ДУРНАЯ ТРАВА
Автор: Luna Бета: Клод и TeaBag Фандом: Weiss kreuz Рейтинг: NC-17 Жанр: Romance, slash, AU, Angst, OOC, OMP Пайринг: Брэд\Шулдих, Ран\Шулдих, Кен\Наги. Примечание автора: Ненормативная лексика, несносная сентиментальность, вольное обращение с каноном. Всё, что касается ритуальной магии, взято из книг Алистера Кроули, цитаты неточные, во многом изменены и дополнены. Из двух хокку одно принадлежит анонимному японскому автору, другое придумала я. Использована строчка из песни Б.Гребенщикова. Посвящается: моим дорогим, любимым бетам - Клоду и TeaBag. Огромное спасибо хочу также сказать Natuzzi, которая, не жалея времени, с комментариями, пересказала мне сюжет аниме; Чеширочке, которая аниме мне прислала; Эйде - за хакерские советы; Дуну - за помощь с цензурным немецким. Отказ от прав: Персонажи фика принадлежат их создателям. Автор фика не извлекает материальной выгоды от их использования. Размещение фика на других ресурсах - с согласия автора. Ссылки на фик – приветствуются. Отзывы: сюда
4. Метательный нож свистнул в воздухе и с глухим стуком вонзился в стену офиса Критикер. Все заткнулись, кто смеялся- тот примолк, три пары глаз настороженно уставились на высокого парня с тяжёлым подбородком и короткими дредами, выкрашенными в цвет корицы. Он обвёл взглядом примолкших приятелей, криво улыбнулся и вытащил из кармана золотой портсигар и зажигалку. Когда он прикуривал, ярко блеснули металлические шипы на перчатках красной кожи. Он затянулся, надменно откинул голову назад, выпуская дым. Мочки его ушей были проколоты в нескольких местах и украшены золотыми колечками. Первой опомнилась девушка, единственная девушка в этой компании: - Ты спятил, Танума! – сказала она холодно, – ты не на миссии! - Да знаю я, Королева! Мы на миссии лет сто не были! Скука, кругом скука! Остоебенело всё! - Придержи язык! А то малыш научится от тебя всякой дряни, – насмешливо сказала та, которую Танума назвал Королевой. Хорошенький подросток, восторженно смотревший на старших, покраснел, глаза сверкнули обидой. - Я не малыш… - начал было он, но его перебил Танума. Мгновенно взбеленившись, он отбросил сигарету, в руке появился второй нож. - Что? Какой дряни? А подробнее? - рявкнул он. Но девушка уже держала его на прицеле: маленькие руки уверенно сжимали рукоятку восьмизарядного американского пистолета. - Охолони, крутой,- сказала она грубо, - твоя цацка не быстрее пули. - Эй, ребята, спокойно, спокойно! - светловолосый парень встал между ними, встревоженные серые глаза перебегали с Танумы на Королеву, - вы что! - Пусть эта стерва уберёт пушку, будет она мне указывать, что говорить, секретутка ебанная! - орал Танума. Королева оскалила белые зубы, кроваво-красная помада блестела на губах, иссиня-чёрные волосы растрепались, как у ведьмы: - Юуси, уйми своего пидорёныша, а то я ему яйца на хуй отстрелю! - Тихо, да вы что! - Юуси вспыхнул, как маков цвет, спиной отжимая в угол Тануму, который орал: - Сука! Убью! Пусти меня! - А пусти его, Хондзё, пусть попробует!.. - сказала Королева с нехорошей улыбкой, она стояла, как на стрельбище - стройные мускулистые ноги в чёрных чулках согнуты в коленях, офисной длинны юбка непристойно задралась, открывая подвязки, белая блузка вылезла из- за пояса, плечи напружинены, пистолет на уроне глаз, дуло смотрит прямо в лоб Тануме. Давно она такого кайфа не ловила, в самом деле… Маленький Уёо Нару испуганно сжался на стуле, не сводя глаз со старших, рот у него беззвучно приоткрывался… Именно этот момент выбрал Ран Фудзимия, чтобы передать Сирасаки кое-что интересное, о семье Такатори и клане осакских Камото. Открыв дверь, он остановился на пороге, огляделся. Промолчал. Потом сказал: - Добрый день. Сирасаки у себя? Ярко одетые, шикарные, крутые полевые агенты, увешанные оружием, как ёлочными игрушками, под его немигающим взглядом мгновенно почувствовали себя… тем, кем и были на самом деле - сворой собак, грызущихся от безделья. И тут же, как и положено своре, они сплотились против общего врага. Танума сунул нож в ножны из красной кожи на запястье. Королева фыркнула, по-ковбойски крутанула пистолет и опустилась в кресло, причём юбка задралась ещё выше. Хондзё смотрел на Рана с облегчением и раздражением. Он был рад, что его приход прекратил безобразную тяжёлую сцену, но ему не нравились задиристые, внимательные взгляды, которые бросал на Фудзимию Танума. Он ревновал, и ничего не мог с собой поделать. А Уёо… Уёо не любил Фудзимию, потому что никто его не любил. - Сирасаки нет, - ответил Танума, - а у тебя к нему дело? Ран кивнул. Он мог и сам догадаться, что лидера Критикер нет в офисе - Сирасаки никогда бы не позволил боевикам сцепиться. - Очередная важная информация? – продолжил Танума насмешливо. - Да, - ответил Ран, - Нару, я пройду в его кабинет и оставлю файл, он знает где. - Иди, мне-то что, - мальчик пренебрежительно пожал плечами и тайком кинул взгляд на взрослых – одобряют или нет. - Говорят, ты теперь шпионишь по собственному желанию, - протянул Танума вслед Рану. Тот, не оборачиваясь, шёл к кабинету Сирасаки. - Тебе это нравится, да? Добывать инфу своей сладкой задницей? - не унимался Танума. Ран промолчал, он уже взялся за ручку двери кабинета. Свист, удар - и метательный нож Танумы, вибрируя, пробил пластик насквозь в двух дюймах от лица Рана. - Отвечай, когда с тобой разговаривают! - рявкнул Танума. Спина, обтянутая потёртой джинсовой курткой, даже не дрогнула, неровно подстриженные красные пряди не шелохнулись. Ран шагнул в кабинет и аккуратно прикрыл за собой дверь. Ран покинул офис Критикер через двадцать минут. Он думал, что Танума ещё что-нибудь выкинет, но когда он вышел из кабинета, полевые агенты, казалось, уже забыли о его существовании. Танума и Юуси устроили мини-турнир по армрестлингу, Нару жадно наблюдал за ними, оседлав стул. Королева развалилась в кресле и тренировалась быстро выхватывать пистолет из-за пояса, её блузка уже держалась только на двух пуговицах. На его уход никто не обратил внимания. Он шёл к метро, не ощущая даже слабой обиды, только облегчение, что всё позади, что он убрался из офиса быстро и не застал Сирасаки, потому что выходки боевиков переносились легче, чем разочарование в глазах лидера Критикер, когда Ран объявил ему, что не собирается больше быть информатором и просит о переводе в боевую группу, а до тех пор будет продолжать работу в додзё Такамасу. Вначале Сирасаки едва не рассмеялся. «Фудзимия, учитывая личный фактор… тебя не примут в Крашерс». Ран пожал плечами. Есть ещё и Конэко. Сирасаки удивлённо поднял брови. Конэко! Полулюбители, команда номер два, куда направлялись неперспективные новички или психически неуравновешенные агенты, текучка кадров, разобщённая, плохо подготовленная группа, пригодная лишь для простых зачисток… Сирасаки не сказал этого вслух, но группа Конэко считалась едва ли не пушечным мясом. Ты уверен? Ран был уверен только в том, что он больше не хочет быть шпионом. Он тоже не сказал этого вслух, но он бы охотно покинул Критикер и начал действовать самостоятельно, однако понимал, что, во-первых, из подобных организаций так просто не уходят, а во-вторых… у него было больше шансов добраться до Такатори и остаться в живых, имея за спиной базы данных и боевое оснащение организации. И деньги. Полевым агентам неплохо платили. То, что осталось от краха «Фудзимия ГЕО», Ран перевёл в траст на имя Айи, и когда сестрёнка придёт в себя… Она будет учиться в медицинском колледже, она станет врачом, как и мечтала, и продолжит дело отца! А она придёт в себя, иначе… Ран обнаружил, что стоит перед входом в подземку, сжимая кулаки, тяжело дыша, сердце бухает в голове. Он стал медленно спускаться по ступенькам, выравнивая дыхание. Он не имеет права даже думать о том, что она может не очнуться, он не имеет права приходить к Айе с такими мыслями, с проблемами своего нового мира. Он не имеет на это права. *** - Посмотри в окно - он ушёл? - Ушёл, а что та… - Нару, иди-ка сюда! Вскрой мне этот файл! Сможешь? - Ты что, конечно смогу! - Ну, ребята, вы совсем оборзели! - Зануда ты, Королева! - Тану-кун, а может, не надо? - Да ладно, тебе что, неинтересно? За какую инфу наш гордый малыш Фудзимия подставляет задницу якам? - Танума, в последний раз я тебе говорю - здесь ребёнок! - Я не ребёнок! - Эй, парень, конечно нет, давай, не отвлекайся! - Ещё немного, Масато-кун. - Вы тут все придурки! - Не порти удовольствие, сестрёнка. Всё равно не хуй делать! - Готово! Готово, Масато-кун! Ой!.. - …Блин, да не толкайтесь вы!.. Куча мала перед монитором - мускулистые тела, одетые в кожу и джинсу, шипы и заклёпки, ножи на запястье, треск ткани, летят пуговицы, разорванная блузка Королевы обнажает пистолет за поясом, ремни кобуры, надетой на голое тело, и кружевной лифчик, но ей плевать, Танума навис над сидящим за компом Уёо, Королева подалась вперёд, положив на стол колено, обтянутое чёрным сетчатым чулком, за подвязку заткнут ещё один пистолет. Хондзё перегнулся через её ногу. Четыре головы - дреды цвета корицы, золотистая стрижка, каштановые прядки под синим беретом и иссиня-чёрная грива - загораживают экран, четыре пары глаз пожирают строки на мониторе. - …Стрелка сегодня, через два часа, в Ханеда, оба клана - наши Таки и осакские Камото. - Какие Таки? - Такатори, балда! - Улица Каннон - я знаю, там раньше были шикарные особняки! Смотри, так и есть, номер два, он у самого залива. - Откуда ты знаешь? - А у меня там тётка в магазине работала, меня к ней на каникулы отправляли. - Ну и что это за номер два? - А, развалюха, ещё при прошлом императоре строилась. По-настоящему там и не живёт никто. Место зато красивое, прямо над морем, участок гектара два! - Ну как раз для яков, они любят старьё, последние романтики, бля! Послушайте, а если нам… Успеваем ведь! - Масато. Нет. - Да брось ты, сестрёнка! Я сейчас остальных вызвоню, устроим якам иракский маникюр! - Ты спятил! - Мы тут все спятим от безделья! - А Сирасаки… - Да он до завтра не вернётся, а потом нам господин Персия ещё и спасибо скажет - и что твой Сирасаки? Так я звоню ребятам в Крашерс? - Ты больной, понял? Больной, блядь, на всю голову! - Нашлась здоровая! Что, самой пострелять не хочется? Ты же от этого только и кончаешь, а, Королева? - Да пошёл ты!.. - А я, можно я с вами? - А то! Посмотришь, как мы работаем! - Смотри, тут написано, что дом нуждается в проверке. - А, фигня! Да что там может быть? - Он пишет - возможно, система слежения, ловушки в доме и по периметру. Необходима предварительная разведка… Эй, не трогай меня! Тут