Автор: Aurenga
Фандом: Weiss kreuz
Рейтинг: NC-17
Жанр: slash, AU, OOC
Пайринги: множественные. Основной - Кроуфорд/Фуджимия.
Примечание автора: Время условное, пост-Капитель
Отказ от прав: Персонажи фика принадлежат их создателям. Автор фика не извлекает материальной выгоды от их использования. Размещение фика на других ресурсах - с согласия автора. Ссылки на фик – приветствуются.
Отзывы: сюда
Йоджи посасывал пиво, краем уха следя за оживленной беседой Кена с Фарфарелло. Спорили они на медицинскую тему, что-то там про коленные связки, или вообще про связки; Хидака ссылался на личный опыт и мнение тренера, ирландец - на учебник физиологии. Он вообще на удивление много для одноглазого психа читал, одно имя чего стоило... Собственно, откуда оно взялось, Кудо и узнал только от него.
Стоило вылететь с кухни в мыле, как он наткнулся на притаившегося в засаде Берсерка. И попал. "Эй!" - возмутился Йоджи, запоздало осознавая, что по части физической силы равняться с Фарфарелло не может никак, - "слушай!.." "Ты хочешь об этом поговорить?" - поинтересовался ирландец, ухмыляясь с благожелательной миной заплечных дел психоаналитика.
Как ни странно, они действительно поговорили. И сошлись на том, что вышло спьяну и нелепо, но забавно и приятно. Не стоит придавать значения. Фарфарелло пообещал дать немцу пинка, и, похоже, передумал. Балинез, по чести сказать, тоже. Держать на Шульдиха камень за пазухой долго не получалось. Он был слишком веселый и располагающий к себе; то, что Кудо за неимением более подходящего слова окрестил "светомузыкой", оказалось просто его способом общаться, с теми, кого телепат зачислял в "свои"… изнанка, оборотная сторона беспощадных и не связанных общественной моралью людей. Кроуфорд защищал своих. Шульдих все время порывался своих развлечь.
Шварц были не оперативной группой, которую сплачивают деньги и приказы начальства.
Командой.
У тварей тьмы это получалось. У Белых охотников - нет. Они занимались, по большому счету, одним и тем же ремеслом. Вайсс нарушали закон ради закона, и закон закрывал глаза на преступников, которые путались в его паутине, в закрученных нитях собственных судеб; для Шварц законов не существовало.
Но они были командой.
Если распустить Белых на все четыре стороны, как уже бывало, - они станут друг для друга только лишним напоминанием о невеселом и неприглядном прошлом. Предпочтут не видеться вовсе. Забыть. Поставить точку. И представить, что, скажем, Фуджимие пришло в голову помогать кому-то из Вайсс…
Абиссинец. Йоджи вспомнил и скрипнул зубами. И в клинике, и вернувшись из нее, он очень тяжело просыпался. Долго не мог понять, сон или реальность вокруг. Порой казалось, что уже утро, что он уже встал, умылся и побрился, - и вдруг открывал глаза в своей постели часа этак в три ночи. И в тот раз тоже мелькала мысль, что он видит какой-то дикий сон. Но Йоджи водил тесное знакомство со своим кошмаром, девушкой с простреленной навылет грудью. Она была ревнивей, чем при жизни, и других он не видел.
Сначала он осознал, что за стенкой трахаются, и не мог этого не одобрить.
Потом - что там, за стенкой, спальня Айи. Тут он так удивился, что проснулся. Где, интересно бы знать, Абиссинец, и какие психи решили рискнуть здоровьем, перепихнувшись на его кровати? Хотя идея, конечно, недурна и заслуживает…
А потом Айя начал стонать.
Йоджи ошалел.
…он снизу, идиот поймет. Иначе не всхлипывал бы так сладко и больно. А казалось, если Фуджимия надумает иметь секс, то и будет - иметь, спокойно, уверенно, властно, контролируя себя так же, как обычно. Вообще-то лучше погорячее и поровну, но его настолько, до сумасшествия хотелось, что пусть бы даже и без жаркой страсти было.
Знал бы, что он любит снизу… и как он любит… а все равно бы ничего не получил. Лежи смирно, глотай слюнки.
К-со. Что с ним делают, как его ставят, что он так заходится? "Ну пожа-алуйста, Брэ-эд…"
…можно пойти покурить на кухню, или в душ под холодную водичку, или вовсе в сад. А можно поступить проще и вздрочнуть. Чем уже и занимаемся, не будем себе лгать. Простыня под спиной взмокла от пота. Откинем одеяло, подвинемся к стенке ближе, чтоб посвежее и лучше слышать… раз-раз, вверх-вниз по стволу, в ритме вскриков Айи, поласковее там с ним, Кроуфорд, хотя, конечно, лучше б ты сдох и провонял.
Так и знал, так и знал. В тот день, когда отморозок вспомнит, что люди трахаются, Йоджи будет где угодно, но только не рядом в боевой готовности. Потому что Йоджи неудачник. Лу-у-узер, как говорят американцы…
Окончательно проснуться удалось только после оргазма. Повезло, ничего не скажешь. Когда он перестал думать о губах Айи, и заднице Айи, и поднявшемся члене Айи, а подумал более-менее здраво, то испытал такой шок, от какого в процессе точно случилась бы нестоячка.
Фуджимия.
Гордый.
Злопамятный.
Вымороженный напрочь.
Обкончался там сейчас по самые уши.
Под Кроуфордом.
Ничем более абсурдным не мог разродиться этот долбаный мир. Йоджи вспомнил, в каком возмущении и бешенстве были Вайсс, получив последние указания Критикер, и безмолвно расхохотался. Отморозок все понимал буквально, в том числе фразу "расслабиться и получить удовольствие"… "Держал бы ты язык за зубами, Кудо", - посоветовал себе Йоджи, все еще корчась в приступе идиотического смеха, - "он бы, может, и не додумался". То-то радость американцу, активный отдых без отрыва от производства. Это конструктивно.
Смех пропал так же внезапно, как и накатил. Остались недоумение и едкий осадок.
Наутро Фуджимия выглядел таким же холодным и замкнутым, как обычно. Как все последнее время; знать бы, когда у них завертелось, не то что словом перекинуться, ведь даже не смотрели друг на друга лишний раз… "К-со. И это он так вкусно плакал вчера через стенку от меня?"
Йоджи смотрел-смотрел и заговорил.
Думалось, что Айя должен взъяриться. Или покраснеть. Оправдываться он бы не стал, потому что вообще никогда этого не делал.
Айя уставился на него в упор. Будь его лицо чуть выразительней, можно было бы сказать, что он изумлен.
- Кудо, - сказал он, - но это мое дело, и тебя оно не касается.
"…а то, что я плавал в поту и бессоннице, у меня дружок в подбородок упирался, и я дрочил до одурения, слушая, как тебе под ним хорошо - это меня не касается? Ах да, тебя это не касается точно".
- Когда я ляпнул насчет подставить задницу, то не думал, что ты решишь действовать! - бросил Йоджи, стараясь подпустить в слова как можно больше яду. - Чего угодно можно было ждать, но что ты умудришься влезть в постель к шварцевскому пророку…
- Йоджи, я не спрашиваю, как ты умудрился переспать со шварцевским маньяком. Хотя это находится за пределами моего понимания.
На этом Айя дал понять, что закончил беседу, и вышел, аккуратно притворив дверь. Йоджи остался стоять с открытым ртом, пытаясь найти встречный аргумент, но так и не нашел.
"С чего, черт возьми?"
- Эй, вы! - вдруг заверещал над ухом Шульдих, выдернув Балинеза из размышлений. До сих пор немец сидел с потерянным видом, зажав бутылку коленями, и на окружающее не реагировал. - Прекратите!
- Тихо, - строго и вдохновенно сказал ирландец, следя за мельканием собственного ножа в руке третьего Вайсса, - не сбивай…
Острие легко клевало обивку дивана между пальцами растопыренной пятерни. Все быстрей и быстрее. Наконец, заточенная кромка коснулась кожи, и выступила темная капля. Единственный глаз Фарфарелло расширился.
- Двадцать пять, - выдохнул Кен, возвращая владельцу нож. - Рекорд был тридцать один.
Немец мрачно закатил глаза. "Сумасшедший дом", - прозвучало в голове у Йоджи.
…интересно бы знать, что по этому поводу думает Шульдих. Ему вроде как изменяют…
Шульдих фыркнул. Йоджи покосился на него.
"Что, дошло?"
С виду телепат общался исключительно с бутылкой. Йоджи подумал что-то неопределенное и сам не понял, какого он мнения.
