. Ну а мальков тренировать… Не в пример лучше, чем бегать по поручениям какого-нибудь младшего заместителя старшего секретаря. Так что я сидел, помалкивал и даже посмеивался про себя, что На-чан наестся вкуснятины на халяву, я в жизни не видел такого прожорливого парнишки, особенно после тренировки. Ну, Казе быстро понял, что мне плевать на его подъёбки, прямо задирать он меня не мог - совсем уж неприлично, сам же меня в гости позвал. Но он учуял, как меня можно подколоть - и перекинулся на Наоэ. Тут уж мне стало не до смеха. Не то что бы я ревновал, или что, нет, но я не хотел, чтобы На-чан терпел эти глупости. Тот же лез к нему, как к девчонке. А малыш мой… он… я когда понял - мне не по себе стало. Он вроде как отвечал на его заигрывания, а глаза холодные-холодные, на лице та самая новая улыбка. Я думал, это он из презрения, и понял, что надо уходить. Меня, наконец, проняло - уже то, что мы с ним сидим в этой компании - унижение. Чёрт, мне хотелось, конечно, поговорить с Казе, может, вспомнить прошлые денёчки, но если бы я знал, что он станет таким говнюком… Но как люди-то меняются! Он же был раньше другим, ей Будда, неплохой был парень - способный, но ленивый, и любил выигрывать, палец о палец не ударив, на пустом месте…
Пошёл я отлить, потом распрощаемся, думаю, и всё. Возвращаюсь через пять минут, и меня как подстрелили - Казе, ублюдок, подсел к моему малышу, обнял его за плечи и что-то шепчет на ухо. Увидел меня, поднялся, вытащил сигару из кармана, улыбнулся так гаденько, и пошёл из павильона на крышу. У меня в глазах потемнело, я бросаюсь к моему малышу, он сидит бледный - не иначе, он ему дрянь какую-то сказал. Стал спрашивать… Дружки Казе к тому времени так перепились, что мы, считай, одни были. Он говорит» «Вот, предлагал пойти с ним в номер, тут же отель внизу, говорил - зачем тебе этот нищий конченный придурок.» А у самого глаза горят, сердитый, как чертёнок. Я сказал: «Извини, что так получилось, что я потащил тебя в этот гадюшник, я же не знал, что Казе так… скурвился так, когда заделался политиком, раньше он был отличным парнем, только непутёвым чуток, хорошим другом, он один верил мне в этом деле с наркотой…» А малыш мой засмеялся - сухим взрослым смехом и говорит: «Кен, этот твой отличный друг подсыпал тебе наркотик в воду.» Меня холодом прошибло. Этого просто быть не могло. Он же единственный вступился за меня тогда, он верил, что это была подстава, да если бы не он, я бы тогда с ума сошёл!.. «Откуда ты знаешь?» - говорю. А он мне: «А ты иди, спроси у него!» И улыбается так нехорошо, и смотрит… Я под этим взглядом, как заколдованный, потянулся за Казе на крышу. Выхожу - он стоит, курит свою сигару, по типу крутой такой, как в кино. Ёбаном американском кино. И говорит: «У тебя славный такой дружок, Кен-кун, нежный, как девочка, и целуется классно.» Сука. Я… я не могу в такие игры играть ну и бухнул сразу: «Ты, - спрашиваю, - дал мне ту бутылку с наркотой?» С него на секунду слетела вся его крутизна, только на секунду, и он уже стал отнекиваться, он говорил всё, что я сам себе говорил о нём - что он мне верил, тогда, что он оставался моим единственным другом - всё-всё, как положено, он мне сказал, но я уже видел эту заминку, я видел, как бегали его глаза, как дрожали пальцы, впустую дымила сигара. Когда твоя жизнь зависит от мелочи, случайности, когда надо уметь читать соперника, под угрозой смерти… Короче, всё замечаешь острее как-то, по-особому. Я думал, это только на миссии включалось. Но получается, что нет. И так мне тошно стало на него смотреть, и слушать его враньё, и знать, что он врёт… Сзади раздался голос моего малыша, звенящий от гнева: «Он сказал тебе? Он сказал тебе, Кен?» Я только головой помотал. И тут случилось такое… Казе вдруг приподняло над крышей, на полметра, и он начал хрипеть и задыхаться, как будто его кто-то душит, я… я оглянулся на моего малыша, и вижу его лицо - спокойное, застывшее, брови сведены, а в глазах чистая ярость. Мячики. Вон оно как. Я и не удивился ни капли. Словно ждал этого. Мы слишком уж долго в молчанку играли. Отпусти его, На-чан, говорю. Казе тот час же свалился вниз, стонущей трясущейся грудой. Я подошёл к нему, вздёрнул за шкирки и спрашиваю - почему? Почему он это сделал? Он же отнял у меня футбол, лучше бы он меня убил сразу! Тут он открыл свой мерзкий рот, и понеслось. Будда, меня словно в грязь окунули, снова. Что он говорил! Я и не знал, что можно так злобствовать, так исходить ненавистью и завистью, этого всего в нём было полно, даже теперь. Я же не сделал ему ничего, я просто играл и всё, мы же делали одно дело, мы одинаково начинали! Я же не мешал ему играть, тренироваться, не мешал! А он всё не затыкался. Он, оказывается, и деньги взял. За то, что сделал, за свою подлость, он получил деньги от букмекера семейства Такатори. Чтобы «Джуниор» проиграли. Тут я не выдержал и вмазал ему так, что он отлетел к самому парапету. Сволочь, сволочь, сволочь какая! Я не мог просто, я понимал - ещё секунда, ещё одно слово, и я убью его! Он уже хрипел, но всё равно рот не закрывал, он обзывал меня пидором, и ещё по-всякому, и когда он обозвал Наоэ, я не выдержал и кинулся вперёд, добить эту тварь, у меня перед глазами всё стало красным от ярости, я уже схватил его, я уже замахивался, как вдруг мне в лоб упёрлось холодное пистолетное дуло. Я замер, сзади раздался вскрик Наоэ, а этот ублюдок ржал, он толкал меня в лоб пистолетом, и изо рта у него текла кровь, он орал - ну и что ты мне сделаешь, ну и что мне сделает твой хуесосик? Я услышал щелчок, когда он курок взводил, блин, всё так быстро было, я не хотел умирать, мне бы ещё хоть разочек взглянуть на моего малыша… И тут воздух у меня перед глазами надулся как мыльный пузырь и пошёл рябью. Я удивиться не успел, и тут же меня шатнуло назад, крепко шатнуло, я хлопнулся на задницу и всё отлично видел - что было дальше. Пистолет заискрил, захлопал и стал дёргаться в руках у Казе, как живой, пуля вылетела из него назад, я не вру, и попала Казе в плечо, и ещё одна, и ещё, его крутануло на месте, отбросило прямо на парапет крыши, он лежал на боку, на самом краешке, и грёб ногами, а потом медленно перевалился и исчез, он летел с высоты пятидесяти этажей и визжал, и его визг становился всё тише и тише, пока не замер где-то далеко-далеко внизу. А у меня за спиной раздался всхлип. Я обернулся и увидел моего малыша, он убегал, но куда ему от меня бегать. Догнал я его возле какой-то двери вниз, на этажи, прижал к себе спиной, его трясло, еле сумел повернуть его, заглянул в глаза - ни слезинки, только страх. Я обнял его и опять прижал к себе, что я ему только не говорил - какой он храбрый и сильный, как я его люблю, и что моя жизнь теперь принадлежит ему, что он меня спас, он оторвался от меня и говорит, недоверчиво так: «Теперь ты видишь, какой я». «Какой?» – спрашиваю. Он улыбается криво и говорит - ненормальный, убийца. А я ему говорю: «Во-первых, он сам с крыши навернулся, а во-вторых - я бы всё равно убил эту мразь, голыми руками, что тут такого? Таким Тёмным Тварям нет места на земле!» Тут он начинает смеяться, минуты три смеялся, никак не мог успокоиться. Я понимал, что это истерика, но не оплеуху же мне было ему давать! Я уже отошёл малость, тяжело было на душе, конечно, но… я пережил эту историю с наркотой, перетоптался, жизнь у меня уже другая пошла, и в ней был Наоэ, он-то переживал куда больше. Я спрашиваю: «Ты из-за этого такой смурной стал?» Он только кивнул мне в плечо. «Брат?» - спрашиваю. Опять кивок. Вот что, говорю, не могу я так больше, и ты не можешь. Надо это как-то разрулить. Уехать к чёрту, и всё. Жить вдвоём. Он поднимает голову и смотрит на меня, не дай вам Каннон такой взгляд увидеть. «Я делаю то, что должен, Кен, - говорит, - и ты тоже». И проводит ладонью по моему боку, там где отметина от пули. В общем, всё ясно было. Подробностей мне знать не хотелось. Ему, я думаю, тоже. Мы стояли, обнявшись, и я чувствовал, как он успокаивается, отогревается в моих руках. «Что с нами будет, На-чан?» - спрашиваю. А он мне: «Не знаю. Я надеюсь остаться в живых, Кен-кун». «И я надеюсь» - говорю. Он улыбается, а глаза грустные-грустные, и говорит: «Давай надеяться вместе». Я просто не мог видеть его таким, стал целовать его, говорить: «Всё будет хорошо, малыш, ну ты что, ну что с нами может случиться, мы же крутые, да?» Он отвечал мне молча, отчаянно, мы стояли в глубоком дверном проёме, а внизу тихо завывали полицейские сирены, на крыше тоже гомонили и кричали люди, надо было уходить, но мне невмоготу было от него оторваться. Он прижал меня к холодной железной двери, обнял за шею, закинул колено на талию и тёрся о меня как ненормальный, а я ему рот чуть не раскровянил - так крепко целовал. Я уже стал ему джинсы расстёгивать, но он вырвался, отскочил от меня, головой мотает, говорит: «Не так! Я хочу, что бы ты меня трахнул, Кен! Не хочу больше ждать, вдруг...» Осёкся, но я понял, что он хотел сказать - вдруг нас убьют, меня или его… «Где?» - говорю, голос как чужой. Радость моя… Он достаёт мобильник из кармана и говорит: «Здесь. Я сейчас номер закажу, спустимся вниз и возьмём ключ». Так мы и сделали.