так написано! - Дерьмо это! На хуй якам устраивать систему безопасности в старом разваленном доме? Ради одной стрелки? Наш сладенький Фудзимия просто не то услышал. Сосал и уши заложило! - Мать твою, Масато, заткнись! - Уже. Так ты с нами или нет? - Ох, блядь, я пожалею, пожалею, что во всё это ввязалась… Да!!! - Вот это дело, сестрёнка! Так я звоню? - А-а-а, чёрт с тобой, звони! *** Ран вышел из метро за один квартал от госпиталя. У него ничего с собой не было, а надо бы купить пару цветков для Айи. Он выбирал розы у уличного лотка, когда расслышал в привычном уличном шуме пронзительный визг шин. Он невольно обернулся… и рука сжала колючий стебель, так что проступила кровь. Рыжий гайдзин. Псионик. Громко хлопает дверца спортивной машины, «Порш» последней модели, цвет «небесный электрик», номер SIQ 7777, гайдзин быстрым шагом заходит в кондитерский магазинчик. Рана трясёт, он почти забыл госпожу Лю, те несколько часов, которые провёл в её лавке пряностей за уборкой, под аккомпанемент рассказов, больше напоминавших сказку или бред. Он почти забыл это, в его жизни не было места сказкам, были реальные проблемы и реальные люди. Рыжий гайдзин... казался чем-то вроде галлюцинации. Ран помотал головой, заставил себя разжать ладонь, на ней алели капельки крови. …Он делал то, что ему показывала госпожа Лю, «ставил защиту», но недолго, всего несколько вечеров, а потом перестал, потому что изменившиеся обстоятельства требовали всех сил и внимания, но ему ещё долго казалось, что его руки, волосы, пахнут корицей и имбирём… Рыжий гайдзин, уже не торопясь, показался в дверях магазина. Вид у него был рассеянный и уставший, под глазами круги, он моргал и даже зевнул пару раз, рассовывая плитки шоколада по карманам травянисто-зелёного френча с золотыми пуговицами. Потом он одним движением ободрал фольгу с шоколадки и вцепился в неё зубами, прикрыв глаза от удовольствия. Ран видел его так ясно, словно он был единственным человеком на милю вокруг, а остальные - всего лишь тенями. Он постарался воскресить в памяти запах пряностей, очистить разум, замереть, сконцентрироваться… Так, да, кажется так… Спокойно, стараясь двигаться в обычном темпе, укрываясь за лотками, рекламными стойками, прячась за людьми, он подошёл к проезжей части, где в потоке машин медленно плыло такси с зелёным огоньком. Махнул рукой, и когда машина остановилась, скользнул на сидение. «Видите голубой «Порш»? За ним» - сказал он водителю и подкрепил свои слова пятитысячной купюрой. «Дамба! Он едет по дамбе, к острову Кафунабаси!» - присвистнул шофёр через полчаса. «За ним!» - повторил Ран, он с трудом сдерживал азарт, пока всё получалось, гайдзин не заметил слежки, по крайней мере, он не пытался петлять или кружить по улицам, чтобы уйти от «хвоста», а манера проскакивать на красный свет… Ну чего ещё можно было ожидать от такого - не соблюдения же правил! «Что за остров?» - спросил он. Таксист, кажется, тоже проникся таинственностью, и рассказывал, ловко пристроившись между двумя грузовыми фурами: «Искусственный, молодой господин! Насыпали, когда делали метро. Во время войны там был оружейный завод, потом его демонтировали. Я часто езжу в этом районе - сколько лет он заброшенный стоял, а сейчас что-то оживилось, видно, купил кто. Дамбу отремонтировали, дорогу подновили, она же совсем размытая была, её в прилив почти на восемь часов заливает, и то если море спокойное, а в шторм - вообще неделю не проехать. И кому такое счастье надо - ума не приложу, но, видно понадобилось – движуха какая, а, так вашу машинку голубенькую и потерять недолго!» - он добродушно засмеялся. Таксист высадил Рана у маленького магазинчика на насыпи и уехал - прилив скоро, и вообще, ждать недосуг. Ран легко отпустил его, он был уверен, что обратно выберется как-нибудь. На пропускном пункте толпились и гудели грузовики - там, у шлагбаума, дежурили охранники в форме, с автоматами, они пропускали по списку тяжело груженные машины, у берега покачивалась дюжина моторок. Серебристо-голубой «Порш», взревев двигателем, объехал фуры и ткнулся бампером в шлагбаум, его пропустили тот час же. Ран ещё немного потолкался в магазинчике среди шоферов, попивая колу, но ничего интересного не услышал и решил пробираться туда, где за ржавой сеткой, около мрачных, просевших от ветра и сырости корпусов завода, виднелось серебристое пятнышко. Гайдзин далеко не ушёл. Дырку в сетке он нашёл быстро, видно было, что перестройка на заводе только начиналась. Охрану наладили лишь со стороны дамбы, а периметр острова, крутые берега, поросшие скудной травой, никого не волновали. Чаек тут были стаи. Ран здорово извозился в земле и птичьем помёте, пока подобрался со стороны обрыва к корпусу, возле которого, по его расчетам, стояла машина гайдзина. Здесь было тихо, только чайки пронзительно кричали, проносясь над водой, и шумело море. Ран оглянулся: никого. Он добежал до облупленной бетонной стены, до повисшей на петлях двери, и нырнул внутрь, затаился у входа. Стылый холод помещения, после апрельского зноя, пробрал его дрожью, ощущение опасности встопорщило волосы на затылке. Чайки, волны и тепло остались позади, здесь пахло пылью и ржавым металлом, бетонные стены уходили вверх, в темноту, где смутно угадывались перекрытия. Вздрагивая и озираясь, Ран двинулся вперёд. Когда-то это был цех - между кучами щебня виднелись ржавые остовы машин, на полу пролегали остатки рельсов - по ним, когда завод работал, двигали вагонетки. Ран добрался до двери, относительно сохранившейся, плотно прикрытой - она вела во внутренние помещения. Он замер, прислушиваясь - ничего, ни шороха, ни вздоха, наверху раздалось голубиное воркование, и он вздрогнул. В следующее мгновение дверь с грохотом опрокинулась прямо на него, а следом ринулся беловолосый демон. Ошеломлённый Ран едва успел уклониться от ножа, напавший зарычал и бросился снова, ужасающее создание из кошмара - Рану, отбивавшему бешенные удары, он виделся каким-то сгустком ярости: белые волосы, оскаленные зубы, бугрятся мускулы под чёрной в заклёпках кожей, блеск ножа и блеск жёлтого глаза, единственного глаза. Ран ахнул, свирепый рык - и демон полоснул его ножом по груди, засмеялся, облизал лезвие. Ран, войдя в его ритм, попытался воспользоваться заминкой и напал сам, они сцепились, покатились, Ран словно пытался удержать мешок со змеями, одноглазый демон был слишком силён, и это была сила не человека – зверя, стихийная, неудержимая. Рану всё же удалось взять его в захват, держа руку на излом, а другую, с ножом, зафиксировав под животом этого дьявола, он сидел у него на спине, а тот яростно рвался, казалось, он не чувствовал боли. Фудзимия знал, что долго его не удержит, и уже нацелился поменять захват и придушить одноглазого, как вдруг услышал возглас, совсем близко, но не сглупил, не повернул головы. Он попытался добраться до шеи демона, но тут раздался тошнотворный звук, прозвучавший громом в ушах, одноглазый вывернулся из-под него, выдрав из сустава собственную руку, пропоров себе живот, и тут же оседлал ошеломлённого Рана, занёс нож, оскалился, новый вскрик, и словно молния снесла с Рана одноглазого демона, полуоглушённый, он попытался подняться, краем глаза увидел какое-то размытое пятно и тут же сильнейший удар в челюсть послал его в беспамятство. *** Брэд мельком глянул на неподвижное тело у своих ног, перевёл взгляд на Шулдиха, тот прижимал к полу Фарфарелло, он уже выдал ему порцию оглушения, и одноглазый только слабо шевелился и поскуливал, здоровая рука расслабленно лежала на бетоне, рядом с выпавшим ножом. - Ну и что это такое? – спросил Брэд. - «Хвост», - пояснил Шулдих, как ни в чём не бывало. - Ты притащил «хвост»? - слабо удивился Брэд. - А что, надо было выбросить? Какой ты расточительный! «Хвост» - полезная штука, Брэд, всегда сгодится, - кротко сказал Шу. Он поднялся с Фарфа, отряхнул френч, возмущённо ахнул: - Блин, он меня измазал! – и принялся оттирать кровавое пятнышко на зелёном сукне. Но сбить Брэда было не так-то просто. - Почему ты не позволил Фарфарелло его прикончить? – спросил он. Рука Шу на зелёном рукаве замерла, он поднял брови и пояснил: - Я подумал, что его надо допросить, типа, что он тут делает. Мы же, типа, охрана, - сказал он после паузы и хмыкнул, - оттащи куда-нибудь Одноглазку, пусть очухается, а я займусь… этим. Он искоса взглянул на красноволосого парня, без движения лежащего на полу, и Брэд в это же самое мгновение «поймал» картинку - темнота, дождь, мокрые рыжие волосы смешались с красно-каштановыми - это была доля секунды, Брэд моргнул и сказал: - Нет. Успокой Фарфарелло сам, а я расспрошу… нашего гостя. Он нагнулся, с усилием поднял безжизненное тело на плечо, и направился к двери. Красно-каштановая голова моталась по широкой спине американца, волосы упали вниз, открывая сильную шею. Шулдих приоткрыл рот, потом нахмурился. Что-то… что-то такое он уже где–то видел… Тут Фарфарелло издал полустон-полурычание, и мимолётное воспоминание упорхнуло из головы Шулдиха. Он склонился над одноглазым, бережно положил ладонь на лоб, прочерченный кожаным ремешком и позвал: - Фарфарелло!.. Золотистый глаз открылся, измазанные кровью губы растянулись в улыбке: Ло…тар… хоро…шо… Взгляд Шулдиха метнулся к вывернутому, вздутому плечу Фарфа, багрово-синюшному от отёка и внутреннего кровоизлияния. Он сглотнул. Неплохо, либе… *** Ран очнулся от пощёчины, застонал, попробовал пошевелиться, и почувствовал, что не может, что руки и ноги намертво привязаны к чему–то вроде железного кресла, сначала он никак не мог сообразить - где он, что с ним, но после второй пощёчины вспомнил всё, как по волшебству. Рыжий гайдзин, слежка, заброшенный завод на острове, драка с одноглазым демоном. Саднили порезы на животе. Он открыл глаза. Голова была запрокинута на низкой спинке, и он увидел прямо над собой перекрытия потолка и яркие солнечные нити, падающие сквозь дырявую крышу. Сизые голуби на балках ворковали и всплёскивали крыльями. Жёсткая рука дёрнула его голову вниз, и он увидел прямо перед собой смуглого гайдзина с холодным правильным лицом и взъерошенными чёрными волосами. Серые глаза за стёклами очков изучали Рана без капли эмоций и вместе с тем так внимательно и вдумчиво, что Рану стало не по себе. - Кто ты такой? – спросил гайдзин на правильном японском. Ран не собирался отвечать, наверно это отразилось в его глазах, потому что гайдзин, без единого постороннего жеста или слова угрозы поднялся и отошёл к маленькому столику, раздался щелчок, звяканье, он обернулся, держа в руке пластиковый