Автор: RikaSA
Бета: Varesso, Enji, Stephania
Фандом: Weiss kreuz
Рейтинг: NC-17
Жанр: angst, romance, slash
Пайринг: Брэд Кроуфорд/Ран Фудзимия
От автора: Огромное спасибо: Варессо - моей бете и бессменному консультанту по Японии, еще раз Варессо и Стеф - за экскурс в экономику, Энджи - благодаря которой, этот фик теперь можно читать на нормальном русском языке
Отказ от прав: Персонажи фика принадлежат их создателем. Автор фика не извлекает материальной выгоды от их использования. Размещение фика на других ресурсах – с согласия автора. Ссылки на фик – приветствуются.
Отзывы: сюда
Он уже сидит в моей машине, устроившись на переднем сидении полубоком. Он немного успокоился, а, обнаружив, что не может сесть по-другому не только от боли, но и из риска кровотечения, снова вернулся в грубую реальность.
Я несколько мгновений смотрю на него, а потом протягиваю свою водолазку, за которой поднимался в спальню. Та самая бежевая водолазка из моего видения.
- Надень.
Только теперь он поднимает на меня глаза и нахмуривается.
- Не бойся, Кроуфорд, я совершеннолетний. Тебя не привлекут за жестокое обращение с детьми.
- Я не боюсь. Ты расстроишь сестру своими синяками.
Знаю, что это - запрещенный прием, но как еще заставить его надеть МОЮ вещь?
Как я и рассчитывал, этот довод он признает, выхватывая из моей руки водолазку и натягивая ее прямо на майку. Она ему велика, и бежевый цвет не очень подходит к его бледному лицу и ярким волосам, но ничего другого мне под руку не попалось. Я вообще не понимаю, как она оказалась в моем гардеробе: я не ношу водолазок и не делаю бесполезных покупок. Но сейчас она пришлась очень кстати, тем более что в его вещах вообще нет ничего такого, что бы прикрывало горло и запястья одновременно.
Я сажусь за руль и как можно мягче трогаю машину с места. Ран, кажется, даже не замечает, что мы уже поехали. Мы молчим почти до самой больницы, и только когда я вписываюсь в последний поворот, и ехать остается минут пять, он поднимает голову и спрашивает:
- А восстановительная терапия – это так же дорого?
Я не знаю. Я слышу в его вопросе совсем другое: я уже могу справиться с этим сам или придется терпеть тебя еще какое-то время?
- Я не знаю, Ран, - спокойно отвечаю я, сосредоточенно глядя на дорогу. – Мы сейчас все выясним в больнице.
Краем глаза я замечаю, что он кивает и снова опускает голову. Не знаю, о чем думает он, а я ловлю себя на мысли, что хочу, чтобы это стоило еще дороже, тогда, может быть, у меня есть хотя бы один шанс…
~~~
Низенький и толстенький доктор Нагасава не может скрыть своей радости. Теперь он уже может сказать брату своей пациентки, что раньше не очень-то надеялся на ее выздоровление. Конечно, медицина не стоит на месте, а у них используются все новейшие достижения, но человеческая психика слишком непредсказуема, чтобы строить предположения на высоких процентных испытаниях очередного лекарственного средства. Но, тем не менее, если бы не эти лекарства…
Ран пытается слушать, но я вижу, что он уже с трудом выносит эту беседу: он хочет оказаться рядом с сестрой.
- Доктор Нагасава, сколько времени ей понадобиться для полного выздоровления? - прерываю я «увлекательный» рассказ о чудесах современной медицины.
- Трудно сказать, мистер Кроуфорд. Мы пока назначим обычные в таком случае процедуры, и посмотрим, с какой скоростью пойдет процесс реабилитации. Может быть, понадобиться несколько лет, а может быть девочка встанет на ноги уже через несколько месяцев, но и это будет только первым этапом восстановления. Вы же знаете, что она уникальна. Ей по-прежнему 13 лет, столько - сколько было на момент трагедии. Теперь, конечно, она начнет взрослеть. В больнице мы обеспечим ей физическое выздоровление, а вот дальше…
Ран слушает доктора, и на его лице очень странное выражение. Мне кажется, что это не только облегчение, испуг и масса сопутствующих в таких случаях эмоций. Тут еще и что-то другое. Сожаление? О чем ему жалеть? Как никогда раньше, мне хочется послать Шульдиху один мысленный приказ, чтобы узнать, что сейчас творится в этой красноволосой головке! Но я, как всегда, этого не делаю.
- Сколько это будет стоить?
Я ждал, когда Ран задаст этот вопрос. Доктор опять пускается в пространные объяснения, что все будет зависеть от количества необходимых процедур, но все-таки называет приблизительную сумму. Меньше, чем теперешняя, но не намного. А если учесть, что это далеко не окончательный вариант, то совершенно очевидно, что ситуация не меняется. Сдвинув тонкие брови, напряженно размышляющий Ран приходит к такому же выводу.
- Вам это подходит, мистер Фудзимия?
Конечно, доктор знает, чья подпись стоит на чеках, но, соблюдая приличия, адресует свой вопрос именно к нему. Ран медленно поднимает голову и смотрит на меня, все с тем же непонятным выражением на лице. Неужели он думает, что я скажу «нет»?
Неужели ты думаешь, Ран, что я могу сказать «нет»?!?!