…Там по-европейски всё оказалось, с кроватью, креслами. Не очень-то я и запомнил, что было в том номере. Помню, кровать была большая. А простыни – чистые. Мы в лифте целовались, а как вошли, словно запнулись, оробели. Он подошёл к окну. Посмотрел на улицу из-за занавески, потом ко мне обернулся. Улыбнулся своей улыбкой ясной и стал раздеваться. Просто, как перед сном, не как стриптиз там, нет. Да мне и не надо было никакого стриптиза, у меня от одного его вида стояло всё время. Он разделся совсем, и подошёл ко мне, прижался, обнял… Тут у меня крышу снесло, стал я его целовать, тискать, говорить, какой он – счастье моё, малыш мой любимый. Честно не помню, как сам разделся. Помню, как мы оказались на этой здоровенной кровати, он такой красивый был - невозможно просто… Глазищи на пол-лица, разгорелся весь, соски – как вишенки, а член у него… как самая лучшая сортовая роза - и на вид, и на ощупь, и на вкус, только горячий. Я не мог от него оторвать ни рот, ни пальцы. Ласкал, целовал его по-всякому, я ж знал, после всех наших-то раздевалок, как он любит, где ему больше нравится. Он сначала тоже говорил мне… и стонал, а потом как голос потерял, всхлипывал только и прижимался, гладил, дрожал весь… Я его на живот перевернул, попку стиснул - красивая, не накачанная, а просто… крепенькая, оттопыренная, а он вскрикнул «Кен!» и выпятил её еще больше… Словами передать не могу, как я завёлся! Половинки стиснул, развёл, увидел его дырочку маленькую - и языком её. Малыш мой зашёлся весь, уж не знаю, как я его удержал, он поддавался всё ближе, хотел побольше получить, жадина маленькая! Вдруг вскрикнул и обмяк, я тронул его, а он уже мягкий, и липкий спереди, я вытер, вылизал его, а потом пальцы как по маслу пошли, он кричал в голос, да и я не стеснялся. Он внутри был… лучше всего на свете, он просить стал, как плакал: «Кен, пожалуйста, ну трахни же меня, не могу больше!» Я с кровати вскочил, как ошпаренный – давно ж купил эту штуку, она у меня в куртке была. Меня трясло всего, еле нашёл, а мой малыш смотрел на меня с постели, серьёзно так, без улыбки, я один раз на него только глянул – и чуть не кончил – такой это был взгляд. Но я и успокоился малость, пока смазку искал, и хорошо, а то бы порвал ему что-нибудь. Подошёл к кровати, лёг рядом, стал целовать, говорю: «На-чан, если не хочешь…» Он обнял меня, поцеловал и сказал: «Очень хочу. Очень люблю тебя, Кен» и лёг ничком, голову только повернул, и смотрит на меня, ресницы – на полщеки. Ну я выдавил эту смазку, и опять стал его пальцами внутри гладить, только меня совсем не надолго хватило, потянул его к себе за бёдра и стал вставлять. Будда Амида, этого словами не описать, я ещё старался вначале потихоньку, а он дёргался ко мне и скулил, я ещё успел сжать его и кончил сам, как взорвался, я даже не трахал его, только вошёл до конца, и кончил от одного этого. Потом обнял его, прижал к себе спинкой, и он затих, привалился ко мне. Так хорошо было, говорить не хотелось, ничего не хотелось. Я думал, он заснул, целовал его легонько в шею, а потом чувствую, он попкой своей по мне ёрзает. Ну я руку опустил, накрыл его член, тот сразу встрепенулся в моей руке, как воробей нахальный, а мелочь эта поворачивает ко мне голову, усмехается, поддаёт так попкой и говорит: «Я ещё хочу, Кен-кун!» Ну, второй раз и совсем хорошо пошло. Он же внутри был весь мокрый от моей спермы, раскрытый, такой сладкий, что словами не передать. И кончили мы вместе, как один человек, и тут случилось такое… Ну, я почувствовал вроде, что я - это он, как будто у нас кровь одна, одни мысли, всё-всё, и не разделить, я даже как голос его в голове слышал, тихо так, радостно: «Кен, Кен!». Это закончилось быстро, но я запомнил. У нас с ним часто так. Он не говорит ничего, но я-то знаю, что у него есть… ещё способности всякие. Но когда мы вот так становимся… единой плотью… Я думаю, это не от способностей, это от любви.
***
- Где ты был?
Первый вопрос, который задал Брэд, когда Наги открыл дверь. Наоэ кинул взгляд на часы в холле - десять вечера. Сойдёт.
- Ребята из футбольной команды пригласили меня посидеть с ними в кафе, - ответил он. Первый раз он врал Брэду в открытую и надеялся, что всё пройдёт гладко. Брэд не был эмпатом, а его телепатия была ещё слабее, чем у Наги. Но Оракул знал его восемь лет и был чертовски проницателен. И его дар. Не стоило забывать о видениях Брэда, хотя что он может увидеть сейчас, когда всё уже случилось и… Наоэ почувствовал, что его щёки пылают. Невероятным усилием воли он попробовал изгнать из головы то, что происходило полчаса назад: Кен целует его в том номере, внизу уже ждёт такси, руки Кена забираются под футболку, голос полон тоски и желания, как будто они и не были вместе только что: «Будда Амида, милостивая Каннон, ну как я тебя отпущу!..»
- Мы ели мороженное, - сказал он непослушным языком. Брэд одобрял все его усилия, направленные на социальную адаптацию. Это было полезно.
- А, - ответил Брэд. До Наоэ смутно доходило, что американец выглядит не так, как обычно: тёмные волосы торчали во все стороны, веко подёргивалось.
- Я пойду, - сказал Наоэ, ему стало не по себе, он вдруг понял, насколько измотан и счастлив, и не хочет знать, что произошло, он хочет просто закрыться в своей комнате и уснуть, не моясь, не смывая запаха Кена, и перед сном прокрутить в голове ещё раз всё, что случилось сегодня. Пусть бы его оставили в покое! Он делал всё, что от него хотел Брэд, на этих проклятых заданиях, мог он хоть немного побыть один, в конце-то концов!
- Нет, - ответил Брэд, - зайди в кабинет. Мы можем выехать в любую минуту.
- Задание? - спросил Наги, чувствуя противную дрожь в голосе.
- Нет, - ещё раз сказал Брэд.
В кабинете не горел свет, последние отблески заката окрашивали золотом и багрянцем гобеленовую обивку стен, антикварную мебель, корешки книг на полках. В глубоком мягком кресле полулежал Шулдих, Фарфарелло не было видно. Порыв ветра из открытого настежь окна пошевелил тяжёлую портьеру, пахнуло пылью и парковой зеленью, увядающей, желтеющей, истомлённой долгим солнечным днём. Сентябрь был тёплым, словно лето не хотело выпускать Токио из своих объятий. Будда Амида, милостивая Каннон, ну как я тебя отпущу!.. Наоэ вздрогнул, его глаза зацепились за дыру в гобелене на стене, прямо над столом Брэда. Словно кто-то в ярости колол обивку ножом. Рама картины – одного из масляных набросков «Балерин» Дега - была расщеплена и висела косо. Наоэ в замешательстве огляделся. Покосившийся ампирный столик. Разбитая ваза. У одного кресла прорезана и выпотрошена спинка. Несколько книг, сброшенных с полок и разорванных. Ещё дыры на стенах. У Наоэ дыбом стали волоски на руках. В кабинете воняло яростью и тревогой.
- Шу, что случилось? – спросил он, делая шаг к телепату, но Брэд впился ему в плечо и почти швырнул на диван.
- Тихо! – прошипел он.
- Что случилось? – повторил Наоэ тоже шёпотом, - кто тут… кто это всё сделал?
- Фарфарелло, - ответил Брэд, - я разбудил его сегодня днём и велел найти и удалить «жучки».