одноразовый шприц. - Сыворотка правды, - пояснил он Рану спокойно и вонзил иглу в кожу на руке. Ран даже испугаться не успел. …Через час голова у Рана кружилась, в глазах плавали солнечные искры, а желудок то и дело подкатывал к горлу. Но и смуглый гайдзин тоже утратил своё ледяное спокойствие. Ран не сказал ни слова, хотя игла ещё трижды жалила его руку. Чёртова отрава не действовала на него. Только время как-то растянулось, запаздывало, гайдзин двигался словно в замедленном кадре, то и дело застывая, облитый солнечным янтарём, голуби ворковали одуряющее громко и сладко, заглушая вопросы гайдзина. Поняв, что потерпел неудачу, гайдзин стал бить Рана. Так вопросы стали доходить лучше, потому что каждый удар вызывал в голове вспышку боли-прояснения, на долю секунды, это было мимолётно и не слишком приятно, и к тому же Рану надо было молчать, а это каким-то образом всё усложняло. Когда в ход пошла горящая сигарета, и прояснения стали особенно острыми, Рану пришлось прилагать усилия для молчания. Когда гайдзин что-то сделал с его рукой, прояснение было настолько пронзительным, что Фудзимия позволил себе стон, и голуби нежно вторили ему, и он уже погружался в серое полу-беспамятство, но тут где-то далеко, в тысяче миль отсюда, хлопнула дверь. Ран вздрогнул, перед глазами всё закружилось. Голуби тучей белых лепестков взметнулись с балок и окон, заплясали в солнечных пятнах, свист и шорох крыльев, испуганное воркование, быстрые чёткие шаги, смутно знакомый недовольный голос: - Ну Кро-о-оуфорд! Ну кто так делает? - Убирайся! - Ты что, не мог позвать меня? - А где ты был, чёрт побери? Я велел тебе успокоить Фарфарелло! - Я успокоил его! Он спит! - с раздражением. - Где ты шлялся? - Обходил периметр. Кажется, это так называется, либе? А вот ты что делаешь? - Собираю информацию. - Собира… Твою мать! Это моё дело - собирать информацию! И я умею собирать информацию, Брэд, в отличии от тебя, по крайней мере, от моих методов не бывает столько крови! Они препирались прямо над Раном, их голоса невыносимо резали слух – холодный низкий голос Кроуфорда и более высокий, хрипловатый того, другого. - А ты попробуй поговори по-другому с этим упрямым щенком! - И попробую! И попробую! Сто против одного, что он ничего тебе не сказал! - Пошёл ты к чёрту! - Пошёл сам! Снова жёсткие сильные пальцы вцепились в закинутый подбородок Рана, дёрнули вниз, грязный потолок и голуби пропали, и на него уставились знакомые рассерженные тёмно–голубые глаза, но тонкий рот не улыбался, кривился в брезгливой недовольной гримасе. - О Боже! Чем ты его накачал? - Амитал натрия. - Дерьмо! Ты что, не видишь - он как мы? - Он? Не смеши меня! - Он псионик, Брэд. Слабый, необученный, но амитал ему - как вода. Иначе бы он выложил тебе, всё, что знает! Ран замычал, оскалил зубы: - …Я … не такой… лучше… сдох… - он закашлялся, потом вспомнил, что говорить нельзя, набрал полный рот слюны с кровью и плюнул в ненавистное смазливое личико, в сердитые голубые глаза. Не попал, этот клоун отскочил быстрее молнии с обиженным и удивлённым возгласом: - Чёрт, да ты ему зубы повыбивал! - Ничего я ему не повыбивал, но выбью, если он… На Рана опять накатила волна дурноты, голоса Кроуфорда и рыжего клоуна доносились как сквозь толстое стекло, белый халат американца, зелёный френч синеглазого ублюдка дрожали и переливались в ярких солнечных пятнах, клубилась мелкая пыль, сверху, покачиваясь, плыло серое голубиное перо. Ран зажмурился. Голуби ворковали. - …что с тобой творится? - …ничего. Я сказал тебе убраться, ты ещё здесь? - …Брэд, этот несчастный мальчишка - шестёрка, исполнитель, ты думаешь, он знает хоть что-нибудь? - …останавливать меня, я знаю, что делаю! - …не так! Сколько ты ему ввёл? - …убирайся, Шулдих!.. - …Рейдзи Такатори здесь… Это имя вызвало в голове у Рана абсолютное прояснение. Он забыл о боли и заставил себя вслушиваться в каждое слово гайдзинов. - Почему ты не сказал сразу? – зло спросил американец. - Кровь Христова, да потому, что ты меня не слушал! Наш расчудесный наниматель тебя ждёт, злой, как собака, что-то там пошло не так на стрелке, стрельба какая-то, а ты тут измываешься над этим щенком, как будто… - Я знаю, что делаю! – повторил американец как-то по-особому, пустым и холодным голосом. Шулдих осёкся. - …О Боже… Я понял, Брэд, только… Иди сейчас к Рейдзи, так? – попросил он, очень… мягко. Ран открыл глаза. Рыжий гайдзин крепко сжимал плечи американца, они оба, казалось, забыли про пленника. Прояснение набирало силу, обернулось яростью. Фигляры. Сволочи. Так он им и поверил. Злой полицейский, добрый полицейский. Старо, как мир. Ран расхохотался, закашлялся. Они оба обернулись к нему, смуглое лицо Кроуфорда лоснилось от пота, глаза за стёклами очков влажно блестели. Шулдих смотрел на Рана, потом перевёл беспокойный взгляд на американца. - Брэд, иди к нему, - настойчиво сказал он, - иди–иди, только халат сними, либе, ты его… запачкал. На халате Кроуфорда были пятна крови. Крови Рана. - Пошли вместе, - сказал американец тем же странным тоном. - Нет, - отозвался Шулдих, - я попробую поговорить с ним, по-своему. - Не надо, Шулдих, он не услышит, не оставайся с ним, - монотонно твердил американец, - он… тебе будет плохо… - Ну не убьёт же он меня! – хмыкнул синеглазый клоун. - Нет… не убьёт… - прошептал Кроуфорд, потом сильно потёр глаза кулаками. Вывернулся из рук Шулдиха, сказал холодно: - Я пошёл. Для твоего же блага, не оставайся с ним надолго. Тот улыбнулся с облегчением: - Я быстро, Брэд, ты же знаешь. - Да. Знаю, - американец потрепал синеглазого ублюдка по затылку. Рана затрясло, они не имели право так вести себя, как… как люди, как друзья! Кроуфорд улыбнулся и пошёл к двери. - Эй, Брэд! – проорал ему вслед Шулдих. Американец обернулся. – Не говори Рейдзи об этом парне! - Это ещё почему? – недовольно спросил тот. Шулдих улыбнулся, Рану было видно сбоку, как заиграла ямочка на щеке. - Потому что я не могу вот так сразу сказать, что осталась от его мозгов после такой дозы амитала, - он наклонился, поднял что-то с пола, раздалось звяканье, - Десять кубов! Может, он уже слабоумный. Оп! Умеет только плеваться! Ран зарычал. Шулдих скосил на него глаза, выпрямился и фыркнул. Брэд Кроуфорд хлопнул дверью так, что голуби вновь взметнулись с железных перекрытий. И Ран остался наедине с этим сумасшедшим. Гайдзин по имени Шулдих смотрел на него, склонив голову набок, весело и словно бы нерешительно. Потом сорвался с места, взял со стола пластиковую бутылку «Перье» и поднёс горлышко ко рту Рана. Тот жадно глотнул, поперхнулся… Он боялся, что у него отберут воду, но гайдзин дал ему напиться вволю. Остатки вылил на лицо, и Ран едва не застонал от удовольствия, чувствуя, как прохладная вода смывает кровь и пот, холодит синяки, окончательно прогоняет муторное наркотическое оглушение. Добренький полицейский, он словно мысли читал, уже… Ран похолодел и сосредоточился, сердито глядя в красивое, нервное лицо гайдзина. - Да. То есть, пока ещё нет, - улыбнулся тот. Зубы у него были узкие и белые, а в уголках глаз собрались морщинки, - Брэд не давал тебе воды, да? Обычно он так себя не ведёт. Ты сам виноват, либе, незачем было его доводить. Тебе разве не говорили, что пытки могут развязать язык любому? - Я не… предатель… - прохрипел Ран. Голубоглазый клоун сочувственно покачал головой: - Конечно нет, либе! Никто не предатель, пока цел. Ну-ка, что тут у нас? – он осторожно поднял голову Рана, - ссадина, ссадина, ещё одна… подбородок… ну, челюсть–то цела, - он опустил взгляд ниже, - ожоги – Боже, Брэд опять закурил?.. Порез, ещё порез… А, это Фарфарелло!.. Ого, да у тебя мизинец сломан! Знаешь, тебе повезло, что я вернулся так быстро, - сказал он. Ран с ненавистью уставился ему в переносицу, где на белой коже было несколько веснушек. - Я ничего тебе не скажу! – прохрипел он. - А я и спрашивать не буду! – мурлыкнул гайдзин. Он вздёрнул вверх подбородок Рана, заставляя смотреть себе прямо в глаза, красивые, огромные, ярко–голубые, зрачки подрагивали в тени каштановых ресниц, солнечные пятна в океанской глубине, голуби воркуют, справа, на радужке есть две карие точки, голова кружится, и Ран падает, улетает в эту бездну, эту высь, прямо к звездам над низким горизонтом, море шумит, черноволосая девочка в синем сарафане смеётся, склоняет голову, Ран, братик, скажи мне… Ран кричит, выталкивая из себя море, небо и девочку, изо–всех сил прикусывает губу и возвращается в пустой склад к пыли, тусклому свету, запаху ржавчины и крови. Он тяжело дышит, голова раскалывается от боли, голубоглазый ублюдок стоит поодаль, и Ран рад, рад, что сумел стереть улыбку с этих узких губ. - Ты так меня ненавидишь… - Шулдих качает головой, в голосе смешались сожаление, насмешка и недоумение, - а ведь я не делал тебе больно, как Брэд! – он пожимает плечами, - Фудзимия Ран. Кто бы мог подумать, а? Это, знаешь ли, даже забавно, - он улыбается, протягивает руку, поворачивает голову Рана, рассматривает его так пристально, так… - Ох, Ран, либе… Ну зачем ты следил за мной? Ран смотрит на него молча, стараясь донести всю меру своей ненависти и презрения, он наконец поверил, по-настоящему поверил, что эта сволочь каким–то образом чувствует его, это невероятно, это бред, но так и есть, ублюдок вздрагивает, красивое лицо искажается, и Ран понимает - что–то уходит, что–то гаснет внутри него, отрывается по–живому, отступает… Он концентрируется, как учила его госпожа Лю, выстраивает стену из ледяной ненависти, наполняющей его душу, он повторяет про себя все английские ругательства, которые узнал от ребят в школе, весь скудный запас японских оскорблений, так чтобы до этого гада дошло, что… - О Боже, да я понял, понял! – досадливо говорит Шулдих, - знаешь, если бы тебя слышала одна моя знакомая монахиня, она бы тебе рот вымыла хозяйственным мылом. А я так лучше мозги промою! – он отворачивается к столу, копается в чемоданчике, в котором американец брал свою сыворотку правды, что–то звякает, шуршит, Ран видит, как ходят его лопатки под тонким зелёным сукном, рыжие пряди скользят по плечам, и ему становится страшно. Он ненавидит себя за этот страх, но не может ничего поделать, это было так похоже на… когда папа и мама были живы, и Айя... Будда Амида. Он спятил, это всё наркотик, нет, нет, как он может сравнивать своих родных и эту мерзость, то удивительное, ни с чем не сравнимое единение, которое было у них и… эту… наркоту, отраву, он не замечает, как слёзы текут из глаз, боги, только не так, лучше пытки, он боится вновь оказаться… не в одиночестве… и