Я молча киваю, Ран еле слышно облегченно вздыхает.
- Да, доктор Нагасава. Мне это подходит. Теперь я могу увидеть свою сестру?
Мы идем по длинному белому коридору, и всю дорогу доктор продолжает рассказывать о том, что Айю уже перевели в другую палату, что девочка пока еще совсем не может двигаться, но все прекрасно понимает. Доктор говорит, что она помнит его, своего брата, а по поводу аварии ее не спрашивали, чтобы лишний раз не травмировать… Ран молча кивает, но мне кажется, что он опять толком не слушает словоохотливого доктора.
Когда мы поднимаемся по лестнице, доктор вдруг останавливается и спрашивает:
- Вы не очень хорошо себя чувствуете, мистер Фудзимия?
Ран вздрагивает и стремительно заливается краской, но тут же спокойно отвечает:
- Нет, доктор. Со мной все в порядке.
- Вы хромаете, молодой человек.
- Я утром упал с лестницы, - улыбаясь, заявляет Ран, глядя доктору в лицо, - и вдобавок прикусил губу.
Доктор внимательно смотрит на него, но Ран сохраняет улыбку, и ему, кажется, удается усыпить подозрения.
- Я бы все-таки посоветовал Вам показаться врачу, - бурчит доктор, возобновляя наше восхождение. – Вы явно повредили себе ногу.
Ран кивает.
- Тебя и правда стоит показать врачу, - рискую тихо произнести, когда доктор немного вырывается вперед, а Ран, наоборот, чуть притормаживает на верхней площадке.
- Только не в этой больнице, Кроуфорд, - сквозь зубы отвечает он.
Тут доктор распахивает дверь палаты, и все остальное перестает для него существовать.
Ран медленно заходит в комнату, и его взгляд больше не отрывается от кукольного личика лежащей на постели девочки. Она не может даже улыбнуться, но ее глаза сияют так ярко, что совершенно ясно: она его узнала. Ран осторожно опускается на колени рядом с постелью и берет ее за руку.
- Присядьте на край кровати, так будет удобнее, - советует доктор.
На щеках Рана снова появляется еле заметный румянец.
- Нет, спасибо. Я лучше так.
Он не смотрит ни на доктора, ни, тем более, на меня. Только на свою сестру, и она отвечает ему таким же сияющим, счастливым взглядом. Нагнувшись к ее лицу, он начинает гладить ее по волосам и что-то тихонько шептать. Ее глаза согласно прикрываются и распахиваются снова. Он тихонько смеется над какой-то своей фразой и продолжает свой счастливый лепет.
Доктор бесшумно покидает палату. Я задерживаюсь на несколько секунд, чтобы еще раз посмотреть на него. Конечно, он не видит, когда уходит доктор. Он не чувствует, что я на него смотрю. Как я оставляю их наедине, он тоже не замечает.
В коридоре меня дожидается доктор Нагасава.
- Мистер Кроуфорд, я бы все-таки посоветовал Вам показать мистера Фудзимию доктору, - его голос звучит очень вкрадчиво и мягко. – Я могу Вам порекомендовать клинику Рейко. Это очень достойное заведение.
Я еще раз убеждаюсь, что в этой больнице работают настоящие профессионалы: Рану не удалось обмануть простоватого на вид, добродушного толстяка. Клиника, которую он мне советует, имеет очень узкую специализацию. В ней лечат травмы, полученные в результате изнасилований и нетрадиционного секса. Основной контингент составляют пострадавшие элитные проститутки обоих полов, переусердствовавшие любители садо-мазо и жертвы насилия, которые могут позволить себе заплатить по высшему разряду.
Я знаю об этой клинике не понаслышке: Шульдих как-то столкнулся один с тремя разъяренными и слишком неуравновешенными телепатами Розенкройц. Ему повезло дважды: он все-таки успел позвать нас и оказался именно в клинике Рейко. Его спасли.
Так что Ран для ее специалистов далеко не самый безнадежный пациент.
- Спасибо, доктор, - я отвечаю вежливо, но с достаточной долей холодности. – Я как раз думал именно об этой клинике.
Мы прощаемся вежливыми поклонами и расходимся в разные стороны.
Я выхожу на улицу, открываю машину и сажусь за руль. После минутного колебания я все-таки протягиваю руку к бардачку и достаю оттуда пачку сигарет. Я давно не курил. Просто в один прекрасный момент понял, что мне не доставляет особого удовольствия затягиваться дымом, и бросил. Эта пачка лежит тут скорее для Шульдиха, у которого почему-то всегда заканчиваются сигареты в самый неподходящий момент. Наверное, сейчас самое время вспомнить об этой пагубной привычке.
Я закуриваю, морщась от горького привкуса никотина, который уже успел забыть, и достаю телефон. Я действительно должен показать Рана врачу.
~~~
Он выходит из стеклянной вертушки и медленно направляется к машине. Обычно я привожу его к больнице и возвращаюсь обратно через несколько часов. Я никогда не жду его все это время в машине, сегодня – исключение. Правда, иногда я приезжаю, чуть раньше назначенного срока и поднимаюсь наверх решить финансовые вопросы с доктором Нагасавой. Признаться, такая бесполезная трата времени порядком раздражает: меня мало волнует спящая в палате красавица, а вопрос о незначительном колебании ежемесячной суммы вполне можно было бы решить по телефону. Но приличия, как и бизнес, всегда диктуют свои правила. Доктор «продает свой товар», а я должен посмотреть на то, «покупаю». Так что сегодня я просто должен был зайти в больницу вместе с Раном и встретиться с доктором: новые правила игры следовало обсудить при личной встрече.