- Зачем? - Наги знал, что особняк, предоставленный Шварц семейством Такатори, прослушивается, но это не мешало, никоим образом. Они о важных вещах вслух не говорили. Брэд промолчал и теперь, и Наги понял по этому глухому, каменному, несокрушимому молчанию - Оракула вело предвидение. Спрашивать дальше было бесполезно, Брэд никогда не раскрывал им своих видений без необходимости. Это могло… дестабилизировать матрицу будущего, как он объяснил однажды Наги, чтобы тот перестал донимать его вопросами раз и навсегда. Шулдих в кресле пошевелился и издал тихий хлюпающий звук. Наги вскочил, но Брэд оказался быстрее - двумя шагами он подошёл к телепату и, достав из кармана платок, вытер струйку слюны, бежавшую у того по подбородку, бережно повернул набок голову.
- Что он делает? – спросил Наоэ. Шулдих был в таком глубоком трансе, что отключился глотательный рефлекс.
- Ищет Фарфарелло. Он сбежал, - ответил Брэд. Наоэ вздрогнул, когда до него дошло, чем сейчас занимается Шулдих. Просеивает Токио. Все мысли всех людей в поисках образа одноглазого гайдзина с белыми волосами. Наоэ вернулся на свой диван и сжался в комок. Он боялся даже думать о том, что может наделать Фарфарелло без поводка, предоставленный самому себе. Шли минуты, в комнате стемнело, из окна потянуло прохладой, ночи были холодные. Шулдиха в кресле начала бить дрожь - терморегуляция во время транса тоже отказывала. Брэд сходил за пледом. Когда он подошёл к Шулдиху, чтобы его укрыть, телепат вдруг вздрогнул всем телом и начал отбиваться. Наги тоже подскочил. Брэд запеленал бьющегося телепата пледом, обнял, зашептал что-то успокоительное, крепко прижал к плечу рыжую голову. Немец затих, потом стал выпутываться из пледа уже осмысленнее, вырвался, отодвинулся от Брэда… его глаза плавали, не пытаясь фокусироваться.
- Церковь Святого Андрея в Игуре, - хрипло сказал он, - там. Быстро.
Они выбежали из дома, Брэд почти нёс Шулдиха. Чёрный БМВ Кроуфорда взял с места так резко, что Наоэ на заднем сидении швырнуло набок, Шулдих, сидевший спереди, завалился на Брэда, и ту же выпрямился, со свистом втянув в себя воздух.
- Я сказал «быстро», Брэд, а не «грубо», но поскольку разница тебе не знакома…
- Что там было? – спросил Кроуфорд, машина выровнялась и неслась на предельной скорости по узким улочкам центра, многие из них были пешеходными, но ему на это было плевать. Дисплей на приборной доске указывал направление, - Почему ты столько возился?
Шулдих хохотнул.
- Догадайся, либе. Когда мозги разбрызганы по стенам, их особо не просканируешь. Придурок нашёл мой пистолет и обойму с разрывными пулями. Ты поступил глупо, Брэд, когда разбудил его без меня!
- Я уже объяснил тебе - мне нужно, чтобы дом был чистым! – холодно ответил Брэд.
- А может, соизволишь объяснить - зачем?!? - заорал Шулдих, он быстро приходил в себя.
- Узнаешь, в своё время, - процедил Оракул сквозь зубы.
- Bierficker! – взвизгнул Шулдих. Брэд покосился на него и сказал с кривой улыбкой:
- Ты меня с кем-то путаешь!
- Pickelschwanz!!!
- Аналогично.
- Ах ты проклятый отмороженный гад!..
- Лотар, малыш, тебе грех на меня было жаловаться, - заметил Кроуфорд, выворачивая на магистраль и сразу попадая в пробку. Наоэ сжался. Когда машина притормозила, когда стремительная гонка и мелькание тёмных силуэтов и огней не глушили эмпатию, эмоции Брэда словно погрузили Наоэ в паровую баню. Брэд кипел изнутри - весёлое раздражение, озабоченность, возбуждение, и радость, именно радость – ударили Наоэ в мозг, как крепкий коктейль. Он не понимал ничего, совсем ничего. Чему Брэд радуется?
- Шу…- сказал Оракул, его ладонь оторвалась от руля, тяжело упала вниз, и Наоэ увидел, что Шулдих подскочил на сидении.
- Убери руки, идиот, и езжай! - прошипел он, - У нас почти нет шансов забрать его до приезда полиции.
- Ах да, конечно! – усмехнулся Брэд и резко послал машину прямо на тротуар, в объезд пробки. Треск, возмущённые крики доносились, как из-под воды, Наоэ мельком видел уворачивающихся людей, слава богу, их было немного.
Церковь Святого Андрея стояла в старинном квартале Датоксё, рядом с посольством Нидерландов, и Шулдих грязно выругался, когда они проносились мимо четырёхэтажного особняка. Окна там тревожно мигали, у кованных ворот толпились люди в военной форме. Рыжий телепат застыл на переднем сидении, и Наоэ поймал волну, предназначенную людям из посольства - его вдруг потянуло в сон, он понял, что всё нормально, и чего это он среди ночи вскочил с постели? Он поморгал, укрепил щиты, и ощущение спокойствия исчезло. Машина резко затормозила у тёмной громады церкви, из высоких узких окон лился тусклый свет. Шулдих выскочил почти на ходу, крикнул: «Наоэ, за мной!», взбежал на крыльцо, с усилием потянул на себя металлическую ручку, массивная резная дверь бесшумно отворилась, и он нырнул в едва светлеющую щель, как в преисподнюю. Наоэ, почти не раздумывая, проскользнул следом. Притвор был пуст и пах ладаном, но к сладковатому запаху примешивался ещё один… Наоэ слишком хорошо узнал его за последнее время: запах крови, густой, жаркий, от него появился во рту медный привкус, а перед глазами поплыли чёрные точки. Глухие стоны доносились из главного зала. Наоэ застыл на месте, не в силах сделать и шага, желание повернуть назад стало неодолимым, он понял, что пятится обратно к дверям, где был вечер, холодный свежий воздух, Брэд, машина, и можно было уехать и никогда, никогда… Светлый силуэт вырос перед ним, и Наоэ уже почти приготовился смести его с дороги, отшвырнуть, но знакомый голос рявкнул в голове: Прекрати! Ты должен мне помочь! Идём. Холодные как лёд пальцы схватили его за руку, потянули. Не смотри по сторонам! Голос смягчился. Просто не смотри, либе! Наоэ честно старался не смотреть. Он даже глаза закрыл, но когда оскальзываешься на чём-то мокром, и почти падаешь, и вытянутая ладонь попадает в густую, тепловатую жижу, разлитую по полу, и подскакиваешь, как ошпаренный, и знаешь, что руку уже не оттереть, никогда… Тогда глаза невольно открываются, и достаточно одного взгляда - неподвижные тела в чёрной монашеской одежде, везде - на скамейках, на полу. Вот одна лежит - подол рясы вздёрнут, открывая пухлые белые ноги, а между ними… кровь, кровь, кровь - целые лужи, уже темнеющие по краям, патроны быстро закончились и он взялся за привычный нож. Чёрная ткань разрезана, на обнажённых спинах, животах, на лбах, которые разгладила смерть - длинные глубокие раны, и короткие красные штрихи, буквы и иероглифы, иногда целые слова, даже фразы, на разных языках: «Будь Ты проклят на небеси», «Не слышишь», «Боль», «Страдания», «Пойми», «Из бездны», «Dolor, in nomini Тuo», «Увидь нас», «Аve. Ave, Domini» и ещё другое, много… Наоэ закрыл глаза и поднёс руку ко рту, чтобы не закричать, ладонь пахла кровью, и он не выдержал, упал на колени, но вместо крика изо рта хлынула рвота, Шулдих держал его за плечи, пальцы телепата тряслись, голос в голове Наоэ монотонно повторял: Прекратипрекратипрекрати… Потом: Вставай. Наоэ почувствовал, что его поднимают, утирают лицо. Ради Бога, помоги мне, либе. Пойдём. И они пошли и упёрлись в алтарь, и Наоэ снова пришлось открыть глаза. То, что он увидел, почти не пугало - дурной сон, а не реальность. Здесь было светло. Огоньки свечей покинули фитили и плавали в воздухе, густым роем светлячков освещая странную картину, почти прекрасную – красотой кошмара, когда до приступа дикого ужаса остаётся один только вздох. На огромном деревянном распятии висело тело священника, руки и ноги были четырьмя стилетами приколочены поверх деревянных пястей и стоп Иисуса Христа, голова Сына Божьего истомлено покоилась на плече святого отца, деревянная щека прижималась к разбитому виску. Ряса священника была разрезана от горла, белый воротничок повис на шее, грудь дышала, лицо подёргивалось. Фарфарелло стоял на алтаре и быстро чертил ножом по обнажённой белой коже, ровные строки набухали кровью и плохо читались, но Наоэ разобрал на ключицах обращение: «Salve, Domine!». Дальше шла латынь с вкраплениями иероглифов, иногда попадалась кириллица. Он пишет письмо Богу - сказал Шулдих. - Те… были черновиками. Он понял, что проклинать Его бесполезно и решил… наладить