он боится, что не выдержит на этот раз, расслабится, размякнет… Шулдих оборачивается, в руке у него шприц. Снова. - Прости, либе, но мы должны успеть до прихода Брэда. Ран мучительно стонет, выгибаясь в своих путах, он не хочет, не хочет… - Боже, да не дёргайся ты, - бормочет Шулдих, тонкие пальцы впиваются в предплечье Рана с неожиданной силой, - полкубика эфедрина. Ерунда. Тебе даже понравится, - холодное влажное прикосновение, укол, кровь клубится в шприце, - вот так… Хороший мальчик… Он смотрит на часы, переминается на месте, тонкие пальцы теребят браслет с жемчужиной на запястье, он не сводит с Рана внимательных беспокойных глаз, губы подрагивают, что–то шепчут, этот беззвучный шёпот, кривящий яркий рот делают с Раном странные вещи, сейчас всё по-другому, он чувствует как горячо, ошеломительно приятно кровь приливает к коже, поднимая тоненькие волоски, сердце частит, в голове становится звонко и пусто, он дышит с трудом, наркотик ломает его, наполняя горькой, безумной радостью. Он выгибается на стуле, пытаясь порвать верёвки, он сможет это, сила кипит в нём, он уже не чувствует боли, он вырвется и убьёт своего врага, разорвёт его голыми руками, эту белую кожу, увидит его кровь… Ран стонет, не замечая, как верёвки врезаются в запястья до кровавых следов, синеглазый ублюдок внезапно оказывается рядом, и Ран вздрагивает всем телом, когда тонкие твёрдые пальцы стискивают его между ног, прямо через джинсы, сильно, умело, он мычит от невыносимого удовольствия, толкаясь бёдрами в эту горячую ладонь, нет, нет, он не хочет, по–настоящему не хочет, но проклятая синеглазая сволочь уже отпустила его, Ран скулит от разочарования, крепко зажмуривает глаза, он возбуждён, остро, до боли, в голове мутится, его трясёт, он прикусывает губу… И тут его седлает тёплое тонкое тело, колено прижимается к напряжённому паху, Ран не выдерживает, поднимает ресницы и видит перед собой ярко–голубые глаза, Шулдих улыбается ему шальной улыбкой, ёрзает у него на коленях, смещается так, что их члены трутся через два слоя ткани. Ран не может ничего сделать, его бёдра ходят ходуном, Шулдих стискивает его сильнее, сдавливая, лаская, его пальцы ложатся на щёки Рана, губы приникают к сомкнутому рту, облизывают, сосут, Ран кричит, и Шулдих врывается в него, всюду, Ран чувствует его горячий упругий язык, и словно соболиная кисть касается его сознания, за долю секунды он узнаёт свой собственный вкус, запах и твёрдость, он побеждён, побеждён, возбуждение Шулдиха сладкой томительной дрожью отдаётся внизу поясницы, его анус сокращается, он подаётся вверх, раздавливая о промежность проклятого ублюдка свой возбужденный член, дёргается и хрипит, верёвки делаются скользкими от крови, так сильно он рвётся, так ломает его оргазм. Ран издаёт полувсхлип-полуругательство. Шулдих отрывается от него, сползает на пол, его шатает, Ран мутными глазами смотрит на разгоревшиеся щёки своего врага, припухшие губы, это самое красивое, самое порочное и возбуждающее зрелище, которое он видел в жизни. Шулдих тоже глядит на него, голубые глаза кажутся почти чёрными, потом он медленно опускает ресницы, этот неосознанно покорный жест опять делает член Рана каменным. Шулдих всё ещё возбуждён, он ласкает себя, проводит ногтями по ширинке, неслышный шорох гремит в ушах Рана, как адский ветер, гайдзин судорожно сглатывает, убирает руку, говорит срывающимся голосом: - Так… быстрее всего, Ран… Ран стонет, обвисает на верёвках, он проиграл, он знает это, ублюдок высосал его досуха, на него медленно наваливается отрезвление, тяжёлое, неумолимое, как смерть, он плачет, от гадливости и бессилия, оттого, что пять минут назад испытал самое пронзительное, самое сладкое наслаждение в своей жизни. Испытал от врага, убийцы, он закрывает глаза, чтобы не видеть это шалое, бесстыдное лицо, ненасытные губы. Но он не может не слышать, не чувствовать, как ублюдок подходит к нему, склоняется, касается правого запястья, он почти против воли вдыхает его запах – соль, море, ваниль, шёпот - или ему показалось - «пожалей сестру, береги себя», он напрягается изо всех сил, чтобы не дать этому шёпоту, этому запаху снова овладеть собой, голова кружится, наверно, он отключается на некоторое время, потому что когда он приходит в себя – солнце уже не пляшет на пыльном полу, по углам сгустились тени, и голуби в вышине воркуют по–вечернему сонно. Он один. Он стонет, пробует пошевелиться, болит всё тело, он подносит руку к голове, смотрит на стёртое запястье, вздрагивает – верёвка оказалась разрезанной. Корчась от унижения, стараясь не думать, не вспоминать о том, что случилось, ломая ногти, он развязывает левую руку, ноги, вскакивает, едва не падая, ковыляет к двери. Он должен выбраться отсюда. Он должен добраться до своих. Ему нужен врач. Ран смеётся пересохшим горлом. Ему нужно вымыться. Но сначала - ему нужно отомстить. Такатори Рейдзи здесь. Такатори Рейдзи. …Он не помнил, сколько бродил по заброшенным складам и цехам, мимо железного мусора, каких-то ящиков и стоек, путаясь, больно натыкаясь на острые углы, слабый и неуклюжий как ребёнок. Смесь наркотиков в венах вытворяла с ним странные вещи – его шатало, в глазах двоилось, контуры предметов переливались радужными бликами, потом стемнело, но он всё равно видел эти бледные разводы - как плёнка бензина на асфальте, ему было то холодно, то жарко, голова кружилась, подташнивало, но он шёл, упрямо, шаг за шагом, как всё, что он делал в этой жизни. Подумав так, он рассмеялся, но из горла вырвалось только сипение, он так хотел пить, но сначала… сначала он убьёт Такатори. Потом американца. А потом настанет очередь рыжей сволочи… Ран застонал и вцепился зубами в кулак, потому что член опять стал наливаться кровью, едва он вспомнил его проклятый рот, его проклятые пальцы, его проклятые голубые глаза… Он блуждал в темноте, между застывших металлических конструкций, медленно, но неуклонно переходя из помещения в помещение, он не знал, что его вело, но был уверен, что идёт правильно - по следам рыжего ублюдка. Казалось, его присутствие было разлито в воздухе, Ран мог бы поклясться, что чувствует слабый аромат ванили и моря сквозь пыль, сквозь запах железа и птичьего помёта. Ран очень удивился бы, будь он ещё способен испытывать удивление, узнав, что Шулдих, который маялся за спиной Брэда в заброшенной кабинке мастера цеха, совсем недалеко, тоже чувствовал его. «Уходи, уходи же, не сюда, уходи!» - повторял он мысленно, но глупый красноволосый щенок шёл прямо к ним, он что же, не мог выхода найти, чёртов придурок, да в этой развалюхе дыр больше, чем дверей, почему он… Шу толкнулся в его мысли и понял, что не может повернуть его, вообще не может пройти глубже первого слоя, беспорядочных обрывков, полных ярости, стыда и упрямого желания увидеть их мёртвыми. Слишком далеко. И защита, примитивная, стихийная, но достаточно сильная. Он ошибался, это была не просто ненависть, это была старательно выстроенная сознательная ненависть, вот почему ему понадобился наркотик! Щенка кто-то натаскал! Шулдих уже давно не слышал, о чём говорили Брэд и Рейдзи Такатори, он застыл у стены почти в трансе, пока до него не дошло, что он сам ведёт Рана к себе, что красноволосого притягивают остатки того, что ему пришлось сделать… Вот ведь упрямая дрянь! Донельзя раздражённый, Шу выскользнул за дверь. …Ран тяжело, как старик, шёл к лестнице, ведущей к каморке мастера. Он не прятался, он ни о чём не думал, мысли его были полны смерти и оцепенения, а рука сжимала проржавевший гаечный ключ. Пальцы вцепились в перила, подтянули непослушное тело. Ступенька… ещё одна… Ноги нашли нужный ритм и работали, как заведённые. Из–под неплотно прикрытой двери наверху выбивалась полоска света, мужские голоса произносили неразличимые слова. Ран улыбнулся и стиснул ржавое железо. Не катана. Жаль. О, если б упасть, Как вишни цветы - Так чисто и так легко…(с) На узкой перемычке между пролётами его перехватил священный ветер, обнял, закружил и распластал по стене. У ветра были горячие худые руки и волосы с запахом ванили и моря. «Я хочу тебя убить» - подумал Ран. Я знаю, - ответил ветер и прижал его к стене, окружая, обволакивая собой. Дверь наверху распахнулась, выпуская ослепительный прямоугольник света, и сердитые холодные голоса впились в уши: - Вы должны были сегодня обеспечить охрану… - Определитесь, мистер Такатори, где вы хотите видеть моих людей - в офисе или… - Встреча с Камото едва не сорвалась! - Но не сорвалась, Ваша охрана и сама справилась! - Не смей пререкаться со мной, Кроуфорд! - В следующий раз я хотел бы услышать точный приказ!.. - Что ты здесь делаешь! Это ветру. Ветер ответил своим тонким, хрипловатым голоском: - Ожидаю Вас, сэр! Мне проводить Вас к машине? Ран у него за спиной замер в оцепенении, он стоял, не скрываясь, но знал, что невидим, ветер сделал что-то в мыслях этих двоих, крохотный, незаметный толчок, такой правильный, такой естественный – и на этой лестнице уже просто не могло быть никого, кроме них и ветра, а тени… тени кажутся ещё чернее после ярко освещённой комнатушки… - Твой босс сам проводит меня, бесполезная тварь! - Как пожелаете, - издевательски пропел ветер, его острые лопатки впечатались в грудь Рана, волосы лезли в нос, а задница… Эти двое прошли мимо, американец было обернулся, но потом Такатори окликнул его, и он с грохотом сбежал вниз. Тяжёлые шаги. Лязгнула дверь. Наверху коротко хлопнул крыльями проснувшийся голубь. А ветер обернулся к Рану лицом, почти неразличимым в темноте и всё же светлым, с глубокими провалами глаз. Потом прижался близко–близко, уткнулся лоб в лоб, они с ветром были одного роста. Ран вздохнул его запах и повторил беспомощно, сраженный его жаром, его непонятной властью: - Я хочу убить тебя. Но сначала… Такатори… Да, либе. Ты такой упрямый. Ну что мне с тобой делать, - пожаловался ветер у него в голове. А потом ударил, взорвался в нём белой вспышкой, погружая в беспамятство, в полную, бархатную, горячую тьму. *** - Фудзимия Ран. На выход! Голос полицейского напоминал лязг затвора. Ран медленно поднялся, опираясь о стену, всё тело болело, рука, на которую наложили гипс, так просто разрывалась от боли. Он очнулся за полночь, на пустыре, на задворках Сибуйи, с вывернутыми карманами, без кроссовок, без часов, с мутными обрывками воспоминаний в голове. Полицейские смеялись и называли его обколотым дурачком, когда сажали за решётку в машину, рядом с двумя вонючими бродягами, располосовавшими друг друга за бутылку дешёвого пойла. «Обезьянник» в сибуйском участке был битком