"Они каменные рожи сделают, зыркнут друг на друга пару раз мрачно, и все спокойны и счастливы" - грустно подумал собеседник. - "А то, что от них этой их… на весь дом фонит - это я один нюхать должен".
Мысли Балинеза упорно отказывались складываться в слова.
"Ты как собака, одними чувствами разговариваешь", - усмехнулся Шульдих, и Йоджи забыл обозлиться: он с головой потонул в "светомузыке", и мучительно хотелось, чтобы телепат, наконец, снова повеселел. - "Впрочем, ты ведь кошак, тебе положено. Да нет, Брэдли его не любит. Он не способен. Им просто хорошо вместе, и это гораздо хуже, потому что его гребаный эмоциональный комфорт для него дороже всего".
"А ты?.."
"А ты?" - встретил вопросом рыжий. - "Ты тоже извращенец, любящий злобных типов с большими острыми железяками?"
Йоджи не собирался отвечать. Но он невольно вспомнил, а закрыться от Шульдиха ему не удалось бы, даже имей он такой навык.
"…сказал: "Я не нуждаюсь в таких отношениях". И это значило: "Я не нуждаюсь в таких отношениях". "Понял", - сказал я. А теперь понимаешь, что на самом деле это значило "Я не нуждаюсь в таких отношениях с тобой, придурок Кудо". И это обидно и больно".
"Ясно. Извращенец", - беззлобно резюмировал телепат. - "Ну, значит, радуйся".
"Чему это?"
"На послезавтра у нас билеты в Неаполь. Останешься врачевать Фуджимии разбитое сердце".
Фарфарелло сунул окровавленные пальцы в рот.
- Двадцать семь, - удовлетворенно проурчал ирландец. - Рекорд был пятьдесят, но тогда рыжий мне не отсвечивал.
- Паршивец, - отозвался Шульдих, допил пиво и посмотрел в горлышко бутылки на просвет.
- Спустить на живого бога санэпиднадзор. Я нахожу, что это стильно, - Кроуфорд откинулся на спинку кресла, сплетая пальцы.
- В твоем стиле, - холодновато согласился Айя. - Никто не умеет оскорблять так, как ты.
Пророк усмехнулся.
- Твои комплименты, Фуджимия, дорогого стоят.
Айя неопределенно хмыкнул, отводя глаза. Это выражение лица Брэду было знакомо: ни дать ни взять крестик на веб-странице: "файл smile.jpg не найден". Но файл есть. Подразумевается. Еще одна деталь экзотического очарования, из того же ряда, что громоздкое средневековое оружие, к которому так привязан Абиссинец.
Усаживаться на подлокотник тоже не по-самурайски, как бы ни было неудобно стоять в полу-наклоне. Рука японца, заглянувшего в экран ноутбука, легла на спинку кресла рядом с плечом Кроуфорда. Желание прикоснуться ударило штормовой волной; американец тянул время, наслаждаясь сознанием того, что его прихоти исполнят немедленно, стоит только их обнаружить.
Инеисто-седой пластик клавиатуры - фоном для длиннопалой жесткой руки: Айя щелкнул по клавишам, вызывая предыдущую новость. Наклонился ближе. Прядь алых волос почти неощутимо задела щеку. "В эту игру ты играешь с не меньшим удовольствием, Ран, признай".
Он признает.
Дразнит.
Двери заперты.
- Решение государственной экспертной комиссии ошибочно, - вслух читает он с полувопросительной интонацией.
- Разумеется.
- Не исключена фальсификация доказательств.
- Частичная.
- Зачем? Недостаточно настоящих преступлений?
- В зоомагазинах продают игрушки для собак, - иронично проговорил Кроуфорд. - Пластмассовые кости с запахом настоящих. Пусть повозится с такой.
Встретил взгляд Айи.
Фуджимия думал то, что думал бы на его месте любой: о дьявольском разуме, безжалостности, насмешке над законом. Но стоило глянуть внимательней, зайти чуть глубже, на грань подсознания, туда, где начиналось твердое ядро личности, и невозможной становилась ошибка, - ему это нравилось.
Заразить духом небрежности. Сбить с ритма. Стратегия, общая для боя на мечах и деловой операции… Брэд протянул руку, скользнул кончиками пальцев по белокожему горлу. Айя послушно поцеловал его в губы. Еще и еще, замирая над креслом в неудобной позе, напряженный, близкий к растерянности. Восхитительное ощущение.
- Есть еще кое-что интересное, - прежним деловым тоном сообщил Кроуфорд, отпустив его. Вызвал историю браузера и отступил на шесть шагов.
"Убийство видного политика: нити тянутся к ИСУИ"
- Тот Сато, которого устранили вы?
- Он бывал строптив с Мацумото.
Фуджимия одобрительно опустил веки.
Айя чувствовал себя на месте - здесь, рядом с человеком, чья сила гарантировала тому получение любой власти, какую он мог пожелать, и оттого он не хотел власти. Провидец не был преступником: он не жил в мире, которым правил закон.
О некоторых вещах Айя предпочитал не думать вовсе. Разбираться в собственных чувствах казалось бессмысленной мукой. Все продлится недолго и закончится навсегда. Есть общее дело; есть случайное обоюдное влечение, никаких обязательств, и почему это должно волновать кого-то?
"Я решаю, что мне делать, и получаю то, что хочу".
Пусть хотя бы какое-то время пройдет так. До горечи правильно и легко.
…Кроуфорд, взлохмаченный, одетый в джинсы и клетчатую рубашку, мерит шагами комнату, поскребывая щетину; надеть шляпу - и можно снимать в рекламе Мальборо. С таким выражением лица люди обычно думают, где взять денег. Брэд рассчитывает связи личной мести в среде действующих в Токио китайских Триад.
Это тоже одна из его масок.
Кроме ледяного спокойствия и презрительной усмешки, знакомых с давней поры, есть множество других, и ни одна не лжива всецело.
Единожды Айя видел его испуганным. Страх очищает; не знают его лишь глупцы и безумцы. Для всех прочих он становится той кислотой, которой испытывают золото. Обнажает силу или слабость. Они оба умели извлекать силу из страха: Айя обращал его в ярость, Брэд следовал собственной природе. Он объяснил как-то, когда Айя расслабился рядом с ним до такой степени, чтобы разговаривать и спрашивать, не думая.
"Когда ты что-то видишь…"
"Да?"
"У тебя такое лицо, будто тебе жаль кого-то. Или чего-то. В будущем".
"Я бы не сказал", - усмехнулся Брэд.
"Мне показалось?"
"Нет. Это другое". - Айе нравилось его слушать, и он об этом знал. - "Пси-способности - это надстройки базовых функций психики или физиологии. Осязание, эмпатия, и так далее. Предвидение развилось из инстинкта самосохранения…" - он помедлил и добавил иронично, - "Так что на самом деле я трус".
"Зачем ты мне это говоришь?" - пожал плечами Абиссинец.
"Доказываю доверие".
"Не надо".
"Я же не требую ничего в ответ".
Айя поцеловал его. Целоваться было проще, чем искать слова.
Услышав "подробности я буду обсуждать с командиром группы", он вздрагивал, и порой ловил на себе сочувственные взгляды прочих Вайсс. Это злило; все понимали, что Фуджимия злится, и легко объясняли себе, почему. Не слишком приятно, должно быть, выслушивать снисходительные указания недавнего врага…
Унизительно было дрожать от радости и предвкушения.
Некоторое время они действительно обсуждали подробности.
- Биржевая сводка? - уточнил Айя, увидев на экране столбцы с бесконечно меняющимися числами.
Американец кивнул и пояснил:
- Сбрасываю акции предприятий Мацумото.
- Ты покупал его акции?
- Why not? Это были перспективные предприятия, - Кроуфорд засмеялся. - Завтра ценовой тренд поменяется, а послезавтра котировки рухнут со свистом.
- Многие разорятся?
- Все, кто этого заслуживает.
Айя помолчал.
- А Мацумото следит за биржей?
- Да, - не без удовольствия сказал пророк.
- Значит, он поймет? - недоуменно проговорил Абиссинец.
- Информированность объекта не имеет решающего значения.
- А что имеет?
- Случайность. Много случайностей.
Японец, не произнеся ни слова, выпрямился, отошел к окну. Брэд проводил его взглядом. Гордо посаженная голова, легкая звериная поступь… смертоносное украшение. Кимура был впечатлен. Люди его окружения происходили из тех, на кого Вайсс частенько давали ориентировки, Фуджимия чувствовал это кожей, и спутники Кимуры тоже чувствовали, хотя и не могли понять, с чего их так неприятно холодит и постоянно манит выйти. Особенно забавлял Кроуфорда сам Кимура. Обладатель многих достоинств, но слишком уж острого чувства социальной справедливости, он отказывался понимать, как и где гайджин сумел найти такое совершенство и как совершенство согласилось на него работать.