отношения. Фарфарелло! Голос телепата раздался в голове Наги как колокол, покоряя и сгибая. Одноглазый пошатнутся на алтаре, повернул к ним голову: лицо и волосы были покрыты подсохшими пятнышками крови, руки по локоть – в красной спекшейся корке. Он улыбнулся и попросил: «Подожди, Лотар, мне немного осталось», и вернулся к прерванному занятию. Быстрее, - мягко отозвался Шулдих, - Иначе полиция помешает тебе его отправить. «Отправить?» - эхом повторил Фарфарелло, огненные светлячки вздрогнули и замельтешили в воздухе - ирландец заволновался. Конечно, либе, ты же хочешь отправить это письмо? «Д-да…» - неуверенно отозвался Фарфарелло, рука с ножом упала, лицо стало беспомощным и растерянным как у ребёнка. Одноглазого, покрытого кровью и шрамами ребёнка. Огоньки садились ему на плечи, ползали по коже, оставляя красноватые следы. Его силуэт разгорался изнутри, словно лава под каменной скорлупой проснувшегося вулкана. Море отступило, бушующий огонь с рёвом рвался наружу. Наоэ чувствовал, что его клонит в сон, разум просто отключался от дикости, нереальности происходящего. Запредельное торможение, голова кружилась, тихое потрескивание огоньков, хриплое дыхание умирающего священника… Шулдих больно ущипнул его за локоть, прошипел на ухо, едва не укусив, так стучали зубы: «Если он не послушается меня - обездвижишь его и уходим». Ну, подумай сам, либе, что быстрее всего летит в небо? «Что, Лотар?» Дым, Фарфарелло, дым. Дым и огонь…Огонь! Наоэ стало почти плохо от серии сильнейших толчков, вплетенных Шулдихом в эти слова. «Пожар?» - испуганно переспросил Фарфарелло. Костёр. Фейерверк, чтобы все увидели. Эта церковь уйдёт на небеса к Богу. Дымом и огнём. И ОН увидит. ОН поймёт. Молчание, полное жара и сухого треска. На плече Фарфарелло вздулся волдырь. Ожог второй степени. Потом на лице появилась неуверенная улыбка. «Я сейчас. Только подпишусь» - и он с размаху вонзил нож под рёбра священнику, тот захрипел, изо рта полилась кровь. Наги сглотнул и зажмурился, Шулдиха рядом шатало. Наоэ полыхнуло жаром в лицо, он открыл глаза и увидел, что Фарфарелло спрыгнул с алтаря и идёт к ним, целый и невредимый, ни единого ожога на коже, но у него за спиной полыхала стена огня, сожравшая распятие, алтарь и мёртвого священника, вставшая до самого потолка. «Это костёр» - похвастался Фарфарелло. Да, либе, - отозвался телепат. Держи свой огонь крепко. Уходим. Они повернулись и пошли к выходу. Фарфарелло шёл последним, и огонь полз за ним, как послушный пёс, огонь змеился по фрескам и картинам, скамейки вспыхивали, как факелы, огонь прорастал в следах Фарфарелло, лужи крови шипели и испарялись, рясы и волосы мертвецов колебались от жара. Раздался звон - это лопались витражные окна. Шулдих схватился за щеку - там была царапина от осколка. Он выругался и пошёл быстрее, таща за собой Наоэ, их сцепленные руки были холодными и мокрыми от пота. Вот и дверь. Наоэ снова показалось, что это сон, продолжение кошмара, что дверь сейчас захлопнется прямо перед ними, запирая в огненной ловушке с мертвецами, но они вышли, вырвались в благословенную прохладную тьму, и скатились вниз по ступеням, не чуя ног. Вдалеке истошно завывали полицейские сирены. Брэд стоял у распахнутой дверцы БМВ, напряжённый, как струна, сжимая кулаки.
- В машину, быстро! - крикнул он. Наоэ послушно побежал к нему, но с ногами происходило что-то странное, голова кружилась. «Я падаю, падаю…» - успел подумать он. Земля, зелёный газон летели ему навстречу, он обнял холодную росистую траву и отключился. Шулдих подхватил его и почти швырнул на руки подбежавшему Оракулу.
- Нервы у малька ни к чёрту! – голос его был ещё более хриплым и высоким, чем обычно. Брэд устроил Наоэ на переднем сидении, пристегнул неподвижное тело. Потом обернулся к Шулдиху. Тот смотрел на Фарфарелло, который вышел из пылающей церковной двери. В глазах телепата отражался огонь, по щеке стекали капли крови. Брэд вынул из кармана платок, промокнул царапину. Шулдих досадливо дёрнул головой.
Фарфарелло! Ты молодец. А теперь хватит, либе. Хватит. Письмо отправлено. Одноглазый ирландец кивнул и закрыл за собой дверь, запирая огонь внутри церкви. Он стал спускаться по ступеням, ступил на газон, трава заволновалась, кое-где почернела пятнами, но потом Фарфарелло унял свой огонь окончательно, и Шулдих скользнул в его разум, отыскивая и соединяя обрывки своей сети, над ворчащим вулканом, сплетая поводок взамен оборванного. Едем домой, Одноглазка. Едем домой.
***
Обморок Наоэ перешёл в глубокий сон. Он не чувствовал, как Брэд нёс его по лестнице, как уложил на постель, снял кроссовки, нахмурился – их покрывала спёкшаяся кровавая корка. Он осторожно прикрыл дверь и спустился на кухню, чтобы бросить испорченную обувь в мешок с мусором. На кухне горел приглушённый свет. Сверху в мусорке уже валялись туфли Шулдиха из светлой замши, кровь пропитала подошву.
- Что было в церкви? – спросил Брэд, закрывая мешок и выпрямляясь.
- Ты действительно хочешь знать, либе? – раздался тихий голос.
- Да.
- Тогда подойди, мне вставать облом.
Шулдих сидел на стуле с высокой спинкой, перед ним на столе стоял стакан молока, лежали ломти ветчины, сыра и хлеба, он сооружал громадный бутерброд, обильно промазывая слои майонезом. Босые ноги покоились на перекладине стола. Брэд подошёл, привычным жестом положил ладони на худые ладные плечи, стал разминать. Шулдих, урча от удовольствия вцепился в бутерброд и съел его за три минуты, он был так голоден, что в глазах плыло, и так устал, и так хотел спать…
- Я жду, - напомнил Брэд.
- А. Держи.
Пока он передавал Брэду картинки из памяти, бутерброд беспокойно ворочался в желудке. Закончив, Шулдих с облегчением глотнул молока.
- Знаешь, я бы и покрепче чего-нибудь выпил, либе.
- Тебе нельзя.
- Блин! Я знаю! Не обязательно каждый раз озвучивать! – огрызнулся Шулдих. Пьяный телепат не держит защиту. Закон жизни. Но в такие ночи, как сегодня, ему ужасно хотелось напиться. Он с тоской подумал о конвалютке белых таблеток под подушкой, патентованное восьмичасовое беспамятство, он купил их месяц назад и использовал уже семь штук - по одной на каждую миссию. Брэд наклонился и поцеловал его в шею.
- Я так понимаю, что это премия? – осведомился Шу. - Одноглазка нашлась. Следы уничтожены. Я хорошо выполняю свои обязанности, нэ?
- Лучше всех, - тёплые губы прикусили кожу.
- Ну так вот, считаю своим долгом предупредить тебя, что Фарфарелло… нестабилен.
- А подробнее? – Брэд оставил в покое его шею и выпрямился.
- Подробнее? – взвизгнул Шулдих и вскочил, опрокидывая стул, - Он почти спёкся сегодня! У него обострение, так понятнее? Ему нужен покой, полная изоляция и сенсорная депривация по возможности! Никаких заданий! Ничего… возбуждающего. Ему даже телик смотреть нельзя, мать твою!
- Он превосходно себя контролирует, - пожал плечами Брэд.
- Это я его контролирую!
- Какая разница? Он послушен. Отлично действует на заданиях.
- Он болен, Брэд.
- Тогда мы все больны.
Шулдих засмеялся. Он смеялся так долго и громко, что Брэд схватил его за руки повыше локтей и встряхнул. Смех прекратился, телепат смотрел на оракула, и его глаза горели сухим блеском.
- Кем мы стали, Брэд? – спросил он тихо, с горечью, - Посмотри на Шварц, кем мы стали? Нас используют, как убийц, мясников, как тупых киллеров, для зачисток, для бандитского передела. А ведь Рут учила нас работать чисто, ты вспомни - никой крови, взрывов, убийств полицейских и монахинь! Чем мы занимались раньше - политический компромат, промышленный шпионаж, информация и перепрограммирование - тонкость и элегантность, никаких следов. Мы были лучшими, элитой, мы всё могли, мы были стратегами, мы играли людьми как шахматами, а теперь убиваем их, как на бойне!
- Не знал, что у тебя такие возвышенные принципы, - сказал Брэд с иронией.
- Принципы… - Шулдих зябко повёл плечами, сник, всё в нём мелко дрожало от усталости, шероховатая керамическая плитка неприятно холодила ступни, голос звучал надтреснуто. – У меня он один, либе, ты знаешь. Жизнь должна приносить удовольствие. И последнее время у меня с этим туго, уж не знаю почему…
Лицо у него стало обиженным и удивлённым, глаза смотрели мимо Брэда, в темноту за оконным стеклом.