набит, так что очередь Рана пришла нескоро, к тому времени рука раздулась, как резиновая перчатка, наполненная водой, и стала болеть по-настоящему, действие наркотиков прошло, но, как оказалось, это было даже полезно, потому что пронзительная боль не дала заснуть, и он сумел отбиться от какого-то отребья, которое не прочь было получить кусочек свежего тела. Его тела. Полицейские по ту сторону решётки наблюдали за дракой вполне благосклонно и даже делали ставки, если Ран не ослышался. Во всяком случае, когда он остановился, на одно мгновение, и оглядел своих соперников, тех, кто ещё шевелился, огрызался, поднимался, чтобы броситься на него, их было не меньше дюжины, и он уже понял - ему конец, сейчас они нападут разом, так вот, тогда решётка открылась, и трое полицейских с дубинками навели порядок. Рану досталось больше всех, как зачинщику драки, и он не сопротивлялся, скорчившись на полу, прикрывая голову руками. Отребье поскуливало и ворчало по углам, полицейские совещались прямо над лежащим Раном, слова перестали до него доходить, навалилась необоримая дурнота, и даже боль уже не помогала. Он почти не чувствовал, как его подхватили под руки и куда-то поволокли. Он снова отключился и очнулся в одиночке - крохотном закутке, в котором были футон, унитаз и раковина с ржавой холодной водой, Ран едва не расплакался, когда она брызнула ему в ладони, он пил и не мог остановиться, потом его вырвало, и он напился снова, помылся кое-как, левая кисть была багровой и раздутой, и уже не болела, а ныла. Он стоял на коленях перед раковиной, ледяная вода лилась на распухшие пальцы, а в голове с ужасающей чёткостью прокручивалось всё, что с ним случилось, сначала кусочки воспоминаний путались, как высыпанные из коробки паззлы, потом они стали прилаживаться друг к другу, укладывались на места, образуя связную картину. Ран погрузился в составление этой картины, отрешившись от настоящего, он не понимал, но это было сужение сознания, признак шока. Он последовательно и дотошно сортировал добытую информацию, она казалась фантастической, но такова сейчас была его реальность - синяки, ожоги и порезы на его теле доказывали это. Рыжий Шулдих - читает мысли. Брэд Кроуфорд - пытки, мордобой, не остановится ни перед чем. Одноглазый дьявол с ножом, дикий зверь, грызущий себя и других. Такатори Рейдзи – босс этих троих. Завод на острове Кафунабаси принадлежит ему. Рыжий… рыжий, который выкачивал из него информацию, горячие губы, выпивающие, наполняющие отравой… Рана сорвало с места, и он ударился о дверь всем телом, ещё, ещё раз, ещё, пока не прибежали полицейские и не всыпали ему, наверно, он что-то говорил им, он не помнил, но к нему привели врача, врач вправил руку, наложил гипс, обработал порезы на животе и на груди, и стал задавать странные вопросы. Ран молчал, тогда врач задрал рукав на здоровой руке, прикованной к стулу, и хмыкнул – на локтевом сгибе расползался синяк, испещрённый точками уколов. Врач посмотрел на полицейских как на недоумков, вколол Рану ещё один укол - сыворотку от столбняка, и сказал, что так ему и надо, позору своих родителей. Пусть он позвонит им, и его заберут домой. Трое полицейских и пожилой врач смотрели на оборванного парнишку-наркомана, который согнулся пополам на стуле, прижимая к животу загипсованную руку, из его рта вылетали странные звуки - полусмех, полустоны, слёзы капали на колени, оставляя мокрые пятна на грязных джинсах. Ломка, сказал врач, отправьте его в камеру. И вот теперь Рана шёл по коридору участка, щурясь и озираясь, он был босиком, одежда повисла клочьями и воняла. В приёмной полицейского участка его едва не оглушил бодрый деловой шум, вокруг сновали чистые, аккуратно одетые люди, пахло кофе и жаренной рыбой, он уже и забыл, когда ел последний раз, он тоже когда-то принадлежал к миру сытых, чистых людей со спокойными лицами, но это было давно, так давно, что казалось смутным сном, а сейчас он был пойманным волком, которого ведут из одной клетки в другую. Голова закружилась, он почувствовал рвотный позыв и был вынужден остановиться - ноги дрожали. Его подтолкнули в спину, он невольно шагнул вперёд и оказался нос к носу с Сирасаки Рэйити. От облегчения у Рана ослабели колени. Лидер Критикер отшатнулся, не сумев сдержать брезгливую гримасу. - Да, это он, - сказал он полицейским. - Заберёте его прямо сейчас? - Да, я уже оформил поручительство. - Вот и хорошо, молодой господин! Задал он нам жару, этот Ваш братец. - Прошу прощения. Он всегда был… несколько неуравновешен. Щелчок наручников, ледяное презрение в глазах Сирасаки, и Ран, повинуясь жесту своего командира, двинулся вслед. Радость, охватившая его при виде Сирасаки, сменилась стыдом. Он вдруг понял, как выглядит со стороны - босой, избитый, грязный, вонючий. Он старался идти прямо, хотя его шатало, он опять уплывал из реальности, мимолётно ощущая полные отвращения взгляды людей, улавливая отдельные реплики Сирасаки, который вычитывал его, довольно громко: «Отвратительно… засветиться в полиции… проваленный агент… употребляешь наркотики…». Раскалённый асфальт обжёг ему подошвы. Они вышли из участка, Сирасаки продолжал брюзжать, утреннее солнце ослепительно сияло, сияли улицы, люди, машины, и на Рана вновь навалилось чувство отчуждённости, неприкаянности, непричастности к миру людей. Он сел на пассажирское сидение, Сирасаки наконец замолчал, поняв, что говорит впустую, но каждое его движение - как громко он захлопнул дверцу, как резко включил зажигание и рванул с места - всё выдавало гнев. Он вёл быстро, бросая искоса взгляды на Рана и снова взорвался, когда машина застряла в пробке. - Ты можешь объяснить, что с тобой случилось? - Меня схватили люди Такатори, - сказал Ран, глядя перед собой. - Будда Амида! Я же приказал тебе оставить слежку за Такатори! Ты, Фудзимия… У меня просто… Приглушённо зазвонил мобильник, Сирасаки вытащил его из кармана, зло рявкнул: - Да!.. Да, господин Персия. Я везу его в офис. …Что? Каннон… Всемилостивая Каннон!.. Я… Я понимаю, да, господин Персия, я еду… Он нажал на кнопку, прерывая связь, Ран увидел сбоку, как желтоватая бледность залила его лицо, губы тряслись. Сзади сигналили машины. - Что случилось, - спросил он. Сирасаки обернулся, и Рану показалось, что сейчас лидер Критикер ударит его. - Ты знаешь это лучше меня, Фудзимия! – прошипел он, - их всех положили, в Ханеда. И Хондзё, и Тануму, и ребят из Крашерс… и малыша… Ты раскололся! Ты сдал их, проклятый ублюдок! – он схватил Рана за грудки и затряс, он почти хрипел, - Все мертвы, Королева при смерти, я убью тебя, убью своими руками!.. *** Его снова допрашивали, он сидел на стуле посреди комнаты, а они стояли вокруг, с пистолетами наготове, и вели перекрёстный допрос. Его товарищи. Теперь Ран не молчал, наоборот, он старался вспомнить каждую деталь, каждую подробность, весь вчерашний день поминутно, он уверял, что не говорил о доме в Ханеда ребятам, тем более о бандитской стрелке, этот дом он полагал перспективным для прослушивания, и только. Он побыл в офисе всего пятнадцать минут и ушёл, он повторял, снова и снова, что этого не могло быть, что он передавал информацию только Сирасаки, а когда того не было - оставлял информацию в компе, в запароленном файле, он всегда так делал. Кто ещё имел доступ к файлам? «Только я» - ответил Сирасаки, как отрезал, - «Лучше расскажи, Фудзимия, как ты нарушил приказ и полез к Такатори!» И Ран рассказывал, рассказывал обо всём - о рыжем гайдзине, читающем мысли, он назвал номер его машины, назвал номер своего такси, он рассказал о заводе на острове и о другом гайдзине, с сывороткой правды, как он молчал, и как потом тот, рыжий… Над ним смеялись, ему не верили, у него взяли кровь на анализ: эфедрин, да ты просто укололся потом, совестно было, что сломался от пары ударов, много ты успел рассказать им, а, Фудзимия? А теперь нам сказки рассказываешь. Предатель. Наркоман. …Ночь он встретил в подвале штаб-квартиры Критикер, куда его бросили, когда поняли, что больше ничего не добьются. Ран сидел, баюкая ноющую руку, на улице бушевала гроза, он понял это по глухим раскатам грома, и по тишине, которая наступила после, он помнил эту отмытую, сияющую дождевыми каплями тишину после грозы, которую он уже никогда не увидит, не разделит с Айей. Он знал, что его ожидает смерть – предательства в Критикер не прощали, а его оправдания не волновали никого. Он только хотел попросить кого–нибудь присмотреть за сестрой, перевести деньги из траста на счёт больницы, это крупная сумма, возможно, за время, которое удастся купить на эти деньги, она очнётся… Он не ел вторые сутки, и не мог уснуть. Раньше, читая книги, он спрашивал себя - что чувствуют люди, ожидая смерти за преступление, которых не совершали. Теперь он мог ответить на это сам. Голод, боль, пустоту, изнуряющую усталость. Его знобило. Скорее бы всё закончилось. Бабочка, попавшая за стекло. Она видит яркий сияющий мир прямо перед собой, она бьётся, ломая крылья, и остаётся на подоконнике высохшим листком… Под утро он впал в тяжёлое лихорадочное оцепенение, тело налилось жаром, голова гудела, перед глазами мелькали искажённые лица - Айя, гайдзины, Сирасаки, какие-то смеющиеся незнакомцы, он вздрогнул, когда громко, невыносимо громко лязгнула дверь его тюрьмы. Открыл воспалённые глаза - на пороге стоял Сирасаки, бледный и уставший, казалось, он постарел за эту ночь на двадцать лет. - Фудзимия, - позвал он. Ран поднялся с трудом, он горел, но босые ноги окоченели, по телу волнами прокатывался озноб. Скоро всё кончится. - Айя, - прохрипел он. Сирасаки опустил глаза, протянул было руку, но Ран отшатнулся, привалился к стене, ноги разъезжались. - Фудзимия, ты оправдан, - глухо заговорил Сирасаки, - Королева… пришла в себя и всё рассказала… Мне нет прощения… Мои люди… Я… слишком доверял им. Мне нет прощения. Я лично расспросил таксиста, он высадил тебя на острове, когда в Ханеда уже всё… было кончено. Ран смотрел на него, слова доходили до него как сквозь вату, но в конце концов обрели какое-то подобие смысла. Он засмеялся, потом закашлялся, прохрипел: - Не… распинайся… Они всё равно знают про Критикер… узнали… от меня… - Фудзимия… это ещё не всё, подожди! Химики из лаборатории, я заставил их повторить анализ… они нашли барбамил, следы, ты не лгал, к тебе действительно применили сыворотку правды! - Как… неудачно, да? – засмеялся Ран. Сирасаки молча стоял перед ним, на лице его было написано искреннее раскаяние, но для Рана оно уже ничего не значило. Пошатываясь, он пошёл к двери, на пороге обернулся и сказал: - Мне нужен аспирин… и чистая одежда. - Конечно, ты получишь всё, я сделаю всё, чтобы загладить… Но ты должен понять меня, нас, погибло семь агентов и… Что ты собираешься делать? - Уйти отсюда… подальше. *** …И снова катана потягивалась, как кошка, в его руках, и довольно изгибала серое лезвие. Запах полыни, привычные движения, хотя гипс немного мешает. Ирисы колыхались у ступенек, ведущих на галерею, играя с ночным ветерком. Неужели прошло только два дня? В додзё Такамасу никто словно и не заметил его отсутствия. Учитель уехал по делам, Ран провёл день, как обычно, даже позанимался с двумя группами, привычные каты выгоняли лихорадку и боль из тела надёжнее, чем аспирин. Никто не спросил его насчёт загипсованной руки и синяков, для «парней» раны и боль были таким же обыкновенными событиями в жизни, как еда и питьё. Ран переделал всё, что мог, закончил все дела, написал прощальную записку учителю и уселся в галерее, почистить Злую Катану напоследок. Попрощаться с ней. Странно, что он вообще мог что-то чувствовать, но он чувствовал печаль и сожаление. Ему не хотелось покидать додзё, оставлять учителя и Злую Катану, но он должен был сделать это. Он не мог больше лгать Такамасу-сэнсею, с него довольно лжи и притворства. «Каждый, кто лжёт – обманывает себя!»