Не могу же я сказать, что мне все равно, что за приборы живут за лежащую на кровати девочку, и что за лекарство стимулирует ее органы и вливается в кровь. Я знаю, что ей предоставлено все самое лучшее, а что это из себя представляет, меня не интересует.
Не могу же я признаться, что не хочу видеть, как Ран смотрит на нее, дышит ею… и как меняется его лицо, когда он поднимает голову и замечает меня.
Он проскальзывает в салон, и я опять трогаю машину только после того, как он устроится на сидении. Он выглядит бледнее обычного, почему-то то и дело кутая подбородок в воротник водолазки и приспуская слишком длинные рукава, так, что становятся видны только кончики пальцев, но у него довольное лицо. Я не вижу его глаз, он все время прикрывает их ресницами, но он все равно озарен каким-то внутренним светом. Наверное, мне никогда не убить в нем эту чистоту и невинность, как бы я не старался. Но я не могу смириться с тем, что все это может принадлежать кому-то другому.
- Она заснула, - вдруг говорит он вслух, как будто продолжает какую-то свою мысль. - Мне не хотелось, чтобы она засыпала. Мне хотелось ее разбудить. Я боюсь, что она не проснется. Что она уснет и снова окажется в коме.
Ему было шестнадцать, когда его сестра попала в аварию. Она спала шесть лет. Сейчас у меня такое впечатление, что эти годы прошли стороной для них обоих, и что он тоже только что очнулся от вынужденной спячки. И до сегодняшнего дня он мог быть подавленным, грустным, молчаливым, каким угодно, но сильным и взрослым, а сейчас передо мной неуверенный мальчишка. Потому что взрослый Ран, никогда бы не заговорил со мной о том, что его волнует.
- Не бойся, Ран. Теперь с ней все будет хорошо, - я стараюсь, чтобы мои слова прозвучали как можно мягче.
Я вижу, как внимательно он изучает мой профиль, но не могу разглядеть боковым зрением выражение его лица.
- Куда мы едем? – он вдруг замечает, что я давно уже еду не в ту сторону.
- В другую больницу. Тебя надо показать врачу.
Он съеживается и замирает. Я чувствую, что должен что-то сказать ему, что-то, что его успокоит, какие-то слова, которые я должен произнести, но никак не могу подобрать.
- Не бойся, Ран. Это специализированная клиника, там никто не задает лишних вопросов…
- Что очень хорошо для тебя, - холодно заканчивает он. – Я не боюсь.
~~~
Конечно, он не боится, но я недооценил, насколько он нервничает. А ведь только что в машине он, сам того не желая, дал мне возможность мельком увидеть его настоящие чувства. Я и не подозревал, что он настолько уязвим за своей внешней невозмутимостью. К тому же слишком многое свалилось на него за один короткий день.
Я дохожу вместе с ним до кабинета, «передаю» его доктору, с которым договорился о приеме, потом жду в коридоре бесконечно долгие десятки минут, а потом он выходит, настолько потерянный и убитый, что я как можно быстрее подписываю чек и чуть ли не в охапку тащу его к машине. Я чувствую, как дрожит под моими руками его худое тело, но все еще не могу ничего понять. Он отчаянно кусает губу, и даже не пытается вырваться.
Наконец, мы добираемся до машины. Я отпускаю его, наклоняясь, чтобы открыть дверцу. Ран приваливается к черному боку «БМВ» и начинает смеяться. Я поднимаю голову и удивленно смотрю на него, а он хохочет все сильнее и сильнее.
- Он спрашивал, чем меня насиловали, - через хохот и слезы невнятно произносит он. - Он спрашивал меня, не может ли ТАМ остаться инородных предметов!
Я выпрямляюсь и встряхиваю его за плечи. Его голова запрокидывается, и он продолжает хохотать и плакать прямо мне в лицо.
- Он промыл меня и дал таблетки для разжижения стула, и – слышишь, Кроуфорд! – мне надо делать клизму всякий раз после… чтобы не занести инфекцию в разрыв…
Я даю ему пощечину, и смех тут же обрывается. Остаются только слезы, безудержно струящиеся из широко распахнутых фиолетовых глаз. Я стою слишком близко, всем телом ощущая его дрожь. Я беру его лицо в ладони и целую. Мокрые глаза, припухший нос, соленые щеки, всхлипывающие губы. Его так трясет, что он все еще не пытается оттолкнуть меня. Только вцепляется пальцами в лацканы моего пиджака и безропотно подставляет лицо моим поцелуям.
Наконец, он глубоко вздыхает, его пальцы разжимаются и ладони давят на мою грудь, пытаясь отодвинуть. Я отступаю на один маленький шаг, все еще продолжая удерживать его между своих опирающихся на машину рук. Он вытирает глаза ладонью, громко шмыгает носом и поднимает заплаканное лицо.
- Знаешь, Кроуфорд, иногда мне кажется, что ты не такой уж и ублюдок.