О, это было непросто, Кимура-сан…
Провидец разорвал связь с Сетью и откинулся на спинку кресла.
Можно и дальше работать с документами, перепроверять информацию, писать ответы на несрочные письма. Айя выдержит паузу. Потом спросит, следует ли ему уйти. И если попросить остаться - останется, устроится в дальнем кресле, подчеркивая, что не проявляет лишнего интереса к занятиям Кроуфорда.
Можно продолжить деловой разговор; меняя темы снова и снова, добраться до личных, до дружеской беседы. Айя будет разговаривать: по-своему, короткими репликами, больше слушая. Он не умеет рассказывать и стыдится этого, приходится немало потрудиться, чтобы увлечь его беседой. Эту задачу интересно решать.
Можно выказать минутную слабость, сознаться, как утомителен ежесекундный контроль, как печально постоянно делать поправки на человеческое недомыслие, как тяжело учитывать в планировании сотни факторов. К этому приему нельзя прибегать часто, иначе он утратит свою действенность; но иногда показаться уязвимым необходимо… надменный Фуджимия сядет на пол у ног Кроуфорда и обнимет его колени, глядя снизу вверх обычным своим хмурым взглядом.
Можно позвать к себе, запереть в объятиях, вскинуть на руки, - и снова ответ будет верным, самым желанным.
Предсказуемость не раздражала, как не могла раздражать Брэда любая предсказуемость, самое обыденное из свойств его мира. Но характер реакций настолько совпадал с представлениями Кроуфорда об идеальном партнере, что вынуждал заподозрить: независимый и замкнутый Айя, тем не менее, инстинктивно чувствует, что требуется сделать в каждый момент. Обычная человеческая эмпатия, избавляющая, тем не менее, от множества неудобств, если сопряжена с доброй волей. Телепат точно знает, чего от него хотят, но его всегда нужно просить.
Идеальный ведомый. Не партнер для танца, не зеркало… резонанс пробуждал ассоциации с чем-то знакомым.
Пророк поднялся с кресла, кладя очки на стол. Раскрыл объятия. Японец прильнул к нему, обвил руками шею, положил голову на плечо. Брэд поцеловал его в лоб, и фиолетовые глаза блаженно закрылись. Руки Кроуфорда, властные и осторожные, скользнули под рубашку, провели по мигом покрывшейся мурашками спине. Айя со стоном вздохнул и уткнулся носом ему в шею. Ребра проступали под кожей; обнаженный Айя грациозен, словно гепард, но на ощупь все эти кости могут быть не слишком приятны. Если торопиться с удовлетворением желания, не добившись нужной степени податливости, или настаивать на том, что не слишком ему по вкусу.
Кожа излучает живое тепло, поднимается и опускается в дыхании грудь, кровь пульсирует в жилах; не исполнитель, не фигура на доске, не ключевая точка стратегии…
Кроуфорд держал в руках оружие.
Первое, о чем подумалось - жесткий, уверенный и холодный металл автомата. Но в стройном теле, доверяющемся его объятиям, крылись высокомерное достоинство и отрешенность, не свойственные огнестрельному оружию.
Кроуфорд неожиданно стал вспоминать, что чувствовали наделенные волей легендарные мечи к своим владельцам. Европейские славились прежде всего предательствами: они вели к гибели тех, кого находили недостойными своих рукоятей… Он не помнил восточных легенд о говорящих клинках. Катаны не отличались болтливостью. Но пусть молча; все же, что ощущает самурайский меч, ложась в направляющие его руки? Здесь, видимо, не следовало жестко отграничивать оружие от воина… как и диктовала древняя философия. Кодекс бушидо основан на повиновении, не так ли? Самозабвенно подчиниться чужой воле; стать продолжением руки, стать рукой, дать овладеть собой так полно, чтобы не осталось ни единой преграды; испытать естественное счастье служения; соединиться…
Вот оно, японская роза, Абиссинец: тебе нужен господин, чтобы служить ему. Вначале твоим господином была семья, затем месть, и когда ты утратил последнее - потерялся. Работа киллера под крышей особого полицейского отдела - эрзац, блеклая замена, и приходится уговаривать себя, заставлять себя, приказывать себе смиряться с этим.
Минимальной способностью к телепатии обладали все паранормы, но в работе с людьми, не наделенными Даром, это не давало значимого эффекта. Все же при физическом контакте способность обострялась; и если Брэд читал правильно, то Айя ничего не думал вообще. Одно лишь кошачье, животное наслаждение теплом и лаской; в нем не было даже сексуального подтекста, хотя вожделение вспыхнуло бы по первому зову. Кроуфорд почти позавидовал: он порой и желал бы сделать перерыв в постоянном анализе и осмыслении происходящего, но это было скорее свойство темперамента, чем привычка. Не удавалось.
…нанимаю вас, мистер Фуджимия.
…беру тебя на службу, ронин.
…доверяю, Айя.
Брэд наклонился к нему, придержав ладонью красноволосый затылок. Твердый, как жало, язык Айи скользнул ему в рот, быстро провел по зубам.
"Я без колебаний воспользуюсь столь великолепным и грозным оружием. Обещаю быть почтительным и бестрепетным в сражении. Такой владелец не оскорбит тебя".
Оружию доверяют жизнь. За ним ухаживают, его высоко ценят, к нему привязываются, даже впадают в зависимость от него… но только праздный коллекционер, ни разу не проливавший крови, способен любить оружие.
Впрочем, все воинские школы говорят об одном. Для высочайшей эффективности действий оружие не нужно любить.
Нужно чувствовать себя с ним единым целым.
То, чем Кроуфорд занимался со своим японским мечом, уже лишь формально называлось поцелуем: изощренная, почти непристойная сексуальная игра. Подумать только, чему удалось научить этот суровый рот…
…эйфория. Это состояние он переживал до сих пор дважды. Когда впервые осознанно использовал Дар и добился успеха; мальчишеская, детская, давняя радость; когда топил в набегавшей волне свой белый пиджак, эсцетскую униформу, и, призывая в свидетели хохочущих Шварц, торжественно клялся, что больше никогда не наденет белый костюм.
Третий раз был сегодняшним утром.
В его постели сонно жмурил раскосые глаза азиатский киллер.
У киллера были неестественного цвета волосы, девичья талия и довольно забавная легенда прикрытия. История знакомства привносила острый привкус вражды и победы. Высокомерный японец не терпел посягательств на свою независимость при посторонних, но наедине становился нерешительным и послушным; это было очаровательно. Все вместе могло доставить удовольствие, развлечь, украсить собранную Кроуфордом головоломную схему, точно ягода вишни - коктейль, и не более. Нечему радоваться. Никакой причины для торжества. Слишком ничтожный повод для впадения в эйфорию…
Настораживало то, что эмоциональная температура на несколько градусов выше нормальной держалась постоянно; он даже успел к ней привыкнуть. Обычно переизбыток эмоций ощущался как тяжесть и обуза, как что-то, мешающее мыслить, сбивающее с ног, но сейчас было иначе.
Шампанское. Это напоминало шампанское, пузырьки углекислоты, танцующие в солнечном золоте. В странном состоянии не заключалось угрозы, - самообладанию ли, цельности, остроте разума. Мысли текли легко и стремительно, лабиринт раскрывался, детали головоломки укладывались в пазы сами собой, увлекаемые игристым светом. Было комфортно и хорошо думалось. Дальше рефлексировать Брэд не хотел.
- Виски? - спросил он, отпустив Айю.
- Нет.
Кроуфорд отошел к мини-бару и достал бутылку.
- Я сказал, что не буду пить, - хмуро напомнил Фуджимия.
- Ты сказал, что не хочешь виски. Это коньяк.
Японец следил за его руками исподлобья, но возражать больше не пытался.
Айя не хотел пить перед сексом, потому что быстро терял последние остатки самоконтроля; поняв это, Брэд каждый раз стал его угощать. Он отказывался, но отказы игнорировали… "Не упрямься, Ран".
"Как скажешь".
Полный обжигающий глоток.
- Ты не чувствуешь вкуса, - укорил Кроуфорд, пригубливая собственный бокал.
- Я не хочу.
Американец усмехнулся. Глядя в теплые ореховые глаза, Айя знал, что через минуту позволит взять себя на руки.