- поддакнула Злая Катана. Ран дёрнул ртом в подобии улыбки. Тебя бы золотым бруском полировать, умница, да ты его пополам разрежешь! Он не знал, что будет делать дальше. Список его врагов рос слишком быстро, а месть оставалась недосягаемой, если подумать, то этот год ни капли не приблизил его к цели, только добавил грязи в душу. Граница между Добром и Злом оказалась зыбкой, размытой, и Ран уже не знал точно - на чьей он стороне, да и не хотел знать. Критикер, «хорошие парни», на которых он работал целый год, так и не стали доверять ему и едва не казнили. Рыжий гайдзин – Ран, наконец-то, смог признаться себе в этом – так вот, рыжий гайдзин, враг, отпустил его, дважды. Всё смешалось. Всё кругом было изменчивым и текучим, как мутная вода, и лишь ненависть к Такатори удерживала его наплаву. И Айя… «И я!» - сказала Злая Катана. Ран кивнул. Он поднял Злую Катану, чтобы полюбоваться отражением фонаря в полированной стали, и это движение спасло ему жизнь, алый блик на сером лезвии- Зимородок летел вниз по косой дуге, его нарядные киноварные ножны упали на пол галереи с глухим стуком. Сандзабуро Такамасу бесшумно, без предупреждения напал на Рана. Не раздумывая, он отбил удар, так, что брызнули искры, нужные движения были вбиты в него не уровне рефлексов. Он почти не удивился. Он заслужил это. Отброшенный, учитель отскочил, они оказались на ногах оба, потревоженные язычки пламени метались в фонарях. Одинаковые упругие стойки, внимательные взгляды, катаны, серая и серо-золотая, едва подрагивают в руках у бойцов, тоже готовые сцепиться. Глаза Такамасу горят, губы кривятся: - Предатель… Лживая тварь… Прыжок, обмен ударами, Ран ударяется спиной о резной столб, с соломенной крыши сыплется труха, используя инерцию, он бежит вперёд и нападает, но учитель слишком опытен, чтобы его можно было достать простым наскоком, он парирует удар, заставляя Рана отступить. Пауза, двое друг напротив друга, младший молчит, старший цедит сквозь зубы: - Приятель позвонил - твой мальчишка… в полиции… Прыжок, звон, расходятся снова. - Мой мальчишка!.. Ран едва увернулся от удара, покатился по татами, вскрикнул от боли в сломанной руке. - Кому ты… сдавал меня… Проваленный агент! Две серых молнии, крест-накрест, уход, поворот. - Ханеда - твоих рук… дело? Они сшиблись почти налету, упали на колени, сталь скрежещет о сталь, учитель шипит прямо в лицо ученику: - С кем был в полиции? Кто тебя забрал, я видел тебя, видел вас обоих! Он отшвыривает Рана, тот падает, успевает перевернуться, учитель налетает на него, Зимородок поёт в косом неудержимом замахе, Ран уже на коленях, он пытается уйти, но поздно, тогда он резко толкает Злую Катану назад и вверх, это простой удар, вслепую, но чтобы отбить его, учитель должен будет прервать движение, и Ран успеет… Зимородок захлёбывается и плашмя ударяет Рана по плечу, заставляя пригнуться, упасть боком на что-то теплое, живое, Ран тут же подскакивает, он должен двигаться, он должен… Но двигаться незачем – Сандзабуро Такамасу лежит на спине, зажимая располосованную ключицу, пальцы тонут в фонтанчике крови в глубине раны, рядом с белым обломком кости. Вокруг головы учителя быстро расползается тёмная лужа. Не помня себя, Ран бросается на колени, его ладонь ложится поверх дрожащих узловатых пальцев старика. Тот открывает глаза, хрипит: - Хорошо… учился… почему… Рана трясёт, он едва находит в себе силы открыть рот, но каждое следующее слово даётся легче, потому что это правда, а не ложь: - Такатори… убил моих родителей… Опозорил наше имя. Сестра из-за него… почти мёртвая… Я хотел отомстить! – он кричит, потом, с отчаянием, надломлено, - я не знал, что надо… что это так… не знал… Подобие улыбки трогает синеющие губы, ладонь поворачивается, слабое пожатие, скользкое от крови, голос едва слышен, но он гремит в ушах Рана, как гром: - Хо…рошая причина… путь… плохой… Бери… Злую Катану… мсти достойно… за… нас… ученик… мой… *** На следующий день, утром, Фудзимия Ран явился в опустошённый штаб Критикер. Сирасаки столкнулся с ним нос к носу, когда выносил последнюю коробку с папками, и едва не уронил то, что нёс. Фудзимия был - краше в гроб кладут, стоял у стены, как неупокоенная душа, в своей чёрной майке и потёртых джинсах, у ног валялась полупустая спортивная сумка. Он даже не двинулся, чтобы помочь Сирасаки. Отморозок. - Доброе утро, - буркнул Сирасаки, но ответа не дождался, - организация переезжает. - Я подавал рапорт о переводе в Конэко, - сказал Фудзимия с оттенком вопроса. 5. Весеннее утро, солнце, будь оно проклято, так и бьёт по мозгам, в глаза как песка насыпали. Шулдих вздыхает. А чего ещё ожидать, когда спал всего пять часов, а потом тебя просто вытряхнули из постели, и потянули на разборки. Чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт. Он знал, что ему влетит, но не думал, что так скоро. Брэд любил помучить его неизвестностью, затянуть наказание на неопределённое время, помотать нервишки… Ах, Брэд, либе… … - Ты позволил ему сбежать, - в голосе Оракула холод и угроза. - Ну позволил, ну и что, - пожимает плечами Шулдих, - он отработанный материал, Брэд! Он и знал-то всего ничего. Критикер! – он хихикнул. – Папочка Персия видит тебя, Тёмная Тварь, так что будь паинькой, Брэд, отпусти, я ещё успею соснуть до обеда! - Нам не нужны свидетели, - Брэд словно не слышит его. - Какой из него свидетель! – фыркает Шу, но в голосе проскальзывает раздражение, - Я прочистил ему мозги, хорошо, если он имя своё помнит! Шу запомнил. Фудзимия Ран. Брат морковки. Он подчистил ему память и выбросил на какой-то свалке. Осторожно вытащил из машины, стараясь не потревожить руку, положил на землю, где посуше, и уехал, не оглянулся. Дурак. Фудзимийская мамочка была бы довольна, более чем. Морковка – тоже. И Рут. - …Ты оставил концы. - А что, убить его надо было? – взвизгивает окончательно разозлённый Шу. - Да, - отвечает Брэд холодно. Шу смотрит на него в недоумении, потом коротко смеётся. Говорит: - Эй, Брэд, либе, да ты рехнулся! - Ты должен был его убить! - …Это всё Япония, я же говорил тебе, я же предупреждал, Япония - плохая идея… - Лотар, ты не слушаешь меня. - …что- то в воздухе, должно быть, или в воде, или ты насмотрелся самурайских гасилок… - Я не шучу. - …нам бы смотаться поскорее, да, Брэд, я всё забываю спросить срок контракта и… - Пожизненно. - Что? - Роберт Фладд подарил нас Рейдзи Такатори. Маленький бонус в дополнение к инвестициям, - Брэд снимает очки, трёт переносицу. Шулдих молча смотрит на него, потом у него на лице появляется гримаса совершенно кошачьей ярости: оскаленные зубы, сморщенный нос. Он шипит: - Повтори, что ты сказал? - Роберт Фладд устроил нам этот контракт. - И ты позволил?! - Не смей говорить со мной в таком тоне, - Брэд произносит это спокойно, но что-то заставляет Шу примолкнуть, - ты забываешься, Шулдих. Ты расслабился, ты дерзишь Такатори… - Но ты сам… - Молчать. Ты не выполняешь приказы… - Ты мне про парнишку ничего не приказывал, и я… Слушай, ты что, видел что-нибудь про него, видел, да? - Он - свидетель, и этого достаточно. - Он – псионик, Брэд! - Шулдих смотрел на него в полном недоумении, - Да он же один из нас!… - он беспомощно пожал плечами, - Сестра Рут… - Сестра Рут! Ты не подчиняешься Рут! – Брэд вспылил не на шутку, шагнув к Шулдиху, он сгрёб его за грудки, так что пуговицы полетели с белого френча, затрещала рубашка, - Ты подчиняешься мне! И мне надоели твои выходки! - Вот как? – Шулдих вцепился в его руку обеими руками, но его голос не дрогнул, - я не подчиняюсь тебе, Брэд! Я подчиняюсь Рут. Потому что люблю её! Брэд вне себя оттолкнул его. Шу упал на пол, но тут же приподнялся, глаза его горели ярким злорадным огнём, рубашка повисла клочьями, худая грудь ходуном ходила. Брэд стоял над ним, сжав кулаки, смуглое лицо посерело. Шу не отводил взгляд, со свирепой радостью отмечая искривлённые губы, дрожащие плечи, полные боли и злости глаза. - Ты убьёшь мальчишку, - прохрипел американец. …Лотар, его Лотар, молча, крепко вжимается лицом в шею красноволосого, тот гладит его рыжую голову, пальцы подрагивают, глаза закрыты… - Чёрта с два!