- Шу… - Брэд обнял его, крепко-крепко, тело у Оракула было твёрдым, как камень, как скала, оно, казалось, состояло из сплошных углов и выбоин. Шулдих попробовал повернуться как-то, совместить себя с этим камнепадом, это же Брэд, привычный, как собственная рука, но что-то мешало ему, всё было неправильным, и Брэд казался чужим. Они не спали вместе больше двух месяцев, давно пора это исправить, к чёрту хандру, нельзя же вечно вспоминать… Лотар целует его, подцепляет очки и роняет их за спину Оракулу, обвивает каменное бедро ногой и начинает тереться по-кошачьи, возбуждаясь, разогревая кровь, Брэд осторожно отодвигает его от себя, но не отпускает, одна рука сжимает талию, другая медленно гладит щёку, пальцы пробегают по губам, серые глаза потемнели и смотрят так тяжело и странно, что Лотару становится не по себе, он чувствует прикосновение Брэда, давящее, неуклюжее, уж не думает ли Брэд, что он раскроется в ответ, он никогда не делает это, с тех самых пор, как Рут научила его защищаться по-настоящему. Он тянется ко рту американца, но тот продолжает удерживать его на расстоянии, рука как железный пояс вокруг талии, серые глаза впиваются в голубые и ищут, ищут, ищут… Брэд, либе, опять ты со своими заморочками! Шулдих мысленно стонет и начинает прикидывать, что будет быстрее - просто отсосать Брэду и отправить его спать или… Брэд гладит его по лицу, и Шу вздрагивает, когда твёрдые пальцы проводят по царапине на скуле. «Больно!»
- Прости… - шепчет американец и улыбается. От этой улыбки Шулдиху становится совсем тоскливо, пошло всё к чёрту - решает он и начинает тихонько вывёртываться из рук Брэда. Американец смеётся, коротко целует его в губы, прежде чем отпустить, потом подталкивает в сторону двери:
- Иди, это к тебе!
Шулдих открывает было рот для вопроса, и тут громко звенит звонок на входной двери.
11.
Брэд Кроуфорд.
Я остался сидеть на кухне, когда Шулдих пошёл открывать. Я знал, кто стоит за дверью. Маленькая женщина в тёмной одежде, она сняла чёрный плат и апостольник, она в бегах, а монашеские атрибуты слишком бросаются в глаза. Седые волосы коротко острижены, никто не знает, какого цвета волосы у Рут Строн, она поседела ещё подростком - побочный эффект кататонии. Простое мягкое лицо, ничего особенного, если бы не глаза - выразительные, большие, яркого фиалкового цвета, и присущее ей одной выражение - сплав непреклонности и доброты. Она поднимает свой жаркий взгляд, и Лотар вспыхивает радостной улыбкой, тянет её внутрь, в дом, обнимает, приподнимает над полом, она смеётся и восклицает: «Отпусти меня, глупый мальчишка, отпусти немедленно!»… Рут. Я знал, зачем она приехала. Я знал, что это самоубийство. Я знал, что ничего у неё не выйдет. Но Лотар был привязан к ней. Так почему бы не доставить ему радость?
Он ворвался на кухню, таща её за собой, лицо решительное и упрямое.
- Здравствуй, Рут. - сказал я.
- Здравствуй, Брэд.
- Я позвал её, Брэд, - угрожающе начал Шулдих, - и она останется здесь сколько захочет, и ты…
- Я знал, что ты позовёшь её, Лотар. Я знал, что она приедет. И я не сделал ничего, чтобы этому помешать.
- Ты не мог мне сказать? – шипит Лотар.
- А зачем? – парирую я, - ты получал такое удовольствие от своего маленького бунта!
Он смотрит на меня горящими глазами, усталость и безразличие спадают с него, как шелуха, он снова - огонь, мой Лотар, он уже открывает рот, чтобы всыпать мне как следует, но тут в полуоткрытую дверь проскальзывает незнакомая женщина, говорит с робкой улыбкой:
- Здравствуйте. - Это нам с Лотаром, а потом, - Рут, их надо накормить, и уложить спать, они на пределе.
Шулдих вскрикивает:
- Салли! Привет, старушка! Ладно, Брэд, потом поговорим. Сейчас надо разместить этот змеиный выводок.
Я уже говорил, что абсолютного предвидения не бывает? Рут и её помощница Салли Баскомб притащили с собой восемь одарённых детей из интерната Розенкранц. Клянусь, если бы увидел и это тоже, я бы сам позвонил Роберту Фладду!
И воцарился хаос. Кто-нибудь представляет, каково это – иметь дело с маленькими одарёнными, проехавшими полсвета, усталыми, голодными, капризными, не контролирующими себя с типично детским эгоизмом и желанием досадить взрослым, которые мучают их и швыряют с места на место по каким-то своим непонятным соображениям? Два часа ушло на то, чтобы их успокоить, накормить и рассовать по постелям в гостевых комнатах. Шулдиха я видел мельком - как он стоит на коленях перед белокурой крохой и крутит у зарёванных глазок зелёного плюшевого зайца, пока девочка не прекращает всхлипывать и не тянет ручонки к игрушке. Как он говорит по телефону: «Тысячу иен, если доставите заказ в течении пятнадцати минут». Наоэ, проснувшийся от этого шума, бродит среди детей, лицо бледное, но на губах появляется слабая улыбка, когда он видит чернокожего мальчика – они крепко пожимают другу руки. Снова звонок в дверь, Шулдих кричит: «Наоэ, отдай им бабки!» - это привезли еду из ресторана, огромные пакеты с суши и коробки с рисом, маленькие оглоеды сметают горы еды за секунду. Мисс Баскомб кормит двух самых мелких, Шулдих даёт затрещину какому-то вертлявому мальчишке, который наелся первым и решил поиграть, поднимая телекинезом ломтики рыбы из тарелок и плюхая их на головы другим детям, в стаканы с чаем и молоком. Я видел, как потом, когда все уже укладывались, Рут зажала Шулдиха в угол стопкой простынь и пледов, и уловил всего пару слов: «Ты знал?» «Да» - нехотя ответил Лотар и отвернулся. Наконец, в четыре часа ночи все были накормлены, уложены и убаюканы, и мы собрались на разорённой кухне, чтобы поговорить. Рут пила чай, Наоэ сидел рядом с ней, Шулдих качался на стуле, белая рубашка была измазана джемом. Мисс Баскомб - «просто Салли, мистер Кроуфорд!» - немолодая девушка с вытянутым, как у лошадки, лицом, с бровями, глазами и волосами одинакового неопределённо-русого цвета, в бесформенном платье, скромно уселась в уголок. Мы молчали. Потом раздалось звяканье - это Наги начал поднимать со стола грязную посуду и отправлять её в мойку. Рут первой нарушила молчание.
- А где Джей?
- Спит, - откликнулся Шулдих.
- Как он? – спросила Рут дрожащим голосом. Шу пожал плечами.
- Никак. Он вышел из кататонии, Рут, но перепрограммирование… с этим сложно.
- Перепрограммирование? Ты хочешь сказать, что его?.. – вскрикнула Рут, так, словно ей сделали больно.
- Да, - ответил Шулдих нехотя, - Он сильный пирокинетик. Они замкнули его огонь на матрицу агресии и качали пси-энергию, как из батареи, чтобы стимулировать мозги клонам. Я поставил контрольку, но ты сама знаешь, - он пожал плечами, - постоянные рецидивы.
Рут обвела нас блестящими от слёз глазами:
- Дети мои. Старшие мои дети, мои первенцы. Как давно… вы знаете всё?
Мы, все трое, кроме Наоэ, отвели глаза. Как давно мы всё знали? Я знал с того самого момента семь лет назад, когда Роберт Фладд провёл меня в подземный корпус с инкубаторами и очень подробно обо всём рассказал. У меня было три видения о… на эту тему. В результате содержимое пяти боксов было уничтожено, как потенциально опасное, а в Канаде пропал генетик Джеффри Малье, я видел его потом, после перепрограммирования. С ним неплохо обращались. Он конструировал клетки для клонирования с заданными функциями. У Фладда подрастала целая армия искусственно созданных клонов с мощными поливалентными пси-способностями и абсолютно промытыми мозгами. Не знаю, правда, сколько из них уцелело после взрыва, устроенного Рут.
Когда я закончил, а говорил я долго, Рут закрыла лицо руками.
- Значит, вот сколько длятся эти богомерзкие дела… Лотар?
- А что - Лотар? – вскинулся он.
- Как ты узнал? Ты всегда был со мной, в моём отделе, всегда у меня на глазах, ты жил при госпитале, с детьми, с Салли, ты…
- Чёрт, Рут, да ты сама меня привела в лабораторию к Фладду! – выкрикнул Лотар, - ты… ты хвасталась мною, как породистым псом!
- Я гордилась тобою!
- Да. О Боже, да! И он это… Помнишь, ты уезжала в Нью–Йорк на неделю? Ты… ты говорила, что должна быть одна?
- Помню.