Я знаю, что это еще не конец фразы, но не сомневаюсь, что ее окончание мне не понравится.
- В такие моменты я готов себя убить.
~~~
Следующие несколько дней Ран выходит из спальни только поесть и для поездки в больницу. Он по-прежнему носит бежевую водолазку, прикрывая ею синяки, и старается держаться от меня, как можно дальше. В машине он съеживается на сидении, совсем превращаясь в маленький комок, а ночью, ложась в постель, я чувствую, как он напрягается, пока я устраиваюсь под одеялом, и снова расслабляется, когда понимает, что никаких поползновений с моей стороны не последует.
Я, как могу, щажу его чувства, даже не настаивая на его присутствии рядом со мной, но мне по-прежнему хочется знать, о ком он думал, когда вызвал во мне такую дикую и необузданную ярость. Это так заманчиво: всего один мысленный приказ телепату, и я избавлюсь от мучительной неопределенности. Но я не могу на это пойти. Я не хочу впускать Шульдиха в то, что настолько лично и значимо для меня. Я не могу позволить кому-то третьему держать свечку надо мной и Раном.
Я во всем разберусь сам.
~~~
Проходит целый месяц, в течение которого Ран не приблизился ко мне ни на дюйм, а я так и не придумал, как убрать это затравленное выражение из его глаз. Я знаю, что должен дать ему время, чтобы он пришел в себя. Я знаю, что это сковавшее его оцепенение не может длиться вечно, но каждый следующий день так похож на предыдущий, что мне кажется, будто для него наступил один нескончаемый День Сурка, и моих тщательно контролируемых усилий мало, чтобы сдвинуть время с мертвой точки. Все мои попытки поговорить с ним наталкиваются на стену молчания. Он разговаривает со мной только тогда, когда в нем снова просыпается эта «ребячливость», и он забывает, что перед ним я. Когда же я пытаюсь подойти к нему чуть ближе, чем на расстояние вытянутой руки - он съеживается, как загнанный зверек. Иногда мне кажется, что достаточно просто встряхнуть его, чтобы снова поставить на то место, которое я ему предназначил. Физически я сильнее, и могу просто заставить его сделать все, что мне угодно, но что-то во мне по отношению к нему надломилось и ушло безвозвратно. Я на пределе, но отчетливо осознаю, что больше не хочу причинять ему вреда.
Как ни странно, именно в тот момент, когда выдержка снова начинает мне изменять, а терпение на исходе, моим неожиданным помощником становится Шульдих.
Я всегда считал, что в этом доме невозможно ничего скрыть, и в то же время в нем утаивается самое важное. Так что я не слышал, кто из них первым начал этот разговор. Думаю, что Шульдих, потому что Ран вряд ли знает, что в доме все прекрасно осведомлены о том, что произошло между нами, и сомневаюсь, что ему пришло бы в голову искать себе психоаналитика в моей команде. Хотя с какой стати немец взял шефство над объектом своих насмешек, я не понимаю. Тем не менее, когда я подхожу к кухне, то, услышав голос Рана, останавливаюсь.
- И ты снова начал… Как ты смог…
- Трахаться? - Шульдих не так стеснителен, как Ран, и, как всегда, грубовато и с показным бахвальством, называет вещи своими именами.
Я не слышу реакции Рана, скорее всего он просто кивнул, потому что Шульдих продолжает:
- Просто сильно захотел того парня. Ну, конечно, сначала надрался для храбрости, потом трахнул его сам, но тебе это не светит, - ехидно добавляет он, но реакцией Рана становится еще один тихий вопрос:
- А потом?
- А потом, стиснув зубы, делая вид, что все в ажуре… Пока мои мозги, следом за телом, тоже не признали, что все действительно в порядке. Тебе тоже придется через это пройти.
На кухне воцаряется тишина. Потом я слышу, как Ран встает, отодвигая стул.
- Спасибо.
-Обращайся, - с привычной насмешкой откликается телепат.
Я слышу, как течет в раковину вода, сопровождаемая характерным звяканьем посуды, и захожу на кухню. Ран старательно моет тарелку, Шульдих допивает кофе, и лица у обоих непроницаемы. Как я понимаю, мне остается только ждать, когда Ран решится последовать совету Шульдиха. Но, раз состоялся подобный разговор, то Рану не безразлично создавшееся положение, и, разумеется, я не собираюсь быть сторонним наблюдателем.
~~~
Когда я вечером подъезжаю к больнице, он уже ждет меня на стоянке, скрестив на груди руки и вцепившись пальцами в локти. У него такой сосредоточенный вид, что на какое-то мгновение я вдруг пугаюсь, что что-то случилось, но тут же отгоняю эти глупые мысли. Во-первых, тогда он не был бы так спокоен, во-вторых, я же провидец, черт побери, сегодняшний день ничего плохого не сулит. Я останавливаюсь рядом с ним, но он не торопится садиться в машину, приблизившись со стороны водителя. Я опускаю стекло и молча жду объяснений.
- Айя хочет мороженого, - произносит он и поднимает глаза.
Он готов просить ради тысячи йен, но я больше не хочу слышать, как он унижается. Я достаю бумажник и протягиваю ему одну из купюр раньше, чем он решиться на просьбу.
- Это слишком много, - его рука замирает, взявшись за край бумажки.