- оскалился Шу. - Ты найдёшь его и убьёшь, иначе я сделаю это сам! - эта картинка, именно эта, из десятка похожих, почему-то доводила Брэда до безумия. - А я не позволю!.. - Так-так–так… - раздался знакомый ледяной голос, - Стоит приехать неожиданно, и узнаёшь массу интересного о своих подчинённых! Шу почувствовал, как его мгновенно покрыл липкий холодный пот. Ему даже оглядываться не надо было. Но он заставил себя это сделать. В дверях, в окружении трёх массивных телохранителей, стоял Роберт Фладд. Брэд Кроуфорд. Я поздоровался, краем глаза наблюдая, как Шу поднялся с пола. Лицо его мгновенно разгладилось, на губах появилась немного натянутая улыбка. Как неловко получилось. Он попытался поправить одежду, но Фладд засмеялся и махнул рукой. Он смотрел на Лотара… Он смотрел на него так, что мне стало не по себе. Он смотрел на него жадным пристальным взглядом, взглядом собственника, а Шу продолжал улыбаться приклеенной улыбкой. - Здравствуй, мальчик мой! - сказал Фладд - Добрый день, мистер Фладд. Извините мне мой вид, - его голос был как шёлк. - Ничего страшного. Я вижу, твой босс погорячился. Он не слушается Вас, Кроуфорд? – это уже ко мне. - Иногда, - я слышу себя как со стороны. - Но он ценное приобретение для Шварц. - О да. Ты - редкость, мальчик мой, - он подходит ближе, проводит сухой старческой рукой по груди Шу в разорванной рубашке, мне показалось – или он задевает сосок? Шу вздрагивает, но не отстраняется. Фладд треплет его по голове, очень довольный: - Редкость, - повторяет он, - Неудивительно, что Рут разбаловала тебя. - Она тоже приехала? – спрашивает Шулдих. - Нет, - Фладд не сводит с него глаз, я вижу, как бледные костистые пальцы сжимаются в рыжих прядях, дергают. Это должно быть больно. - Нет, Рут не приехала. Наша Рут… Милая наша добрая Рут… Она больше не с нами. - Что с ней?! – вскидывается Шу, - она… умерла? Роберт Фладд продолжает дёргать его волосы, несильно, в такт каждому слову: - Нет, она жива. Но лучше бы она умерла. Она дезертировала, наша Рут. Она предала Эсцет. Мы, видите ли, действуем слишком грязно на вкус нашей святой сестрицы. Мы нарушаем божьи заповеди. Мы, избранные, обижаем других избранных. И потому Рут ушла от нас. Уехала из Розенкранц со своими воспитанниками. - Где она? – спросил Шу. Фладд пригнул к себе его голову. - Не знаю. Но где бы ни была, пусть побережётся. А он всегда такой непочтительный, Кроуфорд? - Бывает, - отвечаю я. Рут, Рут, Рут… Ах, дорогая… - Ну, тогда его следует наказать, а? – Фладд отпускает, наконец, волосы Шу, тот поспешно отстраняется, - ступай, переоденься. Будешь вместе с Кроуфордом сопровождать нас. Шу исчезает, просто исчезает. Проклятье! Мне надо сосредоточится, беседа с Фладдом всегда нелёгкое испытание, но у меня в голове стоит мешанина мыслей, образов, воспоминаний - Шу и красноволосый, отвратительная иссохшая рука в рыжих волосах, влажная от пота белая кожа, как он поднимался с пола, такой неловкий, как смотрел на него Фладд, как он опускал ресницы под этим взглядом… Я ненавижу его в эту минуту. Я убил бы его, я свернул бы ему шею собственными руками!.. Я замечаю, что Фладд не сводит с меня глаз, и усилием воли возвращаюсь к насущным проблемам. Слава Богу, он не сможет прочитать меня. Старик сильный телекинетик, а мысли читает ещё хуже моего Наги. Но я уверен, что по меньшей мере один из его телохранителей - телепат, поэтому поддерживаю защиту по минимуму. Мне же нечего скрывать, так? Фладд смотрит на меня мутно–голубым взглядом, оба его глаза поразила катаракта. - Что скажете, Кроуфорд? Аккуратно ли Такатори выполняют свои обязательства? *** Роберт Фладд планировал пробыть в Японии только сутки. Обычная инспекционная проверка. Замена контрактов, подписанных Рут Строн, на контракты, подписанные Робертом Фладдом. Встреча с уважаемыми господами Такатори, визит в лаборатории, визит на завод. Свора адвокатов шуршит бумагами. Такатори Рейдзи подобострастно улыбается каждой шутке Фладда, но глаза холодные и настороженные, его сын угрюмо молчит. Вежливость на грани оскорблений. Терпение на грани отчаяния. Шу, оставивший дома бандану, в деловом костюме цвета асфальта, без галстука, верхняя пуговица рубашки расстёгнута, вполголоса болтает с телохранителями Фладда, он с ними уже на «ты». Я ещё узнаю от него новости из Розенкранц. Потом. Вечер заканчивается в отдельном кабинете дорогого ресторана. Грёбанная экзотика во всех проявлениях для почтенных гостей. Босые служанки в национальной одежде прислуживают на коленях, и кланяются так, словно у них нет позвоночника. Картины из ломтиков фугу, две приглашённые гейши подогревают и разливают саке по маленьким чашкам. Почтенных гостей следует напоить допьяна. Такатори пьют умеренно. Фладд снисходительно принимает несколько порций, телохранители тоже не отказываются. Я выпил столько саке, что почти не чувствую тела. Я бы выпил чего-нибудь покрепче, слишком тяжёлым был этот день. Эй, налейте ещё, мисс! Мне ведь нечего скрывать. Мой любимый, мой рыжий мальчик сказал мне сегодня, что не любит меня. Ну не сказал - подумал. Какая разница, это ещё хуже. Он прячет лицо на шее красноволосого ублюдка, тот гладит его волосы, потом отрывает от себя, водит пальцами по улыбающимся губам, по скулам, векам, он что, слепой, почему от так трогает лицо Шу, касается опущенных ресниц, и тогда Шу открывает глаза и смотрит на него… Проклятие. На меня он никогда так не смотрел! Мне он шипел сегодня, что подчиняется только Рут. Ну и где твоя Рут, а, малыш? Я салютую ему дурацкой экзотической чашкой и заглатываю её содержимое. Дрянь какая. То ли дело старый добрый бренди. Твоё здоровье, Рут, где бы ты ни была. Лотар Шулдих. Мой рыжий ангел. У тебя теперь остался только я, и чем скорее ты поймёшь это, тем лучше. Красноволосый… Ну, ведь он может и умереть, да? Я запомнил его, я хорошо его запомнил. Лотар смотрит на меня, его глаза поблёскивают. Он сидит рядом с Фладдом, в руке - тоже чарка саке. Дурачок. Тебе же пить нельзя. Один из телохранителей кладёт руку ему на колено, что-то говорит. Он смеётся, запрокидывая голову, влажная белая шея жемчужно сияет в полутьме. Внезапно Фладд стукает ладонью по столу. Все замолкают. Все - это телохранители, я и Шулдих. Японцы с гейшами куда-то подевались на ранних стадиях кутежа. - Ну и денёк, - дребезжит голос Фладда, - давно пора его заканчивать. Я поднимаюсь и делаю знак Шу. Он встаёт было, но тут Фладд останавливает его, по- своему. Я вижу, как Шу хватается за грудь и оседает на место. Один телохранитель обнимает его за плечи, другой кладёт руку поперёк колен, нажимает. - А с тобой я ещё не закончил, Шулдих, - говорит Фладд, - ты думаешь, я забыл о твоей непочтительности к Кроуфорду? И ко мне? Можете идти, Кроуфорд. Я Вами доволен. А он будет наказан, как я и обещал. Возражений нет? Шулдих бросает на меня панический взгляд. Я тону в его голубых глазах, сейчас чёрных от страха. «Брэд…» шепчет он у меня в голове. «Нет» - отвечаю я ему. Довольно я терпел твои выходки, Лотар. Ты должен понять, что тебя ждёт, если ты не со мной, теперь, когда Рут... Ты должен усвоить, что для тебя лучше. Это урок, Шу. Это просто урок. Я оказываюсь в такси, прежде, чем успеваю додумать эту мысль до конца. Проклятое саке. Темнота, мелькание огней, звонкий, как у маленькой девочки, голосок певицы по радио. Мертвый ванильный запах салона. Внезапно тошнота подкатывает к горлу, я хриплю, зажимая рот руками, водитель резко тормозит, так что я ударяюсь лбом о подголовник. Я едва успеваю распахнуть дверь. Рвёт меня мучительно, до желчи, почти всухую. Оказывается, я ничего не ел сегодня. Глупо. Я забираюсь в салон, махаю шофёру. Машина трогает с места. Я утираюсь платком, во рту отвратительный металлический вкус. Может, у Шу сейчас тоже… Я приказываю себе не думать об этом. Он заслужил это, разве нет? Сколько раз урок получал я: его ночные возвращения, сияющие утренние улыбочки и следы укусов на шее, его проклятые гламурные шмотки, нарочитые взгляды, которыми он провожает на улицах красивых парней, мюнхенские бармены, которые знают его по имени… Я хрипло смеюсь. Он заслужил свой урок. Такси привозит меня к дому, шофёр - воплощённая услужливость - подводит меня к дверям и ждёт, пока я открою. Но дверь распахивается сама собой - на пороге Наги, его ни в офис к Такатори, ни в ресторан, естественно, не брали. «Детям до шестнадцати, чибик, а может, и до восемнадцати, как получится!» - сказал Шу. - Ну, как вечер, Брэд? – спрашивает он, улыбаясь, - Мистер Фладд доволен нами? О да! Очень доволен. Наги смотрит на шофёра, который мнётся на крыльце, потом - на меня, втягивает запах саке и рвоты, морщится, решительно шарит у меня по карманам, выгребает какие-то деньги, суёт шофёру, тот кланяется, пятится. Щелчок замка. Мы одни в тёмной прихожей. - Ты… пчему не в… пстели? – спрашиваю я. - Вас ждал! – удивляется он, - Ой, а где Шу? - Урок,- говорю я, - детям д-до…шест…шестнадцати… Он хмурится, потом берёт меня за руки, я чувствую его холодные сухие лапки, я пьян, и даже такой слабый телепат, как он, может, при телесном контакте… Я вырываюсь, едва не падая. Поздно. Наги смотрит на меня, сжав кулаки, потом шипит: - Ты… ты… предатель… ты… Я ненавижу тебя, Брэд Кроуфорд! Воздушная волна швыряет на пол, вышибая дух. Топот ног по лестнице. Я сворачиваюсь клубком и вою про себя от невыносимой боли. Что я наделал, Боже, что я наделал? *** Дверь открывается на рассвете. Тёмная фигура покачивается на фоне мутно-серого проёма, я встаю ему навстречу, я не вижу его лица, я тянусь к нему изо всех сил, как тянулся в Гамбурге, в больнице… Шулдих закрыт наглухо. Он делает шаг вперёд, включает свет. Я впиваюсь в него взглядом, почти ожидая увидеть синяки и кровь. Но его лицо невредимо, только очень бледное. Он спокойно смотрит на меня. Я ничего не могу прочесть в тёмной голубизне. Потом… потом я замечаю синие тени под глазами, распухшие губы… В брюках нет ремня, рубашка расстёгнута. Он стоит босой. Пиджак… пиджак куда-то делся. Шу… Тебе было… - Да нет, нормально, - говорит он, обходит меня и направляется к лестнице. От него пахнет потом, спермой, чужим парфюмом. Его шатает, я хочу поддержать его, взять за руку. Но он отстраняется вялым движением, говорит: - Нет, Брэд, это не лучшая идея. Я опускаю руки. Он начинает подниматься по лестнице, медленно, сонно. Я говорю ему в спину, заставляю себя сказать: - Что ты собираешься делать? Он замирает, говорит, не оборачиваясь: - Вымыться. - А… - А потом - спать. Они меня умотали. О Боже. - Тебе… тебе не нужен врач? - мне удаётся сказать это спокойно. Он оборачивается, я мельком вижу алое пятно на шее сбоку. Смотрит на меня сверху вниз, склонив голову, потом говорит: - Нет, врач мне не нужен. Опять смотрит, задумчиво, я ощущаю его касание, обычно я не позволяю ему это делать, но сейчас открываюсь сам. Но он уже отступает. Спрашивает: - Ты думаешь, что меня изнасиловали? Нет. Смотри. И, без паузы, как нож, входит мне в мозги… .