Он никогда не прижимался к Брэду во сне. Слишком мучительно - так близко и так долго чувствовать чужое тело. Переутомление нервов, передозировка близости. Не привык и сейчас, но в первую ночь было особенно тяжело. Тогда, истерзанный, одуревший, чуть ли не теряющий сознание от шока, он подставлял губы и глаза из одной бессильной покорности - больше всего хотелось отодвинуться и спастись от алчных ласк. Кажется, ему что-то шептали. Кажется, его благодарили, за доставленное удовольствие, должно быть… Айю мутило. Он ожидал боли, с ней было бы легче, к ней он привык, - но боли почти не было.
И даже тех неприятных ощущений, что были тогда, - головокружения, пелены в глазах, - даже такого жалкого убежища ему больше не предоставляли. Айя мог сколько угодно лежать, глядя в потолок, и мучиться непереносимым стыдом. Он унижал себя сам: извивался, царапался, упрашивал, не находя сил сдерживаться… Слишком. Все - слишком. Что-то открылось внутри, словно с двери сорвали замок… воды ринулись в пустое русло, сухая вена запульсировала новой кровью; точно умирающий в пустыне, он пил и не мог напиться. И чувство было, схожее с опьянением, такое же сладкое и опасное.
Его неторопливо, с удовольствием сводили с ума.
…проводит рукой по спине, чувствительной, как у кота, от затылка до ягодиц: Айя вздрагивает, смотрит на любовника из-под ресниц, покусывая кончик пальца. Он уже раздет, и на белизне простыней кожа утрачивает, наконец, холодный оттенок фарфора; скорее, розовеет оттого, что кровь ускорила ток. Еще не пройдено расстояние от спокойного "достаточно, я уже готов" до молящего "пожалуйста, я больше не могу!.." Время игры…
Айя обнимает Брэда, чувствуя его жадные и ласковые губы на своей шее, плечах, груди; глаза закрываются, все становится лишним, кроме осязания.
Ощутить чужое тело, сильное и тяжелое, внутренними поверхностями бедер; развести ноги шире, открыться. Не позволить себе протестовать, принимая чужие пальцы, осторожные, скользкие, твердые… нельзя вскрикивать, не школьница… Бесстыдный рот охватывает самое чуткое, лижет, щекочет, прикасается зубами: все тело сотрясает дрожь. Не позволить себе вцепиться Брэду в волосы и начать иметь в рот… не стонать… Он входит, кажется, до ребер, заполняя собой; подтягивает, ставя на лопатки. Еще поглаживает член, перед тем, как начать, но больше не прикоснется… нельзя - самому… это невыносимо, и все равно под ним кончишь, он доведет, ему нравится… нельзя стонать…
Айя сдавленно всхлипывает, стиснув зубы. Ноги, на мгновение замершие в воздухе над плечами Брэда, сжимают того железным охватом, пальцы Айи судорожно комкают простыню.
- Открой глаза, - доносится, и подчиняешься сразу… не жмуриться… невозможно, и не кричать, когда он двигается, задевая… контакт, электрический разряд выгибает дугой, слишком долгий… сладкий.
- Открой глаза! - неумолимый приказ… да, конечно. Его грудь поблескивает от пота, мускулы вздуваются, он склоняется и целует… не хвататься за плечи, не царапать! Двинуться навстречу, глядя в глаза, - светлые, широкие, гайджинские, - ему нравится, жаркое дыхание касается губ, ладонь проводит по спине, поддерживает, заставляя сжаться и заскулить.
Кроуфорд берет его еще раз, выдержка кончилась еще на первом заходе, и Айя подвывает от наслаждения, вцепившись зубами в угол подушки. Глухо взвизгивает, кусает подставленную руку, изгибается, помогая войти в свое тело еще глубже…
…позволено умереть, рассыпавшись миллионом золотых искр.
Пророк отпустил его и перекатился на спину. Задыхающийся Айя прильнул к нему, укладывая голову на грудь.
"Это было", - подумал Брэд, обняв его. - "Это я тоже видел". Когда и при каких обстоятельствах - вылетело из памяти. Странно. Обычно он помнил все, заставлял себя запоминать: привычка, выработанная суровыми тренингами, и отнюдь не бесполезная. Впрочем, единственное незначительное упущение ничего не решало…
- С тобой хорошо… - прошептал японец, ведя пальцем вдоль дорожки жестких волосков, разделяющей пополам рельефный пресс.
- Тем, кто со мной, всегда хорошо.
Айя поднял голову с груди любовника, сел рядом, поджав ноги, и уставился Брэду в лицо так, будто видел в последний раз. Фиолетовые глаза поблескивали. Кроуфорд погладил его по щеке, ощутив на мгновение странную неловкость.
Он вспомнил о Фицджеральде. Тот, даже не англичанин - британец старой формации, тяжело переживал закат Империи и все амбиции ее обломка посвятил Кресту и Розе. Профессор славился демократичностью в отношениях со студентами; во всяком случае, с теми, кто, по его мнению, заслуживал демократичности. Публика в колледже подобралась самая разномастная, от наследников старинных европейских родов до малолетних проституток откуда-нибудь из Гонконга, под стать им были и преподаватели. Стэнли Фицджеральд, один из немногих, был настоящим профессором, правда, литературы, в то время как основной его специализацией являлись практикумы по телекинезу. Профессор мог вышибить мозги половине ордена одновременно, о чем порой скромно знал про себя в присутствии телепатов.
После Второй мировой орден, некогда аристократический, деградировал. Ностальгирующему интеллектуалу стало тяжело в нем; он любил видеть, что его понимают.
Брэду действительно нравилось его слушать. Старый розенкрейцер умел говорить, к тому же, у него было что перенять и помимо этого искусства. Прекрасные врожденные манеры, аристократический небрежный лоск, которым никогда не славились янки. Фицджеральд досконально знал свой предмет и, тем не менее, считал себя дилетантом, - потому что это приличествовало джентльмену.
…экономка подала чай по-английски: с ломтиками свежего лимона, цельным молоком, взбитыми сливками и только что испеченными булочками. Профессор пыхает трубкой, супит седые брови, точно оглядывая со всех сторон собственную мысль. Он похож на кого-то из Инклингов. Полиглот, всех любимых европейцев он читал исключительно в оригинале.
"Tu deviens responsable pour toujours de ce que tu as apprivoisй", - цитирует он, и ближе становится пустыня, в которой французский летчик когда-то разговаривал с маленьким мальчиком. - Ecce homo! Я скажу по-иному..."
С небольшой веранды его шале открывается прекрасный вид на реку, весело бегущую по дну глубокой долины к огромному Фирвальдштетскому озеру; выше по течению, в туманах, угадывается Альтдорф с белыми домиками мирных буржуазных предместий.
"Мы не в ответе за тех, кто дал себя приручить".
Машина остановилась, взвизгнув тормозами. Инерция движения еще не погасла, когда Мицунари вылетел из верной старушки "тойоты" и бросился к линии оцепления, не глядя захлопнув дверцу. Несколько человек в форме отрядов специального назначения пытались оттеснить зевак и журналистов подальше, но только провоцировали новый, еще более решительный натиск. Обычная ошибка. Если полиция хотела действовать в спокойной обстановке, не нужно было вообще светиться здесь со своими автоматами, бронежилетами и ярко-желтыми лентами, оплетающими фонари и авто. Прямо-таки сигнальная ракета: "все сюда, здесь сенсация!"
Мицу нашел Кеи и хлопнул приятеля по плечу, изрядно тем напугав. Кеи невнятно огрызнулся, уделив Мицу один скользящий взгляд, и продолжил высматривать что-то в окнах верхних этажей, пользуясь приближением камеры как биноклем.
Завыла сирена. Чей-то утомленный и злобный голос очень вежливо начал просить людей разойтись. Журналистам предлагалось пройти в пресс-центр, где им предоставили бы самую полную и актуальную информацию. Впрочем, те, кому полагалось сидеть в пресс-центре, скучали там с самого начала. Смельчаки, специализирующиеся на "полевой" работе, выполнять просьбу не собирались.
- Ты опоздал, - снизошел до реплики Кеи. Он всегда был такой, поэтому Мицу не обиделся. Кеи тоже давно не пытался на него обижаться.
- Что здесь творится?
- Сам не видишь?
У входа в центральное здание стояли двое судебных приставов в сопровождении нескольких полицейских. Совершенно загородив двери разворотом плеч, перед ними возвышался один из сотрудников Института Истины, на вид чрезвычайно крепкий и уверенный в себе парень.
- Не пускают? - на всякий случай уточнил Мицу, чей наметанный взгляд уже оценил расстановку сил, а натренированная репортерская жилка набросала первые строки.
- Хуже, - не без удовольствия поддразнил фотограф.
- То есть как?!
- Встречный иск. За клевету. Намеренная дискредитация в глазах общественности. Урон чести и достоинству преподобного учителя.
- Но ордер на арест-то выписан!
- Выписан.