- У меня мельче нет.
- Ладно, я верну сдачу.
Он разворачивается и несется в сторону ближайшего магазина, но через несколько шагов вдруг что-то вспоминает и оборачивается, продолжая идти, но обращаясь ко мне:
- Я быстро, хорошо?
Он даже не ждет ответа, еще быстрее устремляясь вперед. Я смотрю ему вслед и думаю, что хотел бы, чтобы он всегда был таким - нетерпеливым и ребячливым, послушным и своенравным, просто моим.
Я выхожу из машины и закуриваю. Как легко оказалось снова вспомнить эту пагубную привычку. Теперь я уже и не замечаю, как тянусь к сигарете и с наслаждением затягиваюсь горьким дымом, убеждая себя, что он оказывает успокаивающее действие. Не знаю, почему, докурив, я вдруг решаю подняться в палату к Айе. Доктор представил нас друг другу несколько дней назад, когда я приходил подписывать чек. Мне совершенно нечего делать в палате у девочки, которая только что научилась снова говорить и теперь лопочет, не переставая. По моему мнению, это просто чудо, что на это ей понадобился всего месяц, но Рану кажется, что процесс выздоровления идет слишком медленно. Он переживает, что Айя быстро устает, ее речь слишком невнятна, и она все еще не может сделать ни одного шага, даже с посторонней помощью. Я же считаю, что дальнейшее выздоровление уже не за горами.
- Здравствуй, Айя.
У нее темные волосы и карие глаза, но она очень похожа на Рана. Может быть, точеным личиком-сердечком или просто завораживающей бледностью.
- Привет! А я Вас помню! – тут же откликается она и улыбается. – Вы - мистер Кроуфорд, друг Рана.
Она немного шепелявит, и тембр голоса очень неровный: то излишне резкий, то чересчур глухой. Это сильно режет слух.
- Мы с ним часто говорим о Вас.
Вот как? Видимо, я все-таки не зря поднялся в палату.
- И что же вы говорите обо мне?
Я присаживаюсь на стул возле кровати, а девочка продолжает смотреть на меня открытым, добродушным взглядом.
- Он мне все рассказал о ваших отношениях.
Вряд ли Ран рассказал ей правду о наших отношениях, но, тем не менее, мне становится интересно, что же он напридумывал обо мне своей сестре, если у нее при этом такое счастливое лицо. Кажется, девочке не нужно задавать наводящих вопросов. Ей даже не нужен собеседник, скорее просто слушатель.
- Знаете, я всегда мечтала, что когда Ран вырастет и женится, мы с его женой обязательно станем подругами… Ой, простите, мистер Кроуфорд! Я ничего не имею против, что он выбрал Вас. Я просто никогда не думала, что он… Ну, что он полюбит мужчину…
Полюбит?
- Полюбит? – медленно переспрашиваю я.
- Ну, да, - кивает Айя.
По-моему, он выбрал слишком экстремальный вариант лжи.
- Ран так тебе и сказал? – еще раз уточняю я.
Девочка опять кивает и тут же продолжает тараторить:
- Я никогда не представляла его рядом с мужчиной. Но я, правда, очень за него рада! А подругу я и так найду.
Я не вслушиваюсь в историю о какой-то девочке, которая приходит навещать ее в больнице. Я сопоставляю факты. Это слишком не похоже на Рана: солгать так нелепо и далеко от истины. Конечно, он не может ее расстроить и рассказать, как все есть на самом деле. Но он вообще очень плохо умеет лгать, поэтому предпочитает отмалчиваться или, как бы соглашаясь, кивает. А она вряд ли смогла отличить: покраснел ее брат от смущения или от того, что вынужден лгать. Наверное, она пристала к нему с расспросами, а он молчаливо согласился. Да, скорее всего, так оно и было…
Кажется, Айя снова говорит о Ране.
- Я очень-очень хочу, чтобы он был счастлив! Вы ведь тоже его любите, да?
Я не успеваю ответить.
- Айя?!?!
Таким красным я его еще не видел никогда. Просто пунцовый от шеи, выглядывающей из ворота водолазки, до кончиков ушей.
Девочка смеется, переключая свое внимание на брата, и уже не требует от меня ответа.
- Ты такой смешной, когда смущаешься!
Она пытается потянуться за мороженым, но ей удается только чуть-чуть приподняться, и она снова падает на подушки. Ран перекладывает мороженое на блюдце, приподнимает изголовье кровати и аккуратно кормит ее с ложки. Личико девочки сияет от счастья, а он по-прежнему смущен и сосредоточен.
Я просто наблюдаю за ним, пытаясь понять, насколько достоверна услышанная мной информация. Через десять минут я решаю, что добьюсь от него правды, чего бы мне это не стоило.
- Нам пора, Ран, - напоминаю я, когда он отставляет пустое блюдце на тумбочку. - У меня еще дела сегодня вечером.
Он согласно кивает, промокает губы Айи салфеткой и целует ее в щеку.
- До завтра, сестренка.
- До свиданья, Айя.
Мы выходим из палаты, я по-прежнему пристально смотрю на него, а он так же старательно отводит взгляд, даже когда протягивает мне сдачу. Я не протестую хотя бы потому, что хочу лишний раз коснуться его руки. Так мы доходим до машины и усаживаемся в салон. Самое время поговорить.