…дверь за Брэдом закрылась, и он перестал дёргаться, он и раньше не дёргался, он же не дурак… Один сжимает его плечи, другой придавил ноги и жадно тискает ягодицу, третий… о, третий просто смотрит на него, поигрывая ножом, а над всеми – Роберт Фладд, он улыбается. «Попался, мальчик, - говорит эта улыбка, - ну, и что теперь, и где твоя Рут, даже твой босс сдал тебя!» Змея снова подползает к сердцу, кусает, зубы впечатываются в плоть, подаются назад, яд бежит вдоль бороздок… Нет! Не так! Шу отгоняет от себя это видение и улыбается Роберту Фладду. Улыбается. Номер Два тем временем мнёт ему задницу, и Шу расслабляется, раздвигает ноги, поддаётся жадным рукам. Не сразу, но грубые ладони удивлённо разжимаются, становятся ласковыми, горячими. Шу поворачивает голову и припадает к шее Номера Один долгим влажным поцелуем. Тот дёргается, как ошпаренный, Шу выпускает его, смеется, дует на кожу. Натурал. Шулдих подтягивается выше и нежно прихватывает зубами мочку уха. Одновременно он касается его мыслей, подталкивает, чуть-чуть, да, так, трахать парня, что за гадость!.. Натурал вскакивает, отпихивает его. Шу издаёт разочарованный возглас и удобнее устраивается в руках Номера Два. Тот охотно обнимает его, смеётся: - Купер, ты придурок, ну и катись отсюда! Ах ты чёрт! Сладкий мой! – он впивается поцелуем в губы Шу, и тот целует его в ответ, искусно, податливо, он заводится, разрешает себя завести, принуждает себя завестись… Номер Два отрывается от него, смотрит в глаза, кладёт руку на член, Шу беззвучно приоткрывает рот, запрокидывает голову, подставляя шею поцелуям, это классно, разве нет?.. Он призывно оглядывается на Номера Три и встречает ответный взгляд, колючий, жадный, почти испуганный… «Иди сюда…» - говорит он нежно. Только нож положи. Зачем тебе нож. Я и так тебе дам. Мне это нравится. Ты мне нравишься. Иди же… Положи нож… Вот так… Да… Шу хватает за галстук Номера Три, который наклонился над ним, дёргает, опрокидывает на себя, целует, они барахтаются втроём на широком низком возвышении. Роберт Фладд жадно смотрит на их возню. Номер Один топчется рядом, пряча глаза, наконец не выдерживает, жалким голосом просит: - Мистер Фладд… Позвольте мне… Я… подожду снаружи… - Проваливай, - буркает Фладд, не отрывая взгляда от возбуждающей картины - Шу раздевают. В четыре руки, торопясь, путаясь в пуговицах и складках, но он тоже не отстаёт, рубашка Номера Два распахнута, Шулдих стоит на коленях, и трётся о него спиной, задницей… Ладони его партнёра оглаживают худощавую грудь, сжимают соски, Шу вскрикивает, когда тот сдёргивает с него плавки и берётся за член, он возбуждён так, что лучше и не надо, он закидывает голову, целует его. Номер Два смеётся, суёт пальцы ему в рот, Шу сосёт их, ласкает языком и зубами… Номер Три в это время корчится со спущенными штанами, Шу тискает его член в ладони, гладит головку большим пальцем, а остальными - вверх-вниз, по горячему стволу, он и сам этого лучше не сделает, уж кто-кто, а ты должен знать, Брэд… - Прекрати! – ору я. …Нет, отчего же! Тебе не хочется узнать, что было потом? Потом они вдвоём трахнули меня - Номер Два сзади, и он был даже осторожен поначалу, забавно, да? - а Номеру Три я отсасывал, у него был такой здоровенный член, он бы мне задницу порвал, но скоро это стало неважно, потому что я был мокрый и скользкий от спермы Номера два, уже растянутый, и когда они поменялись… О, когда они поменялись, я и вправду начал получать удовольствие, Брэд, либе… Они так классно ебли меня вдвоём, тебе словами не передать… Синхронно… Они были телепатами, Брэд, не такими, как я, немного слабее, и они напились саке, я у них в мозгах делал, что хотел, а они и не чувствовали. Поэтому под конец Номер Два отсасывал мне, и трахал пальцами, а Номер Три… о, он обцеловал и облизал меня с головы до ног, а потом я вставил ему, и могу поспорить, я был у него первым. Я так увлёкся, Брэд, что забыл про Роберта Фладда, и когда мы кончили, в тысячу первый раз, и я про него вспомнил, и посмотрел - доволен ли он тем, как меня наказывают - он спал в своём кресле сном неправедника, и весь подбородок у него был обслюнявлен. Нехорошо, конечно, что мы занимались этим в ресторане, потому что я под конец орал так… да и парни не молчали… Я даже и не надеюсь, что там хорошая звукоизоляция - ну ты представляешь, все эти ширмочки раскладные, раздвижные стены… - ЗАТКНИСЬ! Меня трясёт, картины того, что делали с Шу, что делал он, стоят перед глазами, невыносимо гнусные, невыносимо возбуждающие. Никогда он не демонстрировал мне своих… похождений так откровенно. - О Господи, Брэд, да тебя не поймёшь! – говорит он с издёвкой, - может, ты мечтал приехать туда с утра на машине скорой помощи и меня спасти? Так вот - не вышло. - Как ты добрался до дома? - спрашиваю я, - отсосал таксисту? - Нет, - отвечает он безмятежно, - меня подбросил Номер Два, то есть, Витторио, конечно. Мне хочется его ударить. Разбить в кровь его распухшие губы. Но тут на верхней площадке лестницы появляется маленькая фигурка Наги. - Шу? – говорит он дрожащим голосом. Шу тут же закрывается, отворачивается от меня. - Привет, либе, - говорит он весело. - Шу! Ты в порядке!– радостно вскрикивает Наоэ, он сбегает навстречу, у него такой вид, словно он сейчас кинется на шею к Шулдиху. - Нет, нет, не подходи ко мне, чибик, я слишком грязный, - смеётся Шу. Наги застывает на полдороги, переводит взгляд на меня. Я молчу. - Я… знаю всё, - говорит он, - это было… гадко со стороны Брэда! Тебя… мучили? Мальчик смотрит на меня с вызовом, глаза сердитые. - Да нет, либе, не больше, чем обычно, - фыркает Шу, - иди спать, ну! Я в порядке. - Т-ты уверен? - А похоже, что нет?- взвизгивает Шулдих раздражённо, - Убирайся, мелкий! Ведёшь себя как грёбанная мамочка! Наги неуверенно улыбается и убегает. Он успокоился. А я… Я вижу, как Шу тяжело повисает на перилах. Я совершил ошибку, хочу сказать я ему. Прости меня, Лотар, но ты сам виноват. Я хочу взять его на руки и отнести в постель. Мне плевать на чужой запах. Плевать на пятна на брюках и растерзанный рот. Но я вижу, как распрямляется его спина. - Нет, Брэд, только не это, ещё немного секса, и меня вырвет! - не оборачиваясь, говорит он. Голос, как стекло. Медленно идёт вверх по лестнице. Я остаюсь внизу. Шу… Что могла бы рассказать мать Агнесса, если бы сумела припомнить. …Да, очень спокойное отделение. Я здесь уже пятый год работаю, я и мои девочки, и никогда ничего плохого не случалось. То есть, я имею в виду… наши подопечные, они просто тихо уходят к Господу, а это ведь неплохо? Конечно, когда родные их навещают поначалу - так просто сердце разрывается смотреть, но знаете, что я заметила, грех говорить такое, но близкие… они видят их неподвижными, безмолвными, словно заживо мёртвыми, и привыкают к мысли о том, что они… потеряны. Приучают себя к грядущей разлуке. Жаль только, что приходят потом всё реже и реже… Есть ли исключения? Ну конечно же, есть, Господь велик! (крестится) Девушка в семнадцатом боксе, Айя Фудзимия, её постоянно навещают двое, брат и… (смущённо улыбается) мы думаем, что… ну, в общем… (краснеет) её жених. Очень трогательно. Европеец. Девушка местная, а он рыжий, глаза голубые, очень симпатичный, если бы ещё и оделся прилично, подстригся… (спохватывается, крестится) Прости, Господи! Грех такое замечать в моём сане и возрасте, но… Не запрещены ли посторонние посещения? Запрещены, разумеется, но он же не посторонний! Откуда я знаю? (удивлённо моргает) Ну… знаю… Конечно же, он не посторонний, иначе его охрана у входа не пропустит!.. Он уже полгода приходит к ней, и никогда никаких проблем не возникало, наоборот, он такой милый, прекрасно воспитанный молодой человек, хотя и одевается странно, но мы все его тут очень любим, даже больше, чем… Грех так говорить, но мы любим его больше, чем родного брата девушки. Брат, знаете ли, из тех японцев с деревянными лицами, и почти с нами не разговаривает, я у многих туземцев замечала такое - неприязнь к европейцам, отвратительное высокомерие и полное нежелание общаться, а это так тяжело переносится, когда ты связана обетом кротости и послушания!.. Откуда я? Забавно, что Вы спросили. Из Дарбишира, до пострига я была леди Фрэнсис Баррел из Баррел-Холла… Но, разумеется, я пытаюсь отнестись к нему справедливо, к язычнику, брату девушки. Он… Он приносит ей красивые цветы, особенно последнее время. Палата просто утопает в цветах, довольно мило. Жениху это, правда, не нравится, он говорит, что ей дышать нечем, и открывает окна. Встречались ли они?.. Кто? Жених и брат? О Боже, как странно, я и не думала никогда… (задумывается) Нет. Наверняка нет. Очень странно… (медленно) Нет, я брату ничего не говорю. И девочки мои не говорят, я уверена! Почему? (удивлённо) Ну… я не знаю… (потом, с жаром) Понимаете, тут чувствуется какая-то трагическая история, возможно, брат запрещал им видеться, а теперь, когда девушка в коме, её возлюбленный остался ей верен и… (в глазах поблёскивают слёзы) Он такой милый мальчик, всегда такой спокойный, вежливый, он только раз… Когда у девушки начался пролежень, на пятке, буквально с горошину, тогда… (подносит руку ко лбу, вздрагивает) Мне нетрудно вспомнить, знаете ли, у меня тогда мигрень началась, впервые в жизни, ничего не помогало… (непроизвольно массирует лоб) Он… он очень сердился… кажется... И сестра Аннунциата потом сломала руку… (моргает, лицо проясняется) А ещё он - очень верующий, знаете, иногда проходишь мимо палаты, по делам, разумеется, и видишь, как он стоит на коленях у постели, и сжимает её маленькую ручку обеими руками, и молится, опустив лицо, час или больше, без единого движения… Откуда я знаю, что он молится? Ну… знаю… (удивлённо) О Боже, об этом трудно говорить, но мне иногда кажется… он… он не верит, что девушка умрёт. Слишком он весёлый, нет, конечно же, он серьёзен, у неё, но когда он выходит из палаты… он болтает и шутит с нами, о, всё очень пристойно, но это так мило, когда тебя замечают… Он знает нас по именам, каждую, и приносит шоколадки (смущённо хихикает) Прости меня, Боже! (крестится). И ещё он воспитывался в католическом приюте, он сам мне сказал, когда я однажды угостила его чаем. Ему стало нехорошо, бедняжке, прямо в палате. Обморок. Я говорила ему, что не следует так напрягаться, что молитвенное рвение должно быть разумным, а он говорит: «Ах, либе фройлен, я должен усердно молиться, чтобы получить то, что хочу!» Ну разве не мило? … Брат? А что брат? Приходит, приносит свежие цветы, выбрасывает сухие. Иногда расхаживает по палате, говорит ей что-то. Как будто она услышит. Месяца два назад учудил - принёс серёжки, да, обычные серёжки-гвоздики, сестра Агата как увидела - тут же пошла за мной, мы тут все его… опасаемся немного, уж очень он странный. Конечно, только потому, что Господь избрал меня оберегать покой наших бедных подопечных… в общем, я следила - что он будет делать, чтобы успеть вмешаться, в случае чего… Но всё обошлось. Для девушки, я имею в виду. Он просто вложил одну серёжку ей в руку, но зато другую… Ни за что не догадаетесь! Он одел её себе! (театральным шёпотом) Проткнул мочку насквозь, по живому, прямо в палате! Как… как будто это какая-то клятва, обещание… Ужасно! Язычник! Лучше бы помолился – глядишь, Господь и услышит.
дальше >>>		<<< назад

Luna
http://www.mr-yaoi.ru