- Кеи-кун! Не мучай! Не пускают?
- Сам не видишь? Там человек с тысячу, наверное, сидит. Круговую оборону держат.
- Столкновения были?
- В том-то и дело, что нет.
- Это как? - поразился Мицу, чуть не подпрыгивая на месте от восторга и нетерпения. Хитрый Кеи дразнил его, но Мицу прощал. Если фотограф выяснял подробности происходящего, пока Мицу выяснял отношения с подружкой, припарковав машину у молла… Кеи имел право немного его помучить. Только не слишком долго, потому что надо в темпе писать материал и везти в редакцию.
- Они выстроили живую стену, - кратко сообщил Кеи. - Блокировали все входы. Не нападают, даже рук не поднимают, просто упираются, и все. Пройти невозможно. А даже если и протолкаются, Учитель все равно не выйдет. Интервью не дают. Знаешь, что говорят? Это акция гражданского неповиновения. Учитель о ней не знает.
- Ого!
- Находится в глубокой медитации уже десять дней, за это время не принимал ни воды, ни пищи, и даже ни разу не шевельнулся.
- То есть приказов не отдавал?
- Никому, никаких. Еще я узнал, что полиция собиралась отключить Институт от электросети.
- Права человека! - на автомате выговорил Мицунари.
- Об этом все узнали тут же, - Кеи чуть улыбнулся. - Не вышло.
Мицу быстро прикинул варианты развития событий. Наверняка юристы Института работают над отзывом прокурорского иска и аннулированием ордера. Встречный иск появился просто потому, что таковы правила игры. Его тоже могут потом отозвать. Мацумото Акира, преподобный учитель, обвинялся сразу по нескольким статьям, но все обвинения выглядели несостоятельными. Так, по крайней мере, казалось Мицунари, который готовил уже далеко не первый материал по теме. Он не собирался всю жизнь прокуковать в репортерах, начинал понемногу заниматься аналитикой, и имел предположения насчет того, по какой причине правительство взъелось на Институт Истины. Переразделы сфер влияния преступных группировок, темные делишки чиновников, нераскрытые убийства - много всякого можно было бы свалить на добрейшего Учителя и его учеников. Мицунари мыслил непредвзято. Он хорошо знал специфику своей профессии и мало доверял материалам, появлявшимся в прессе. С людьми из Института он общался лично. Это были милейшие люди, внутренне спокойные, любящие жизнь. Безумные выдумки вроде боевых отравляющих веществ, которые якобы испытывались на людях, или там бактериологического оружия, могли печатать только совсем уж желтые издания или укуренные в хлам весельчаки в Интернете. А уж про планы захвата Учителем власти… ну-ну, еще про зеленых человечков нам расскажите. Про Годзиллу тоже можно. Повод для возбуждения дела казался мелким и жалким, но причины за ним маячили серьезные…
Так что молодцы они, те, что стоят стеной.
Да и не смогла бы полиция действовать в спокойной обстановке. Мицу, Кеи и их коллеги не позволили бы держать в тайне такие операции.
Кеи вскинул фотоаппарат. Кругом защелкали вспышки десятков камер. Задумавшийся Мицунари даже не понял сначала, что они снимают: сразу у оцепления тоже возвышалась недурная стена из репортерских спин, а он еле доставал Кеи до плеча.
- Идут, - снисходительно пояснил фотограф.
- Кто? - простонал Мицу, - откуда? Зачем?
- Приставы уходят.
У стоящего рядом мужчины в строгом синем костюме, явно представителя какого-то серьезного издания, зажужжал мобильник. В гаме тот не мог расслышать собеседника и поднял громкость динамика до предельной. Теперь даже Мицу разбирал слова. Журналисту в галстуке звонил коллега из пресс-центра.
Обнаружен и подтвержден факт фальсификации большей части важнейших документальных свидетельств. Ордер аннулирован. Процесс продолжается до выяснения подробностей; пока что все обвинения с Мацумото Акиры, главы Института Истины, сняты.
- Ого! - только и сказал Мицу.
Теперь всех будет занимать вопрос, кто и с какой целью фальсифицировал доказательства.
Из здания не доносилось ни звука. Галдели и переговаривались собравшиеся под стенами. По обрывкам разговоров Мицу понял, что почти все сочувствовали Учителю и радовались, что продажные чиновники получили по носу. Хорошо бы юристы Института не отзывали иска. Очень важно выяснить, кто виноват, кто запустил этот маховик с чудовищными обвинениями и бесчисленными проверками, посыпавшимися на Институт. Мицу сам писал материал о подброшенных ученикам наркотиках и боеприпасах; подружка его приятеля оказалась в числе подозреваемых, и он кипел негодованием.
Прошло около получаса. Мало-помалу толпа редела, полицейских почти не было видно. Мицу успел сбегать в ближайшее Интернет-кафе и отстучать самый краткий вариант новости, для сайта газеты. Большую статью он собирался написать к вечеру.
- Ну что, - спросил Кеи, убирая камеру, - идем?
И тут Мицу пришла гениальная идея.
Кеи идея несколько насторожила, но все же одобрение и уважение в его взгляде не ускользнули от Мицу. Такая страсть к работе в его напарнике просыпалась нечасто, и результат ее всегда впечатлял. Когда безалаберному Мицунари становилось по-настоящему интересно, он давал блистательный материал.
Мицу сказал, что управится один. Кеи, в отличие от него, поднялся ни свет ни заря, и вид у фотографа был замученный.
Мицу понимал, что пока вокруг здания толпа и шум, взять интервью у кого-нибудь из учеников невозможно. Но хотя бы к полуночи всем остальным наскучит торчать здесь. Главное - не показываться коллегам на глаза, чтобы они не поняли намерений Мицу и не стянули его идею. Мицунари хотел дождаться минуты, когда парни из Института немного успокоятся, и первым расспросить их. Возможно, ждать придется до рассвета; впрочем, поднимаются здесь рано, часов в пять. Мицу проснулся в полдень и прикидывал, что спокойно сможет досидеть до пяти утра. Подремать, опять же, в машине…
Он не раз успел похвалить себя за то, что поставил тонированные стекла. Человек, ждущий чего-то за рулем, мог вызвать лишние соображения у прохожих. Забравшись на заднее сиденье, Мицу почти медитативно созерцал, как разъезжаются менее изобретательные коллеги. Потом он вспомнил про статью. Снова сходил в кафе, купил дискету и два часа времени. Управился раньше и поболтал немного в чате. Перекусил.
К часу ночи улица опустела. В Институте светилась всего пара окон, и только внутри голубого купола мягко переливалось звездное сияние. Мицунари засмотрелся на него, забыв о тлевшей в пальцах сигарете, и едва не обжегся. Что там, в куполе? Уж точно не декоративная подсветка: там главный зал для медитаций, и посередине, на особом возвышении, сидит Учитель. Говорят, он живой бог… Уже десять дней он не шевелится, и только доверенным ученикам разрешено раз в сутки подносить зеркальце к его губам, чтобы проверить, не вошел ли он в число нематериальных богов, окончательно покинув бренную плоть.
С того места, где припарковался Мицунари, было хорошо видно не только Институт, но и окрестные улицы. И когда несколько машин одновременно остановились за углом, вне поля зрения тех, кто смотрел бы из институтских корпусов, Мицу заподозрил неладное.
Он юркнул в машину и притаился на заднем сиденье. Тренированная интуиция репортера властно предупреждала: кто бы это ни был, лучше не попадаться им на глаза.
В неверном свете пары фонарей было почти невозможно различить лица. Но Мицу уверенно определил, что это не люди Института. Пластика, походка, жесты. Так наблюдательный человек всегда отличит принцессу инкогнито от домохозяйки, обычного менеджера от главаря мафии, пусть на них одежда одинаковых марок… ребята из Института шагали самую малость медлительно и понуро, потому что сильно уставали и ели скромно. Не было у них этой бойцовской упругости, отточенной скупости движений… Мицу с неприятным чувством подумал, что неспроста вспомнил про мафию.
А потом произошло что-то странное.
Оконное стекло само собой пошло вниз. Мицу готов был поклясться, что не задевал никаких кнопок; он вообще в тот момент сжался в комок посередине сиденья и раздумывал, не лечь ли на пол. Электроника внезапно вышла из строя? Из-за чего? Почему - сейчас?!
Но он не успел испугаться по-настоящему.
- Чего сидим, кого ждем? - ернически, с легким акцентом спросил светловолосый гайджин, наклоняясь к Мицунари. Над виском блеснула оранжевая искра, и Мицу подумал, что при дневном свете гайджин, вероятно, рыжий.
Синие глаза гайджина фосфоресцировали, точь-в-точь как звездный купол Института Истины.