- Послушай, Ран…
- Слушай, Кроуфорд…
Мы оба замолкаем, ожидая продолжения от собеседника. Ситуация становится совсем нелепой. Я первым прерываю молчание.
- Что ты хотел сказать?
Он набирает в грудь побольше воздуха и выдает на одном дыхании:
- То, что тебе сказала Айя… - и осекается.
Я терпеливо жду.
- Все это - неправда.
Он снова заливается краской до самых кончиков ушей, но я и так вижу, что он лжет.
- Все?
Он нервно стискивает коленями дрожащие ладони и, глядя в пол, повторяет почти слово в слово мои умозаключения.
- Я не мог сказать ей правду. Она не должна знать, сколько все это стоит, и как я за это расплачиваюсь. Но я должен был рассказать ей что-то про свою жизнь, мне бы все равно пришлось что-то соврать про тебя… про нас.
Он глубоко вздыхает, а когда снова начинает говорить, в его голосе щемящая тоска, сожаление, нежность и грусть.
- Она еще так наивна. Она думает, что двоих может связывать только любовь… - После небольшой паузы он повторяет тихо, но твердо. - Я не мог сказать ей правду.
Но у меня есть, о чем с ним поспорить.
- А мне?
- Что?
Он поворачивает голову и испуганно смотрит на меня.
- Мне ты можешь сказать правду, Ран, или тоже попытаешься отделаться ложью?
Он медленно моргает, и его взгляд становится затравленным. Он смотрит на меня, но я не уверен, что он меня видит.
- Кого я пытаюсь обмануть…
Он прикрывает глаза, и его лоб пересекает горестная морщинка. Я тоже хмурюсь.
- Ран…
Он взрывается, перебивая, прежде чем я пытаюсь уточнить его слова.
- Ты не мог просто проглотить мою ложь, Кроуфорд? – Теперь его глаза блестят, а голос дрожит от ярости. - Хочешь, чтобы я лично вывернулся перед тобой наизнанку? Это твое очередное наказание? Тебе мало того, что докладывает тебе обо мне телепат? Боюсь, что больше мне нечего добавить, Кроуфорд: я и так весь перед тобой на блюдечке!!!
Последнюю фразу он кричит мне прямо в лицо, но во время его монолога мои мысли, обгоняя друг друга, добавляет куски в незавершенную головоломку, объясняя многое в его странном поведении. Все это время он думал, что я подпустил к нему Шульдиха? Он думал, что мне доставляет удовольствие мучить его, зная все, что происходит у него в голове? Он думал, я знаю, что он…?
- Шульдих ничего мне не докладывает, Ран, - как можно спокойнее отвечаю я. – Потому что я с самого начала запретил ему сканировать тебя.
И снова наступает эта звенящая тишина, во время которой он недоверчиво смотрит на меня.
- Ты хочешь сказать, что…
- Я не знаю, о чем или о ком, - я не удерживаюсь от уточнения, - ты думаешь, Ран. Но сейчас ты лжешь, а я хочу знать правду.
Он вжимается в сидение, опуская голову и пряча лицо за длинными красными прядями. На сей раз он молчит так долго, что я уже не надеюсь на то, что он заговорит. Мне нужно ехать, если я не хочу опоздать на важную встречу. Придется продолжить наш разговор позднее. Я берусь за ключ зажигания, но в этот момент он начинает говорить.
- Я должен тебя ненавидеть, Кроуфорд, - его голос звучит так тихо, что я с трудом улавливаю слова, - каждый день, каждый час, каждую минуту… Но у меня не получается. Что бы это ни было, это сильнее меня… Я не знаю, как это назвать. Это не любовь. Это… Это…
- Одержимость, - подсказываю я нужное слова.
- Одержимость, - соглашается он.
Я снимаю очки и устало тру переносицу. Я всегда считал себя лучше других, ставил себя выше и ценил намного дороже, а когда судьба решает наказать, она делает гордецов слепыми.
- Ты правда этого не знал, Кроуфорд? – уточняет он.
Я молча мотаю головой.
- Кого ты видел во сне в ТО утро? – вместо ответа спрашиваю я.
Теперь он знает, что может солгать, и я даже не смотрю на него. Но вечер откровений еще не закончен.
- Тебя, - еле слышно признается он и, отодвинувшись, прижимается лбом к боковому окну, больше ни на что не реагируя всю дорогу.
Когда я паркуюсь в гараже, он выходит из машины, аккуратно прикрывает дверцу и, ни разу не оглянувшись, исчезает в доме.
Мир не рушится вокруг меня только потому, что он и так уже в руинах.
Я смотрю ему вслед и понимаю, что теперь меня ничто не остановит: я верну его себе.
~~~
Я возвращаюсь домой очень поздно: сначала переговоры с новым заказчиком, потом - прием у одного из постоянных клиентов. Я знаю, что не стоит отказываться от таких встреч, поэтому мне приходится выдержать светское общество ровно столько, сколько требуют приличия. Но когда я вхожу в темную спальню, почему-то сразу понимаю, что Ран еще не спит. Он лежит на своей половине кровати c закрытыми глазами и не подает вида, что услышал, как я вошел, но я все равно знаю, чувствую, что он прислушивается к каждому моему движению. В чем я не уверен, так это в том, подглядывает он за мной или нет, но начинаю раздеваться нарочито медленно. Впрочем, тут же себя одергиваю, когда это замечаю. Холодный душ - и немедленно! – лучшее лекарство от подобного ребячества и несвоевременного возбуждения, а если не хватит одной воды, то всегда есть еще один способ снятия напряжения.