- Так вот. На следующий же день мне пришёл вызов от Фладда. Я… мне и в голову не пришло ослушаться! Это же был твой друг, вообще первый человек в Эсцет. В лаборатории… они сказали, что только обследуют меня, и всё, я купился, как придурок, мне бы догадаться, когда они меня пристёгивали к кушетке, но я…
- Что они с тобой сделали? – в голосе Рут звучала мука.
- Генерированные потенциалы, в основном болевые. - Шулдих непроизвольно обнял себя руками. - Они говорили, что выведут меня на новый уровень. Что это без боли не бывает и…
Он замолк, глаза смотрели в одну точку. Раздался звук текущей воды, и все вздрогнули - это Наоэ начал мыть посуду. Мы подождали, пока последняя тарелка не заблестела и не улеглась в сушку, и Рут сказала:
- Иди наверх, деточка.
- Рут, - устало сказал Шулдих, - он уже не ребёнок… Он Шварц, как и мы все. Пусть знает. Знал бы я в своё время … Хотя своего они добились, я и правда… вышел на новый уровень. Кое-что во мне открылось. - он нехорошо улыбнулся.
- Что ты имеешь в виду? – спросила Рут, - ты отличный орфей и программер…
- А ты как думаешь, какого рода умения просыпаются, когда тебя бьют болевыми импульсами? - Шулдих хохотнул, - Когда боль такая, что готов на всё - только бы она прекратилась? Я теперь двигаюсь быстрее пули. Я могу поджарить мозги всем в этой комнате. Когда они отвязали меня от кушетки, я превратил им головы в печёные яблоки и снёс дверь с петель - знаешь, скорость поначалу трудно контролировать. И я бы сбежал, но за дверью стоял Фладд, он меня обездвижил и… О чёрт, чибик, тебе и правда лучше пойти спать! - Шу махнул рукой и нахохлился.
- И что? – спросила Рут после паузы. Шулдих глянул на неё потемневшими глазами, и я почувствовал посыл, такой быстрый и глубокий, что воспринять его сумела только Рут. Она покраснела.
- О Боже. Мой бедный мальчик… Будь он проклят во веки веков!
- Да ладно! – Шулдих пожал плечами, - это было… во всяком случае, это было недолго. Он же старый совсем.
- Почему ты мне не сказал?
- А ты бы поверила мне? – выкрикнул Шу, - Ты бы мне поверила? Рут, либе, да от тебя только и слышно было - Роберт то, Роберт сё, он был твоей чёртовой иконой, ты любила его сорок лет, Рут, ты… О Боже… прости меня.
- Не извиняйся, Лотар, - спокойно сказала Рут, - это все знали. Как я любила его и люблю. И как он воспользовался моей любовью.
- Теперь ты понимаешь, почему я промолчал? Я боялся, чёрт побери! Я был один. Да мне было всего восемнадцать, и я не хотел оказаться на улице! Или где похуже! Если бы ты прогнала меня, до меня бы добрался Фладд и… И я попросился… к Брэду.
Он кинул на меня быстрый взгляд. Я… я не знаю какие чувства я испытывал. Оказывается, он со мной оттого, что ему некуда было пойти. Оттого, что альтернатива… ещё хуже. Я сидел на стуле, стиснув кулаки и глядя в пол, мне не надо, не надо было отдавать его Рут тогда, отпускать его в Розенкранц. Он говорил, что был один. Но у него был я. У него всегда был я - как он мог этого не видеть! Мой рыжий мальчик. Ну ничего. Ничего. Тебе надо просто подождать немного - и ты увидишь, ты поймёшь. Мой дар никогда мне не лжёт. Шулдих подскочил и направился к холодильнику, рывком распахнул его.
- Что-то мне есть захотелось от всех этих воспоминаний, - невнятно ворчал он из замороженных недр. - Хочет кто-нибудь молока? – он вынырнул наружу и обвёл нас взглядом, - или бутербродов?
- Сядь, - сказала Рут, - нам надо подумать, что делать дальше. Брэд? У тебя были видения?
- Были, - ответил я.
- Ты поможешь мне?
- Нет.
***
Она умоляла, угрожала и спорила. «Знаешь ли ты, что знаю я, Брэд?» Я знал всё и даже больше. «Что он углубился в энергетические ритуалы и ищет власти над миром? Демонология, Брэд! Он сошёл с ума! Пути избранных пресытили его, он хочет королевствовать. Ты знаешь, что тогда сделают с нами люди? С королем-демоном и его одарёнными слугами? Мы сильнее, но их так много, а сколько нас? Новая охота на ведьм, вот что нас ждёт, и никто из псиоников не переживёт новые Тёмные Века! Грядёт конец света! Ты думаешь, его спасёт жалкая кучка искусственных недочеловеков, лишённых духа Божьего?» Я видел, на что способны эти недочеловеки. Я не собираюсь ей помогать. Идти против Фладда - самоубийство! Светало, Наоэ пошёл спать, Шулдих качался на стуле и посвистывал. Та женщина, Салли, тихонько сидела в углу и перебирала чётки. Рут потеряла терпение и кричала на меня: «Ты знаешь, зачем он послал Шварц в Японию? Почему в каждой боевой группе Эсцет по четыре человека? Ты сам предрёк ему, Брэд, когда умирал от кататонии. Четверо - ключ к власти над миром! Четверо отыщут ему дитя монахини для ритуала!» Вот это было уже интересно, а можно подробнее, Рут? Она встревожилась. «Брэд, Брэд, ты знаешь, что у меня нет детей! Я могу поклясться на Библии!». Я верил ей, отчего не верить, но я хотел спросить, кто та девочка, короткий проблеск, явившийся мне недавно? Ты гладишь её по щеке и шепчешь «Внученька!» и как же вы похожи - маленькая японская куколка и немолодая пухлая монахиня! Ты трахалась с японцами, Рут? Как жаль, что я не могу спросить тебя и об этом тоже! Конечно же, трахалась, в благословенные шестидесятые вы все были помешаны на сексе, вы как кролики еблись, это было для вас всё равно что за руку поздороваться! Но потом ты стала Святой Рут, и двадцати лет не прошло! Ты говоришь, что любила Роберта Фладда. Да ты и значения этого слова не понимаешь! Ты не понимаешь, что я делаю сейчас, ради того, чтобы Шу выжил. Чтобы выжили ты и Наги. Чтобы выжил я сам. Мы не сможем убить Фладда. Никто из нас. Я говорил тебе, что покинуть Японию - смерть? Я видел нашу смерть в Европе, десятками способов - под лавиной на перевале, ведущем в Розенкранц, от расстрельной команды Фарблосс, Шу горит, как свечка, в кругу пирокинетиков. Ты сама, Рут, привязанная к кушетке для перепрограммирования, и я – когда моё сердце проламывает рёбра изнутри и птицей летит в зовущую руку Роберта Фладда… Мы умираем снова и снова, Рут. Всех людей ждёт смерть, скажешь мне ты, но я не хочу, сломя голову, бежать ей навстречу! Мы не сможем его убить, не стоит даже и пытаться. Я знаю, что ты пожертвуешь ради этого своей жизнью, и жизнью любого из нас, но это будет бесполезная жертва. Пусть всё идёт своим чередом, Рут. Ты и дети будете под защитой Шварц, я многим рискну ради этого, уже рискую, так что тебе надо ещё? Я почти кричу. Рут замолкает и смотрит на меня с любовью и сожалением. «Я поняла, Брэд. Поняла. Ты будешь тихо сидеть в Японии и работать по контракту, который устроил тебе Роберт, пока не отпадёт надобность в твоих услугах, и тогда вас прикончат, тоже тихо, усыпят, как старых собак». Нас прикончить трудно, Рут. «А как же ритуал, Брэд?» Ах, Рут… Я не видел твоего ритуала, вот в чём штука. Ничего подобного. Она помолчала, пожевала губами. «Значит, ты ничего не будешь делать, Брэд? Оставишь всё как есть. Но… ты ведь не выдашь меня и детей Роберту?» Нет, дорогая. Иначе Шу мне жизни не даст. Я найду для вас хорошее, надёжное место и буду защищать от Эсцет. Деньги у тебя есть? «Мало». Вот видишь - так или иначе, но я тебе помогу. Всё не так уж и плохо, Рут. Ты в бегах и выбирать тебе не приходится. Это было твоё решение - пойти против Фладда. Просто постарайся смириться с последствиями. Я видел, как полыхнули её глаза, когда она услышала это. Она плохая монашка, наша Рут, кротости в ней мало. Но она сказала «Что ж, Брэд, хорошо, что ты напомнил мне о смирении и об ответственности. Отныне будущее избранной расы целиком легло на мои плечи». Грёбаный пафос Рут! Она встала, пожелала мне спокойной ночи и пошла в отведенную им с Салли комнату. За окном уже брезжил рассвет. Шу спал за столом, положив голову на руки, рыжие волосы рассыпались по заляпанной скатерти. Мой бедный рыжий ангел… Я многое понял сегодня про нас. И это к лучшему. Мой гнев и сожаления перегорели и обернулись надеждой. Мы начнём всё снова. И у нас получится, я же видел. …Только ты, Брэд, либе, люблю тебя…
Я осторожно потряс его за плечо. «А?» - вскинулся он, хлопая глазами. Пойдём спать, - сказал я. Он потянулся к двери, я поймал его и поцеловал, он не сопротивлялся, слишком сонный и разморенный. Мне пришлось его отпустить, потому что по коридору шла Салли Баскомб с зубной щёткой и полотенцем. Она остановилась и улыбнулась нам своей робкой кривоватой улыбкой.