- Хорошим мальчикам спать пора, - сказал он, улыбаясь.
Мицу был хорошим мальчиком.
Он уснул.
Дверь отворилась, не скрипнув, но в плотной тишине, словно облако отравляющего газа накрывшей район, даже слабое движение воздуха отдалось эхом. Измененное состояние сознания. Боевые системы работают в форсированном режиме. Утверждение верно для всех паранормов, находящихся в заданном радиусе… Пси-поле Крота было наделено иллюзорным цветом и консистенцией; теоретически изъян, ошибка, но такой мастер как Мацумото ошибался лишь намеренно. Серый дым, густой, стелющийся, болезнетворный; если расконсервировать все области образного мышления, у него появится вкус и запах. Впрочем, гнилостная суть и так проявлялась достаточно четко.
Тем приятнее было осознавать за собой поддержку, сравнимую по силе.
Телекинетик совершенно исчезал в собственном поле. Льдисто-сиреневый оттенок, розоватые тона лепестков вишни. Арктическое лето Наоэ было уверено в правильности происходящего. Наги ощущал знакомое присутствие и, хотя прекрасно контролировал себя, все же не скрывал желания раздавить. Разметать от горизонта до горизонта. Он не выключал лишних функций мышления, и дым для него имел запах пакистанской пыли. Так же, как и для апельсинового огня за другим плечом. Обжигающе-яркий, как солнце над Копакабаной, кипящий запертыми в охранных схемах эмоциями, Шульдих с опасной силой привлекал внимание… это уже ничего не значило.
Брэд окликнул его мысленно и услышал, как немец безостановочно ругается про себя. Шульдих боялся.
Третий. Вересковая пустошь, холодный круг луны в черном небе, руины. Та тишь, что предшествует удару цунами. Из всей четверки нервничает один телепат, но спокойствие Фарфарелло, готового к впадению в амок, особой природы.
Впрочем, сейчас дело Шварц - всего лишь провести отвлекающий маневр. Об этом знает только Кроуфорд, но определят исход столкновения Белые. Если он не ошибся. Если видение не обмануло, и расчет верен.
Он не допускает сомнений.
Четверку впустили в здание Института точно гостей, нежеланных, но ожидаемых. Был ли Крот удивлен тем, насколько открыто мстители искали с ним встречи после долгой борьбы? Ученики его стояли и сидели вдоль стен. Правильней было бы сказать - тела учеников, тысяча марионеток, удерживаемых одной лишь волей хозяина. Постоянно жили в Институте лишь "посвященные", куклы разной степени связанности, служившие прислугой и живым щитом; условия здесь не способствовали выносливости и здоровью. Мацумото придерживался собственных представлений о логике и конструктивности. Объективная ценность этих людей была невелика, но, суммарная, представлялась все же слишком высокой, чтобы так примитивно их тратить.
Пока планировка здания совпадала с гипотетической. Известный путь в бункер Крота шел не впрямую с первого этажа, требовалось вначале подняться на четвертый.
Однообразные, скучно тянущиеся коридоры наполняются призраками: это тени умерших, замученных здесь, сведенных с ума, отдавших душу и разум на медленное съедение, это черви, в земле под фундаментом пожирающие их тела. Белые черви ползут, выпадают из усыпавших стены гниющих язв, пол дыбится злокачественной опухолью…
Кроуфорд поправляет очки. Охранные схемы достаточно примитивны. Пройти сквозь такой щит даже полезно время от времени. Помогает разобраться в собственных фобиях.
Тени ждут, вслушиваясь.
"Ты ошибся!" - кричат они, торжествующие, безумные, кружась в бешеной пляске; рушатся стены, сужается небесный свод, мир сходится в изначальную точку и вновь взрывается, проходя лептонную и адронную эры, закручивая вещество в галактики, расслаиваясь на бессчетное множество измерений. Эхо крика достигает наиболее удаленных квазаров, и на пластинах радиотелескопов меняется спектр.
В вычисления вкралась ошибка.
"Ошибка!.. ошибся… оши…"
Крот поскупился на внутреннюю отделку. Под ладонью - лестничные перила: дешевый пластик облезает с гнутой металлической ленты. Скорее всего, стены выглядят так же убого: некачественная штукатурка сыплется, трубы и провода не замаскированы, плинтусы пригнаны неплотно. К чему все это, если внутри Института существует отдельная Вселенная, созданная разумом Учителя?
"Специфика ложного визуального поля состоит в том, что оно является чисто внешним эффектом, и не затрагивает даже поверхностных структур волевой организации личности. Иными словами, трактуя мир как волю и представление, мы скажем, что в данном случае представление должно компенсироваться волей. Создание подобного рода иллюзий оправдано в двух противоположных случаях: в абсолютно мирной обстановке, когда адресат не ожидает атаки, и в условиях боевых действий, когда рефлективная компонента преобладает над рефлексивной и задействована прежде всего первая сигнальная система".
Мацумото не просто предсказуем. Он предсказуем в худшем варианте. Когда настолько умный и сильный противник совершает хрестоматийные школьные ошибки, это невозможно трактовать иначе как оскорбительную насмешку.
Он ждет.
Пусть.
Кроуфорд хорошо знает, что его ждут.
Машина распахнула все двери, точно жук - четыре крыла. Цукиено пристроился на заднем сиденье; лампочки под потолком "Ниссана" лили тусклый, какой-то густой желтый свет, вызывавший ассоциации с растительным маслом, если не хуже. Экран лэптопа, исторгавший броские, кричащие краски, светил ярче. Бомбеец потрогал наушник и беззвучно, зло вздохнул.
- Что это у тебя? - сухо спросил Айя, опершись локтем о крышу автомобиля.
- Интернет-TV. Повторы утренних репортажей. Как полицейских не пускали.
Картинка расплывалась, мелкие детали терялись в потеках, точно на облитом кислотой полотне. Разрешение неподходящее. Или слишком растянутое окно изображения.
- Зачем?
- Не знаю. Вдруг осенит. Тут несколько каналов, - невнятно, точно гоняя во рту кашу, сказал Оми. - Несколько камер. Съемка с разных точек.
- Нажми паузу.
Замерший кадр показывал фасад левого крыла под углом в сорок пять градусов. Оператору не повезло с расположением: он снимал главную дверь, откуда выходили судебные исполнители, но большую часть обзора занимал ненужный, безмолвный, пустой левый корпус.
- Бомбеец. Найди кадры с правым крылом. То же время. Немедленно.
Оми проглотил очередную реплику о невозможности быстро найти такие данные. У него дрожали руки, и бегунок, подцепленный с помощью тачпада и клавиш, выскакивал из захвата. По счастью, вспомнилось, какой телекомпании досталось место напротив.
Ненужный, безмолвный, пустой правый корпус.
На самом деле пустой.
Никаких белых теней, мелькающих в окнах. Нет опущенных жалюзи на первом этаже. В коридорах горят лампы дневного света. В левом корпусе на этот момент свет отключен, и в окнах - тьма.
Настоящий Купольный зал находится под землей.
В бункере с полным жизнеобеспечением и запасными выходами на случай опасности.
Выходами куда?
В сотне метров от левого крыла Института возвышалось десятиэтажное здание; ближайший подъезд принадлежал филиалу какого-то банка, дальше было интернет-кафе, магазинчики и салоны…
Оми снова попытался успокоить тревогу, глубоко дыша. Они с Наги не успели. И когда Кроуфорд объявил, что закончить это дело следует нынешней ночью, Цукиено чуть с ума не сошел. Наги беспокоился меньше, потому что привык доверять американцу. Волнения Оми хватало на двоих. Невыносимо было даже смотреть на спокойного, как камень, Айю, который не мог понять его переживаний.
- Покажи план нижнего уровня, - велел Абиссинец.
- Он гипотетический, - угрюмо напомнил Цукиено.
- Покажи.
Флуоресцентные нити, белые на черном: трехмерная модель. Она вращалась медленно, скачками; чувство, точно ржавым крюком проходятся по живому.
Айя изучал модель.
Где-то одаль выругался Кен. Оми его отлично понимал. Это было вообще ни на что не похоже, не миссия, а дурной сон. Их оставили здесь, не распорядившись ни о чем, не дав никаких инструкций, даже не разъяснив характер задания. Абиссинец, может, и знал, потому что из всех Вайсс больше всего общался с Кроуфордом, но не говорил. Просто молчал, по своему обыкновению. И оттого, с какой злобой Балинез честил его шепотом, в груди у Оми густел холодок.
- Бомбеец, останови модель под реальным углом.
Оми остервенело щелкнул по клавишам.
Айя выпрямился и снова оглядел тонущие в темноте окрестности.