Мне не помогло ни то, ни другое. Потому что, когда я возвращаюсь в комнату, одного взгляда на Рана оказалось достаточно, чтобы снова почувствовать возбуждение. Я даже начинаю думать, не вернуться ли мне в ванну и повторить только что законченный сеанс мастурбации. Но оказаться рядом с Раном мне все-таки хочется еще больше.
Я ложусь в постель и, устраиваясь под одеялом, в какой-то момент касаюсь рукой его тела. Это прикосновение действует на меня, как ожог. Вспышка пламени от одного только легкого соприкосновения с его кожей. Я был прав: он не спит, потому что мы оба вздрагиваем и на секунду замираем, но в следующее мгновение - я уже сжимаю его в руках, не успевая понять, то ли это я притянул его к себе, то ли он сам рванулся ко мне, а теперь снова сжался, испугавшись собственного порыва. Я вижу только, как играют лунные блики в его широко распахнутых глазах. Я хочу его, и я не созидатель, я – разрушитель. Но сейчас я не хочу ничего ломать. Я не хочу ломать его.
Я чувствую, что он пытается отодвинуться, и еще сильнее прижимаю его к себе.
- Не бойся, Ран. Я не сделаю тебе больно.
Я касаюсь его щеки и поглаживаю бархатную кожу. Тонкие брови поднимаются недоверчивым домиком, и я разглаживаю пальцем эту суровую морщинку. Я верю, что отпустил бы его, если бы дело было только в моем собственном возбуждении, но я отчетливо чувствую его напряженную плоть, прижатую к моему бедру. Облегчение в его глазах, когда я расслабляю объятия, снова сменяется испугом, когда я накрываю ладонью его член.
- Я не сделаю тебе больно, - тихо повторяю я, лаская его плоть через тонкую ткань плавок, и прикасаюсь к его губам.
Он мне не верит. Его губы послушны, но безучастны, и все, что я могу сделать, это показать наглядно, что я действительно не собираюсь причинять ему вреда. Я сползаю вниз, подцепляя резинку плавок, стягивая их. Его сердце стучит так громко, что я слышу этот стук лучше, чем судорожные вздохи, срывающиеся с его губ. Он пытается ускользнуть, но, ворочаясь, только помогает мне обнажить его бедра. Я притискиваю его к себе и замираю, прислонившись лбом к его животу, вдыхая мускусный запах его желания. Его сердце стучит часто-часто, как загнанный в ловушку зверек, отчаянно пытающийся вырваться на свободу. Я усмехаюсь и провожу языком по толстой напрягшейся вене. Он вздрагивает и невольно подается мне навстречу, еле слышным стоном встречая мое следующее движение. Я обвожу языком выпуклую границу обнажившейся головки, и слышу еще один сдавленный всхлип. Его руки ложатся мне на плечи, обжигая кончиками холодных пальцев, и мне хочется согреть моего ледяного Фудзимию…
Я беру его член в рот целиком, решая больше не тратить время на прелюдии. Какой же он сладкий. Почему я так редко доставлял ему удовольствие подобным образом? Всего пару раз за то время, пока он со мной. Я считал, что таким образом наказываю его? Как же я ошибался, ослепнув от ярости на самого себя за то, что испытываю к нему такие странные для меня чувства. Я всегда считал себя бесстрастным и рациональным, но им я просто одержим. В этом мы одинаковы. Вырванное у него признание очень четко подошло и к моим чувствам. Мы просто одержимы друг другом. Так что получается, что я наказывал себя не меньше, чем его. Разве мне не нравится, как его пальцы зарываются в мои волосы, не давая отодвинуться, заставляя поглощать его член так глубоко, как только могу, не теряя при этом контроля? Разве мне не нравится слушать, как звучат его стоны и гневные рыки, когда я сопротивляюсь давлению его рук? Разве мне не нравится его вкус, когда терпкая, густая сперма заполняет мой рот, а он захлебывается собственным криком?
Конечно, мне нравится все, включая и то, что он, с трудом дождавшись, когда я высосу его до конца, притягивает меня к себе и впивается в мои губы, а его глаза при этом шальные и бездонные. И я отнюдь не против, когда он опрокидывает меня на спину и опускается вниз, намереваясь оказать ответную любезность.
Он просто покорный и терпеливый, если его заставить, но когда он хочет этого сам… Это непередаваемо. Он вытворяет языком что-то такое, что заставляет меня терять контроль и стонать в ответ на каждое его движение. Какой-то еще работающей частицей мозга, я боюсь, что сломаю его хрупкие плечи, если буду так вцепляться в них пальцами. Я ослабляю хватку, потому что он сам знает, что мне нравится больше всего. Ему требуется всего несколько минут, чтобы довести меня до ошеломляющего оргазма, а пока я прихожу в себя, восстанавливая не только способность мыслить, но и дышать, он вылизывает меня дочиста, как ласковый котенок, медленно и тщательно. А потом сползает с меня вбок и сворачивается калачиком.