Ты видела их?
Да, матушка. У меня получится.
***
На следующий день, вернее, в тот же день, после трёх часов беспокойного сна, Брэд отвёз Наоэ в школу, а сам занялся делами. Услуги Шварц оплачивались щедро, но слишком много денег никогда не бывает, а способности Оракула прекрасно работали в условиях фондовой биржи и на рынке инвестиций. К тому же, находиться в доме, по которому носится стая оглоедов, по меньшей мере трое из которых способны левитировать… Нет уж, увольте! Уставший, как собака, но вполне довольный проведенным не впустую временем, Брэд приехал в особняк Шварц после восьми, когда, по его расчетам, оглоедов уже разгоняли по спальням. Так оно и оказалось. По крайней мере, на первом этаже было пусто. Он прошёл в кабинет и кинул портфель с бумагами прямо в сейф - завтра разберётся. Ослабил галстук. Есть ему не хотелось, но вот кофе… На кухне за столом сидел Шулдих, злой и уставший, и кормил с ложки вчерашнюю беленькую кроху. Вернее пытался. Кроха намертво сжала маленький ротик, и нахмурила брови. У Шулдиха дрожало веко. Брэд почувствовал знакомое напряжение между ними, они говорили, и, судя по всему, разговор шёл на повышенных тонах. Наконец, Шу, который был старше и мудрее, решил схитрить.
- Ты просто не умеешь! - воскликнул он, - не умеешь говорить!
…
- Нет, либе, или ты говоришь это вслух, или будешь сидеть здесь всю ночь, и придет японский… чёрт, и тебя… и отгрызёт тебе уши!
…
- Что? Ты слишком тихая…
- Ты лызый, лызый, нехацу, нехацунехацу! – заорала кроха. Шулдих тут же сунул ей в рот ложку каши и победоносно улыбнулся. Но не тут-то было! Девочка выплюнула кашу и крикнула ещё громче:
- ЛЫЗЫЙ!!!
- О Боже, заткнись! - заорал Шулдих, - Всё, достала! Давай уматывай отсюда, быстро, пока я не разозлился!
Девочка, ничуть не испугавшись, показала ему язык, сползла со стула и деловито прошлёпала к двери.
- Господи, и так целый день! – простонал Шулдих, - тебе повезло, Брэд, что ты успел смыться до побудки. Хочешь чего-нибудь? Жратвы море, причём по всем углам. Я три раза заказывал еду в ресторане, либе, и ещё четыре раза приезжала пицца, - он задумчиво доел кашу, оставленную девочкой на тарелке и зевнул, - пойду посмотрю, как там Фарф.
Брэд смотрел ему вслед, и его губы трогала редкая для него весёлая улыбка.
Он включил телевизор и сам приготовил себе кофе. Ароматный пар поднимался над чашкой, телевизор рассказывал что-то астрономически-нудное, Парад Созвездий, редчайший феномен, раз в тысячу сто пятьдесят лет, Императорская Обсерватория выпустила пресс-релиз… Брэд глотнул горький чёрный напиток. Вечер был неплох, определённо неплох…
…А ночью Брэда разбудил поцелуй, сладкий, жадный, такой знакомый, и ещё один, и ещё… Застонав, он перевернулся, безошибочно нащупывая запястья, охватил ладонями, погладил, потянул к себе, на него рухнуло горячее тело, смешок, длинные ноги скользнули вдоль его ног, одна рука вырвалась и легла на член, поглаживая, стискивая, именно так как он любил. Брэд стонет, подминает под себя жаркое тело, вдавливает в постель, целует так, что Шу начинает извиваться и сцепляет ноги у него на пояснице, раскрывается… У Брэда стоит штыком, но он заставляет себя ждать, он готовит его пальцами, какой горячий - горячее огня, и уже смазал себя, умный мальчик. Брэд вставляет ему одним движением, перекидывает ноги повыше и начинает трахать его. Шу ахает и двигается навстречу, и Брэд закидывает голову и рычит от невыносимого удовольствия. Вот оно! Темно, но ему не нужен свет, он знает его на ощупь, каждый дюйм кожи, каждую отметинку, острые лопатки под ладонями, стройная шея, запах ванили и соли, и вкус губ, и подвижный язык. Шу, ты снова со мной, ты простил меня, простишь? О Боже, пожалуйста, я не могу без тебя, не могу, мальчик мой рыжий, ты ведь мой, да? «Да» - говорит голос у него в голове, размыкаются податливые губы. Он стонет, он готов плакать от счастья, ты теперь будешь со мной, Лотар, только со мной, и никого больше, поклянись, скажи мне это, дай мне… « Клянусь… только ты, Брэд, либе… хочу быть с тобой, люблю тебя…» Брэд кончает от этих слов, жаркая оглушающая волна накатывает на него снова и снова, он уже выплеснулся, но двигается как заведенный. Внутри у Шу слишком хорошо и узко, потом он выскальзывает и сползает вниз, он хочет взять у него в рот, нежить его языком и губами, он не отпустит его этой ночью, он ни на секунду не уснёт, только скажи мне это, повтори… Люблю тебя… нет, Брэд, я сам… Его притягивают вверх, в поцелуй, тонкие пальцы снова охватывают его член и начинают двигаться, и все мысли улетают из головы, и все щиты падают… …Лотар…
Утром Брэд проснулся в постели один, в паху покалывало, тело полнилось сладким томлением. Но он вскочил с постели, ему не терпелось найти Шулдиха и повторить… О чёрт! Рут и дети! Он стукнул кулаком по матрасу и счастливо рассмеялся. Тогда он просто найдет Шу и заставит сказать всё то, что он говорил ночью, он уже представлял, как поначалу Шу будет юлить и отнекиваться, и изрежет его на кусочки своим языком, но потом… Он вылетел из комнаты, едва одевшись, и наткнулся на Шулдиха почти сразу, рыжий телепат брёл к лестнице, зевая во весь рот, Брэд обнял его, прижал к простенку и стал целовать, ему плевать на Рут и детей, на всё на свете, предвидение не обмануло его… Шулдих сопротивлялся не шутя, и шипел, как змея:
- Брэд, да ты что! Отпусти, придурок, мать твою, полон дом малолеток, а ты!..
Брэд перестал его целовать и потребовал, улыбаясь, как сумасшедший:
- Скажи это, Шу!
- Сказать что? - Шу провёл беспокойную ночь, и выходка Брэда отнюдь не улучшила ему настроения.
- То, что ты говорил мне ночью, - оракул смотрел на него потемневшими серыми глазами, он не надел очки, ворот белой рубашки был застёгнут криво, волосы взлохмачены, он выглядел таким молодым и счастливым… и ни единого щита, он раскрылся перед Шулдихом так полно, что все его мысли звенели, как фанфары - триумф, радость, любовь, ангел мой рыжий…
- Блядь, - сказал Шулдих медленно, - я спал этой ночью в одной кровати с двумя брыкливыми шестилетками, Брэд, и ни черта подобного не мог тебе сказать. Ах, она блядь… Салли!!! – заорал он и бросился к комнате, отведенной женщинам.
Так получилось, что Шулдих всё высказал за него. Они заперлись в кабинете, бросив детей на Наги. Брэд сидел в кресле, он застегнул рубашку на все пуговицы и постарался привести в порядок волосы. Чертовски не хватало очков, но они остались наверху, в спальне, откуда он вышел таким счастливым двадцать минут назад. Он бросил взгляд на женщин. Салли, суккуб Салли, метаморф Салли, сидела, чинно сложив руки на коленях, не поднимая глаз. Некрасивое лицо непроницаемо, маленькая грудь топорщила платье. О Боже, и с этим вот он ночью… Брэду захотелось убить её немедленно, свернуть шею ей и Рут, как они посмели, суки, как он мог поверить, как он мог… Предвидение… Проклятое предвидение!.. Ему хотелось посмеяться, но горло перехватило, и он сдержался. Видение сбылось со стопроцентной точностью. Всю ночь он верил, что с ним Шу, а с ним была… было… эта тварь.
- Брэд, я думал, ты знаешь про Салли!.. - говорил Шулдих.
И ещё:
- Как ты могла, Рут! Ты… ты как чёртов Роберт Фладд! Не лучше!
- Не смей, Лотар! – выкрикнула, наконец, Рут, до этого она сидела молча, только глаза её блестели триумфом, - Я делаю это не для себя! Брэд - единственный пророк, глас Господа нашего, и я не могла допустить, чтобы его дар пропал в пучине содомского греха!
Шулдих вспыхивает земляничными пятнами и орёт:
- Да ты просто!.. А прелюбодеяние, которое совершила Сэл? Ты проклятая старая сводня!