Полицейские консультанты не занимаются оперативной работой, но к тому времени, когда две машины остановились на расстоянии пары улиц от Института, Кроуфорд уже окончательно оставил эту маску. Глава Шварц. Не самая приятная перемена… Фуджимия задушил эту мысль и забыл все, что не следовало сейчас вспоминать. Черные знали свои роли, молчаливо и деловито собираясь отыгрывать их.
Белые так и не услышали никаких указаний.
"Зачем здесь мы?" - почти гневно спросил Айя.
Американец посмотрел на него в упор. Долгим знакомым взглядом.
"Действуйте по обстоятельствам".
И все.
Грубая, короткопалая рука, ногти слоистые, кончики пальцев точно раздавлены - лягушачья лапа… В уродливых пальцах замерла изысканная и непрочная вещь. Едва поблескивает золочение, цвета приглушенны и неброски, узор - один из классических лабиринтов: рубашка карты.
Это Таро.
Это Мэри-Джоан Уилсон из Бирмингема.
- Дама кубков, - безжизненно произносит молодой американец, замерший перед инструктором в неудобном офисном кресле. Собственный голос слышится точно сквозь вату, в глубоком сосредоточении нет ни пространства, ни времени, поток сходится в точку, в которой, как в мировом яйце, спрессованы все события.
Зачем он здесь? Комплекс подростка-отличника: если у тебя деловые способности, тебе необходима гарвардская бизнес-школа, если ты видишь будущее, то должен закончить орденский колледж. Только потом доходит, что дух ордена напрочь убит сотрудничеством с гитлеровским режимом, даже романтический флер истлел, как прабабкина вуалетка. Последние по-настоящему крупные фигуры порвали все связи с Крестом и Розой еще до войны. Иные даже советский НКВД сочли меньшим злом.
Здесь остались примитивная мистика и фанатизм. И уйти из ордена можно только в могилу.
Пророчица молча кладет карту. Она не сообщает, верен ли ответ, только в конце тренинга назовет процентное соотношение; нужна железная выдержка, чтобы не пытаться угадать еще и это, загоняя себя вконец. Никто не "гадает на картах" всерьез, это игра для пустышек, не наделенных настоящим Даром… Хрустальные шары, "Книга перемен", руны, даже воск или кофейная гуща - все способно послужить костылем, создать атмосферу, помочь сосредоточиться, но профессионал не опустится до подобного.
- Четверка мечей.
Мэри откладывает карту. Закончились Младшие Арканы; тренинг рассчитан не только на точность угадывания, но и на память. Лучше допустить ошибку, чем повториться. И никаких видений: в отсутствие примет времени это только запутает.
К Старшим Арканам инструктор питает странную склонность. Может быть, из-за красоты оформления колоды. Может быть, просто хочет выбить экзаменуемого из равновесия. Глаза точно засыпали солью, в череп вбит раскаленный гвоздь, острый спазм в грудной клетке не дает нормально дышать. Шестьдесят карт. Еще восемнадцать. Уилсон некрасивая, несчастная и злая женщина, интернатские дети ее ненавидят…
Рубашка замирает перед глазами.
- Знание.
Англичанка поворачивает карту. Ответ верен. Взлетает следующая.
- Император.
Пророчица просто кивает, откладывая Аркан. Водянистые глаза в серых ресницах смотрят пристально и вдохновенно, точно она сама сейчас переживает видение. Видение?.. О нем? Что она видит?
Золотой и лиловый, багрянец и уголь: лабиринт изнанки.
- Смерть, - уверенно произносит Кроуфорд.
Мэри-Джоан показывает ему карту.
Это Выбор.
- Здравствуй, Крот.
- Я плохо вижу, Ворон. Мне кажется, или в лицо мне действительно смотрит дуло?
- Не исключено.
Мацумото смиренно вздохнул.
Спрятанные за белыми щитами купола лампы струили пригашенное свечение. В зале владычествовали сумерки. На мягких белых коврах, толстых, как одеяла, устилавших пол так, что по нему становилось трудно ходить, простирались тени - бежевые, сиреневые, серые. Волосы и борода Преподобного Учителя были единственным темным пятном. Мацумото испытывал странную неприязнь к процедуре мытья. От сальной, слипшейся паклей шевелюры и нечистой одежды шел неприятный запах, который смешивался с курениями сандала и каннабиса в диковатый животный дух. Кроуфорд, в жемчужно-сером костюме с галстуком, казался здесь белым колонизатором в святилище туземного шамана.
- Что ж, - сказал Учитель. - Ты был человечен, позволив мне подготовиться к смерти. Но сейчас я все больше и больше удивляюсь.
- Чему?
- Когда ты успел записаться в положительные супергерои?
- Неожиданный вывод, - приподнял бровь пророк.
- Только им свойственно произносить речь перед тем, как вышибить мозги исчадию ада.
Кроуфорд засмеялся. Дружелюбно.
- С чего ты взял, что я собираюсь произносить речь?
- В сложившейся ситуации можно либо произносить речь, либо стрелять, - объяснил Мацумото. - Второго ты почему-то не делаешь.
- Первого - тоже не собираюсь. Есть третий вариант.
Мацумото огладил бороду.
- Становится интересно.
- Если я выжму спуск, пистолет взорвется. Я знаю твои возможности.
- Здраво, - одобрил преподобный Учитель. - Так оно и есть. Но каков же третий вариант?
Американец помедлил. Блестящие черные глаза изучали его; сам Крот оставался неподвижен, как тяжелый нечистый мешок.
- Я хочу послушать проповедь, - сказал Брэд.
Учитель сложил ладони у губ.
- Неожиданно. Один-один.
Кроуфорд убрал пистолет, мельком глянув на часы.
- Я хорошо подумал и усвоил твой урок, - проговорил он. - Со времени нашей последней встречи мои возможности расширились. Я хотел продемонстрировать их. Прошу прощения, если причинил неудобства.
Мацумото, улыбаясь, протестующе поднял ладонь.
- Ни малейших. Ты насытил мою жизнь красками. Это было прекрасно. Благодарю за игру.
Кроуфорд поклонился - на японский манер, но немного картинно. Улыбка Преподобного Учителя стала шире.
- Если я верно понял, ты хочешь присоединиться?
- Мне нравятся твои методы, - сказал провидец. - Но я не уверен, что понимаю твои истинные цели. Поэтому я и прошу о проповеди. Убеди меня.
Мацумото опустил веки.
Его телепатическая атака была такой силы, что защитные схемы дрогнули. Второй такой Кроуфорд бы не отразил.
Он не собирался ее ждать.
Перешедший в наступление Крот ослабил телекинетический контроль внутри зала. Холодная плоть "магнума" слилась с ладонью американца.
Первую пулю цель остановила в сантиметре от своего лба.
Второй Мацумото не ждал.
Веки поднялись, открыв подслеповатые узкие глаза. Учитель по-прежнему улыбался, взявшись за грязноватую бороду, - крошки остались у губ, - квадратная ожиревшая грудь под ней бурно вздымалась.
Кроуфорд выпустил револьвер. Зависнув метрах в полутора над полом, тот начал медленно раскручиваться, меняя цвет на красный и белый, меняя форму... Вскоре металл собрался в дрожащую раскаленную каплю, которая упала на ковры и прожгла их насквозь, оставив на бархатной белизне отвратительную черную язву.
Мацумото улыбался.
- Это место - не только моя обитель. Это символ веры. Алтарь. Престол Господа. Для тысяч людей. Я уважаю тебя. Ты силен. Но я всесилен.
Горящие четки придорожных фонарей сливаются в линию, когда жмешь на газ, а стоит притормозить, рассыпаются отдельными бусинами. Ночной свет, растворенный в воде, растекается по лобовому стеклу. Шоссе поблескивает в свете фар. Нет ни попутчиков, ни встречных, не горит ни одно окно, все магазины как один опустили веки рольставней, точно круглосуточную торговлю еще не придумали… По обе стороны отвоеванного у ночи пути сгущается мрак, только на горизонте мерцают купы огней: казино, небоскребы, неизвестно что. Перекресток за перекрестком, дом за домом - одинаковы и одинаково молчаливы. Кажется, что дорога замкнута в кольцо, растет сама из себя сегментами, как многоножка, а вдали мерцает обманный свет, и так будет до скончания вечности.
Йоджи ведет машину.
Он слушает шум мотора, потому что больше нечего слушать, а спать хочется смертельно. Звук убаюкивает; сейчас Балинеза убаюкивал бы и грохот аэродрома. Жаль, наушников нет, а то можно бы было хоть радио включить…
На заднем сиденье - сонное царство.