Он что, и правда думает, что я отпущу его на свою половину кровати?!?
Я притягиваю его к себе, игнорируя протестующий вскрик. Теперь мы так же, как и в то злосчастное утро, лежим, обнявшись, наверное, оба пытаясь осознать, что это на нас нашло. Но, черт побери, мне приятно чувствовать его так близко к себе. Я запускаю пальцы в мягкие волосы и начинаю поглаживать его по голове. Он еще какое-то время настороже, но потом расслабляется и засыпает.
Это просто кошмар. В прошлый раз после разлуки я терзал его, как дикий зверь, а сейчас после двухнедельного воздержания растаял от патетичной нежности. Мне определенно нужно отдохнуть. Пару недель в каком-нибудь заснеженном месте. Тишина, треск бревен в зажженном камине, мягкий мех под ногами и ни одной живой души на целые километры вокруг… Идиллия, в которой я свихнусь за несколько дней без Рана…
Нет, лучше я останусь здесь, рядом с ним, и мы начнем все заново.
~~~
С этой ночи все начинает меняться, но я не могу дать однозначную оценку этим переменам. То, что днем Ран по-прежнему старается держаться от меня на расстоянии, – это плохо, но то, что ночью он не противится нашему сближению, – хорошо. То, что днем я стараюсь держать предложенную им дистанцию, – это слабость, но то, что он почти перестал бояться меня ночами, – несомненно, моя заслуга.
И так во всем, в каждом минусе есть свой плюс, и наоборот. Но я настойчив, а он всеми силами борется с самим собой. После всего, что произошло между нами, я бы не удивился, если его чувства изменились. Но его притягивает ко мне, как магнитом. Конечно, я понимаю, что он не хочет, чтобы все стало, как прежде. Слишком полярны были границы нашего взаимодействия: я единолично властвовал, а он - беспрекословно подчинялся. Теперь мы оба пытаемся расширить эти рамки, но не всегда делаем правильный выбор: он ставит меня в тупик своей нелогичностью, в ответ я начинаю слишком давить на него.
Зато теперь я знаю еще одну причину, почему никогда не обращусь за помощью к Шульдиху. Сделав это, я не только впущу телепата в свои личные дела, но и признаюсь в своем поражении, потому что это будет означать, что я не смог адекватно оценить чувства одного маленького красноволосого котенка и свои собственные. Я не могу никому признаться, что все обернулось по-другому, что с самого начала мы были на одной доске, но каждый играл в свою игру, в соответствии со своими правилами расставляя фигуры и делая ходы, независимо от логики другого игрока. А теперь мы пытаемся придумать новые правила, которые устроили бы нас обоих.
Днем он как всегда прячется за отрешенностью, как за непробиваемой броней, проявляя заинтересованность, только если дело касается его сестры, а ночью снимает маску, переступая через свой страх, плохо скрывая свою уязвимость, щедро делясь со мной своим желанием.
Не могу сказать, что я хочу только помочь ему. Я слишком далек от романтики и никогда не был альтруистом. Он нужен мне, поэтому для достижения своей цели я использую все, что есть в моем арсенале: я начинаю заглядывать в наше будущее.
Видения, как всегда, хаотичны и кратковременны. Они оставляют мне пищу для размышлений, но не дают четких инструкций. Я пока не знаю, что мне делать со смеющейся Айей и бледным Раном, который смотрит на нее с застывшим лицом. Я не знаю, когда и почему Ран будет сидеть в моей машине с таким убитым видом. Почему-то у меня остается четкое ощущение, что это будет еще не скоро. Так что я решаю пока оставить в покое это видение, потому что над другим определенно надо задуматься уже сейчас. Я не знаю, как мне предотвратить вот это: Ран вырывается из моих рук, потом, обессилев, замирает, в его глазах застыл страх, а рот искривлен в немом крике.
Когда я прихожу в себя после этого видения, то все еще чувствую его сведенное судорогой тело подо мной, его пальцы, вцепившиеся в мои плечи… Едва отдохнув, я опять пытаюсь увидеть картинку целиком, но ничего не получается. Я извожу себя снова и снова бесплодными попытками, но добиваюсь только большей реальности происходящего и еще нескольких деталей. Я вижу его приоткрытые, дрожащие губы и абсолютно мертвые глаза.
Если это произойдет, я раздавлю его окончательно. Я истощен, истратив массу энергии на стимуляцию своего дара, и зол на столь мизерный результат моих попыток, но я не позволю этому случиться.
Выпив кофе, я заставляю себя успокоиться и спускаюсь в гараж к машине: пора ехать за Раном в больницу. Этот каждодневный моцион превратился и в часть моего существования, и я вдруг представляю, что в моей жизни больше нет Рана. Никто не бесит меня своим молчанием и безразличием. Никто не занимает мои мысли, как только я отвлекаюсь от работы. Никто не заставляет меня чувствовать то, что глубоко противоречит моей натуре. Мне не надо больше думать, что чувствует находящийся в моей постели очередной мальчик. Не надо искать ответы на вопросы, которых с каждым днем становится все больше…
Я не хочу такой жизни.
Будущее прячется от меня, предостерегая обрывочными, пока непонятными ситуациями. Я готов попытаться обыграть судьбу, но я не дам ему уйти из моей жизни.
RikaSA
http://www.mr-yaoi.ru