Рут подскакивает к нему с удивительным для её возраста проворством и закатывает пощёчину.
- Не тебе меня судить, а Господу! Господу я отвечу!
Она оборачивается к Брэду и говорит звенящим голосом:
- Я доказала тебе, что твой дар не абсолютная истина, Брэд Кроуфорд, иначе бы ты предвидел эту ночь и избег её! У нас есть шанс убить Роби! Ну, что скажешь?
- Убирайся, Рут! – говорит Кроуфорд глухо, - убирайся отсюда сию минуту, пока я не свернул шеи вам обеим, суки! - кричит он, выпрямляясь во весь свой почти двухметровый рост, нависая над маленькой монахиней, как скала. Но Рут трудно испугать.
- Гордыня и грех содомский говорят в тебе, Брэд, - произносит она печально, - Я уйду. Но я люблю тебя как сына, Брэд, и надеюсь, как на сына!
- Напрасно, Рут! – голос Оракула острее лезвия, - С этого момента все мои долги аннулированы. Иди куда хочешь со своими… ублюдками. Я тебе не помощник!
- Брэд, послушай… - начинает Шулдих.
- А ты заткнись! - бешенный взгляд заставляет телепата умолкнуть, - Проваливай, Рут. Мне всё равно, куда ты направишься, мне даже лучше не знать об этом, потому что я сдам тебя Фладду, не колеблясь, если возникнет такая необходимость. Уходи.
- Брэд, остынь, подумай о детях, они ни в чём… - просит Рут.
- А что дети? – говорит Кроуфорд со змеиной улыбкой, - если вас захватят, то дети вернутся в Розенкранц, только и всего. Это тебя приказано убить, Рут, тебя и, надеюсь, эту тварь, а детям не грозит ничего. Роберт Фладд воспитает их верными и послушными Эсцет. А ты будешь смотреть на это из ада, сука, и локти себе кусать. - серый взгляд Оракула выцвел от ярости, кулаки сжаты, он видит, как Рут бледнеет и отшатывается, как слёзы появляются в фиалковых глазах под набрякшими веками, холодная злобная радость вскипает в нём - получай, сука! Рут качает головой, её лицо искажает страдальческая гримаса, но губы плотно сжаты. Потом она шепчет:
- Ах, Брэд… Да благословит тебя Господь, да направит!
Узкие пухлые плечи под тёмным платьем расправляются, одинокая слеза ползёт по щеке. Рут отворачивается и выходит из кабинета. Салли следует за ней. Шулдих стоит посреди комнаты, щека ещё горит после пощёчины, он смотрит вслед Рут, потом оглядывается на Брэда.
- Ты можешь отправиться с ней, Лотар, если хочешь умереть побыстрее, - говорит Оракул холодно.
Шулдих с облегчением отвечает:
- Я только провожу их немного, Брэд. Чтобы с ними было всё в порядке.
Идёт к двери, и, с порога, не поворачивая головы:
- Мне жаль что так вышло, либе, правда жаль.
***
Когда они уезжают в стареньком микроавтобусе, когда Наги уходит в школу, Брэд, наконец, остаётся один в доме, не считая спящего Фарфарелло. Оракул поднимается в спальню и находит забытые очки. Предметы проясняются, приобретают чёткие привычные очертания. Брэд смеётся. Сияет солнце, в его лучах мир имеет цвет и привкус желчи. Но пора заняться делом. Он задёргивает шторы и ложится на кровать. Пристраивает на подушку диктофон, кассета рассчитана на четыре часа. Расстёгивает рукав рубашки, зубами затягивает резиновый жгут и работает кулаком. Шприц он подготовил давно, и в вену попадает с первого раза. Лёгкое седативное средство погружает его в тревожную полудрёму и развязывает язык. Он говорит, говорит, говорит. Рут хорошо учила его, только напрасно она думала, что он постоянно будет нуждаться в ней, чтобы стимулировать свой дар. Он давно управляется сам. Под конец он засыпает, мозг, утомлённый бессонной ночью, утренним выбросом адреналина и четырёхчасовым инсайтом, отрубается напрочь. Кассета в диктофоне под завязку заполнена будущим.
12.
- Охотники Света, пресеките будущее этой Тёмной Твари! – чёрный силуэт на фоне белых жалюзи мигнул и пропал, по экрану поползла чёрно-белая рябь.
- Иокогама! – простонал Ёджи Кудо, - Мэнкс, прекрасная жестокая Мэнкс, ну не совестно ли Вам? Осень, дожди, а Вы посылаете нас к морю, в сырость и слякоть… - он пристроил голову на спинку кресла, в котором сидела Мэнкс и протянул низким бархатным голосом: - Вам меня не жаль? Меня, именно меня?… - улыбка, вздёрнутая бровь.
- Нет, - отрезала Мэнкс и взглянула на Фудзимию. Тот задумчиво смотрел на мигающий экран и хмурился.
- Фудзимия! – резко сказала она, - Вайсс принимают миссию?
- …Да, - ответил Ран, словно очнувшись.
- Кто пойдёт на задание? - Мэнкс говорила намеренно жёстко, её глаза, светло-карие, как у хищной самки, тигрицы, впились в холодное красивое лицо командира Вайсс. Ран чувствовал её взгляд, словно к коже поднесли зажжённую спичку. Он знал таких женщин – ухоженных пресыщенных сук, которых возбуждали опасность и сила. Критикер или додзё, куда они приходили со своими любовниками – якудза – неважно, их манера флирта не слишком отличалась – укусить до крови, разодрать когтями и угомониться только после ответного удара. Галантного плейбоя Кудо такая бы на кусочки разорвала.
- Я сам поеду в Иокогаму, - ответил он спокойно.
- Не слишком ли самонадеянно, Фудзимия? – фыркнула она, но тигриные глаза вспыхнули. Ран молча пожал плечами, поднялся и сказал терпеливо:
- Досье.
Мэнкс сунула ему в руки тонкую папку, он пролистал её – Хидэо Ма… Он пропустил несколько иероглифов. Имя не имеет значения. Мишень. Так было легче. Мишень - наёмный убийца, специализируется на ядах. Мишень жила в доме одна. Черный пояс каратэ, второй разряд по спортивной стрельбе, занимается кэндо. Коллекция огнестрельного и духового оружия в доме. Система безопасности - стандартная. Ничего особенного. Он посмотрел на свою команду. Кудо действительно не любил море, старые раны, Балинез не всегда был таким удачливым сукиным сыном, какого из себя изображал. У Оми только-только начались занятия в школе. Кен… с Кеном в последнее время творилось что-то странное, он пропадал на своём стадионе допоздна, а когда возвращался, то бродил в абсолютной прострации, только что на стены не натыкался. Ёджи ржал и говорил, что футболиста охмурила какая-нибудь оторва - пловчиха или гимнастка, и они на пару занимаются здоровым образом жизни. Ран улыбнулся про себя. У Кена две тренировки пропадут, если он поедет в Иокогаму.
- Мишень одна. Я справлюсь, - сказал он спокойно. Мэнкс снова фыркнула, но возражать не стала.
***
Иокогама встретила его сырым йодистым ветром, тревожными корабельными гудками, тяжёлыми свинцовыми тучами, набегающими на солнце. Осень чувствовалась здесь слабее, чем в Токио, было ещё тепло, и на деревьях лишь кое-где попадались пожелтевшие листики, но ночью уже холодало, Ран ёжился в своём тяжёлом, негреющем кевларовом плаще, когда стоял в саду мишени. Вилла с подвальной лабораторией полыхала, как свечка, а в лаборатории лежало тело. Миссия прошла удачно.
…Он выстрелил в Рана дротиком, смазанным какой-то дрянью, Ран отбил катаной этот дротик, и следующий тоже, на серой стали остались желтоватые потёки, тогда мишень попыталась достать его обрезком свинцовой трубы, руки у него были длинные и кэндо он знал хорошо. Ран сумел нанести лишь поверхностный порез, они ходили кругами, как бойцовые петухи, пока у мишени не стали заплетаться ноги, и не закатились глаза, и он не рухнул под ноги Рану, извиваясь в конвульсиях, изрыгая кровавую пену, разучившись дышать. Жёлтые потёки, оставленные дротиками на катане были нервно-паралитическим ядом. Ран долго отчищал серое лезвие, и прокалил его на огне, на всякий случай, когда уходил из лаборатории, оставляя за собой маленький костёр из ветоши и старых стульев. Содержимое колб и пробирок довершило дело – серия маленьких взрывов, и лаборатория объята огнём. Несчастный случай и ни следа взрывных устройств. Ран дёрнул ртом. Если делаешь что-то - делай хорошо. Он был хорошим студентом, хорошим «кротом». А сейчас он образцовый киллер. Он постоял ещё немного в саду, наполненном треском огня и мечущимися тенями. Запах гари и химикатов причудливо мешался с ночной свежестью. Тонкая паутинка пролетела прямо перед лицом в порыве жаркого ветра.
Ветра игрушка-
Жизнь моя
Летит паутинкой осенней.
Он постоял ещё немного, пока завывания пожарных и полицейских машин не стали совсем близкими, невидимой тенью перемахнул через низкую садовую ограду и растворился в темноте.