Кажется, что Кроуфорд размышляет о чем-то, закрыв глаза, чтобы сосредоточиться. Спина прямая, губы плотно сжаты. Но он снял очки и положил за спинку сиденья, значит, позволяет себе отдых.
Айя спит, положив голову ему на колени. Присутствие Кроуфорда действует на него расслабляюще.
Картина трогательная и мерзкая.
А как опасно было забывать, что Абиссинец с трудом переносит чужие прикосновения… не о стеснительности речь, ему действительно противно, и единственное, что он согласен терпеть - это удары на тренировках… Йоджи скрипит зубами. Неслышно. Более мерзко было только пару часов назад, в проклятом подземном зале с фальшивым куполом. Балинез отстал от Айи, потому что собирал леску, и, подходя, слышал их голоса.
"Прощайся с пиджаком, - сказал Айя. - Я весь в крови".
"Черт с ним".
На белые ковры, слишком мягкие и толстые, все еще вытекала темная жидкость, красная слизь из жил мертвой твари. Мгновенно впитывалась. Чуть одаль на матовой белизне, темный очерк ножен катаны казался чьей-то хмурой улыбкой.
Они стояли посреди зала, рядом с теплым трупом, припав друг к другу, и смотрели, точно целовались глазами.
Йоджи остановился в проеме, молча, невольно пытаясь унять дыхание; невозможным казалось нарушить это, и, кажется, меньше неловкости он испытывал бы, даже застав их в постели. Смотреть на это тоже было невозможно, и на миг Кудо испытал острую благодарность немцу, которого такие вещи не задевали.
- Контрольный выстрел не требуется, - саркастически произнес Шульдих, пошевелив ногой труп грязного бородатого старика. И, подняв взгляд, - если вы собираетесь лизаться, то лижитесь, а если нет, то пошли отсюда!
Абиссинец, повинуясь безусловному рефлексу, тут же подобрал меч. Кроуфорд на соратника просто посмотрел, но Шульдих успел развернуться к нему спиной и уже шагнул в коридор…
…как их угораздило? С какой стати?.. Две чертовы бесчувственные железяки. Такие истории придуманы не для них.
Спят.
Наоэ рядом тихо посапывает за компанию. Все это невыносимо.
"Шульдих. Шульдих, ты спишь?"
"Я веду машину, идиот. И при всем желании не могу спать".
"Поговори со мной, а?"
Шульдих хихикает.
"Ваш псих с нашим психом обсуждают преимущества вогнутых лезвий", - охотно сообщает он. - "Ваш Такатори нянькается со своим раздвоением личности. Я сейчас тут сам рехнусь".
"Кен не псих!"
"Скоро будет. У него в голове суп-окрошка. Майн Готт! я знал, что Брэдли мстительный тип, но что изощренно-мстительный! Он нарочно посадил меня в машину с психами".
"Не надо было ему мешать", - ерничает Балинез.
"Я не хотел мешать! - обижается Шульдих. - Я хотел помочь!"
На светофоре Йоджи вынужден остановиться. Считанные секунды ожидания становятся невыносимыми - и он оборачивается.
Абиссинец расцепил веки и приподнялся. Моргают безмысленные сумеречные глаза.
- Еще полчаса, - сухо говорит мгновенно проснувшийся Кроуфорд и снова засыпает, еще до того, как Айя уляжется обратно. Пальцы пророка гладят шею под алыми волосами, слегка массируют позвонки. Фуджимия вздыхает, чуть трется щекой о его колено, устраиваясь поудобнее.
Йоджи смотрит.
Во рту закисает оскомина.
Йоджи думает, что у некоторых людей любовь бывает при температуре кипения, а у некоторых - при температуре замерзания. Мало ли что там считает Шульдих. Это у них такая любовь.
Дремота провидца не настолько глубока, чтобы мешать мыслить. Она нужна, чтобы понизить сенситивность и замедлить метаболизм после слишком долгого пребывания на пределе физических возможностей. Остатки адреналина еще кипят в жилах, но после такого риска шампанское пить не тянет.
Видения прошлого так же ярки, как видения будущего. Разница в том, что в них уже ничего нельзя изменить.
Он не ошибся. Ни в единой детали. Вероятность, представшая Кроуфорду пару месяцев назад, осуществилась полностью, во всей причудливой красоте.
Предоставленные сами себе, Белые в последнюю минуту обнаружили ближайший из трех запасных выходов бункера. Там стояли такие же бывшие люди, что и в коридорах главного здания, но Преподобный Учитель, ввязавшийся в схватку с четырьмя паранормами Шварц, не мог управлять своими марионетками достаточно эффективно.
Абиссинец повел за собой команду. Тупо, кроваво, в своей вайссовской манере прорубившись сквозь живой заслон, Белые охотники прошли до Купольного зала.
Неописуемой тяжести волна схлынула, обнажив застывшую, как стоп-кадр, реальность. Лезвие катаны вынырнуло из груди Мацумото, грузная туша нанизалась на узкую ленту клинка, как головогрудь редкого насекомого - на булавку.
"Что?.." - выговорил Учитель, клоня голову набок со странной полуулыбкой.
"Всего доброго", - процедил Кроуфорд, глядя в изумленные и растерянные глаза Мацумото. И пока сознание в них не угасло, держал его взгляд, вынуждая сполна прочувствовать перед смертью чужую победу.
А потом посмотрел на часы - так, как сделал, захваченный тем видением.
Сверил время и дату.
Поднял лицо.
Секунду казалось, что Айя сейчас бросится ему на шею, но тот удержал порыв и только неумело улыбнулся. Этого было достаточно…
Сейчас Кроуфорд не желает никакой футуроскопии, ближайшее будущее известно ему и так; для того, чтобы предсказать развитие событий, чаще требуется информация, нежели Дар, а информации у него, пожалуй что, слишком много.
Но иногда Дар жесток.
Он видит.
…прощание у аэропорта, их восьмеро: набор черных и белых фигур для Игры, в которой нет игроков, и выйти из нее невозможно. Младшие безостановочно, очень быстро и тихо разговаривают, отойдя в сторону. Точно им не хватило времени прежде. Кудо опять чувствует себя нелепым, Хидака от души желает доброго пути, Фарфарелло скалится, Шульдих, тихий и неулыбчивый, ждет за левым плечом…
Рукопожатие. Взгляд. Не более того. Никаких спектаклей. Все, что следовало сказать, сказано; они согласно умолчат о том, о чем не следует говорить.
Дар жесток.
Провидец вынужден знать даже то, что совершенно его не касается.
У Айи начнется жестокая тактильная ломка - он успел привыкнуть к объятиям и разделенной постели. Измученный бессонницей, теснотой, одиночеством без уединения, он попробует напиться. Попробует сблизиться с кем-то еще. Осчастливленный Кудо будет назван чужим именем, и от продолжения откажется сам… Ни то, ни другое не даст облегчения.
Впрочем, время успокаивает все.
Ход машины легок и плавен, подушки сидений упруги. Искусственный свет скользит мимо, не тревожа. Отказавшись от восприятия, паря в неглубокой, прозрачной словно вода, дремоте, Кроуфорд спокойно и ясно понимает, что проиграл. Но победителя в Игре нет, и потому он принимает такой исход.
Он допустил слишком много ненужных чувств. Поначалу казалось, что те упростят дело, и так действительно было, до некой грани, которую он переступил играючи, не заметив, легко, сознавая правильность шага. Слишком много желаний. От желания играть как с куклой, унижающего Айю, до желания не расставаться, которое унижало его самого. Мера привязанности на грани допустимой, на грани, за которой начинаются зависимость и уязвимость. Меч в руке, тень рядом... Не следует отдавать предпочтение одному виду оружия.
"Он мне не нужен".
Кроуфорд, разумеется, совладает с эмоциями. Это займет время, поскольку он не имел такого опыта прежде. Больше он не намерен допускать подобных ошибок. Приятно знать, что можно рассчитывать на схожую логику другой стороны. Они еще встретятся, но они больше никогда не увидят друг друга.
Айя спит, положив голову ему на колени.
До конца истории остаются бесконечные полчаса.
…несгораемый сейф. Небольшой; из тех, где хранят не золото и не пачки купюр, а нечто значительно опаснее и ценнее.
Дверцу отпирает тот, кому известен шифр. Ненадолго; и потом запирает снова. Сейфы не предназначены для того, чтобы стоять открытыми. От этого они бывают несчастны.
…заколоченный дом. Где пыль, и игрушки, истрепанные детьми, и потускневшие зеркала, забывшие умение отражать.
Можно сорвать с окон доски, вытереть пыль и прибрать в комнатах; можно смазать скрипучие двери, расставить всюду цветы. Но дом останется нежилым.Aurenga
http://www.mr-yaoi.ru