ОДЕРЖИМОСТЬ

Автор: RikaSA Бета: Varesso, Enji, Stephania Фандом: Weiss kreuz Рейтинг: NC-17 Жанр: angst, romance, slash Пайринг: Брэд Кроуфорд/Ран Фудзимия От автора: Огромное спасибо: Варессо - моей бете и бессменному консультанту по Японии, еще раз Варессо и Стеф - за экскурс в экономику, Энджи - благодаря которой, этот фик теперь можно читать на нормальном русском языке Отказ от прав: Персонажи фика принадлежат их создателем. Автор фика не извлекает материальной выгоды от их использования. Размещение фика на других ресурсах – с согласия автора. Ссылки на фик – приветствуются. Отзывы: сюда

Утро выдалось на редкость пасмурным и хмурым. И хотя часам к десяти дождь прекратился, за окном все еще стояла белесая пелена, через которую никак не могло пробиться летнее солнце. Я не реагирую на изменения погоды, но подобная серость как-то не способствует работоспособности и хорошему настроению. Я сижу в кабинете, вчитываясь в текст очередного письма, когда в моей голове раздается тягучий, как всегда чуть насмешливый голос телепата: «У нас гости, Брэдли». Я нахмуриваюсь. Один из моих основополагающих принципов: никогда никого не приглашать в дом, а незваные гости обычно не сулят ничего хорошего. «Кто?» Но телепат не отвечает, игнорируя мой вопрос. Ненавижу, когда Шульдих своевольничает, но с ним я разберусь чуть позднее. Сначала придется выяснить, кто пожаловал в наш дом. Гости явно не опасны, иначе немец предупредил бы меня, но я все равно засовываю пистолет за пояс, прежде чем выйти из кабинета. Еще в коридоре я различаю голоса, раздающиеся из холла, и хмурюсь еще больше. Когда же я выхожу к лестнице и вижу визитеров, а также нарушителя, впустившего их в дом, то мое настроение портится окончательно. - В чем дело, Ран? Ты же знаешь, что я не люблю чужих в доме. Я замечаю, как вздрагивают от моих слов его плечи. Он замирает перед теми, кем еще недавно командовал и, опустив красноволосую голову, делает неловкий шаг назад. Балинез ошарашено моргает, а Сибиряк уже сверлит меня яростным взглядом. Когда-нибудь их определенно проучат за невоспитанность и дерзость. А меня сейчас интересует совершенно другое: как поведет себя дальше он. Я настолько уверен в себе, что запретил Шульдиху копаться в его мозгах. Не надо быть телепатом, чтобы знать, о чем он думает, этот пойманный в ловушку своей единственной слабости Абиссинец, а чтобы понять, что он чувствует достаточно посмотреть на его поникшие тонкие плечи. - Вам лучше уйти, – тихо, но твердо произносит Ран, по-прежнему не поднимая головы и не глядя на своих бывших коллег. Хидака все еще задыхается от ярости, не в силах вымолвить ни слова, а вот Кудо это же чувство, наоборот, побуждает к действию. - Какого черта ты это делаешь, Айя? Ты сошел с ума? - Делаю что? – тут же откликается Ран. Как будто ему мало каждодневного, ежечасного самобичевания, которому он себя подвергает. Мало насмешек Шульдиха и издевок Фарфарелло. Мало презрительного молчания Наги и моих холодных приказов. Он еще хочет, чтобы его «отхлестали» бывшие друзья. - Ты еще спрашиваешь? – послушно заглатывает приманку Балинез. – Ты?!? Бросивший Вайсс и продавшийся Шварц? Я внимательно наблюдаю за Раном, поэтому замечаю, как еле заметно снова вздрагивают его плечи. - Ты же сам только что сказал, что я делаю, - спокойно отвечает Айя. – Я бросил Вайсс. Только ты немного ошибся. Продаться Шварц, означает сражаться на их стороне. Я этого не делаю. Щека Кудо дергается от такого «немыслимого» предположения, и он смотрит на своего бывшего лидера, как на незнакомца. Руки Хидаки сжимаются в кулаки, как будто это поможет когтям багнака вырасти прямо из костяшек. - Так что я не продался, а продал себя, - бесстрастно заканчивает Абиссинец. ~~~ Я потратил не один день на подготовку разговора с этим холодным гордецом, и всего за пятнадцать минут высказал ему свое предложение. Я не ошибся, выбрав достаточно людное место, в котором в то же время можно было поговорить относительно спокойно. И правильно сделал: этот бешеный котенок, когда опомнился, все равно попытался разорвать меня на куски. Но я высказал все свои аргументы и приложил все усилия, чтобы доказать красноволосому упрямцу свою правоту. Я заставил его придти самого, позвонить в мою дверь и попросить. Заставил произнести застревающие комом в горле слова: «Если твое предложение все еще в силе, Кроуфорд…» Я до сих пор помню, как он дрожал от холода и гнева, стиснув зубы и скрыв под ресницами яростный блеск глаз. Он боролся до последнего… дня. Дальше тянуть было некуда, оставалось только сделать выбор: утром он должен был отправить очередной чек, а у него не было даже половины нужной ему немыслимой суммы. ~~~ - Айя! Мы бы помогли тебе! - Сибиряк наконец обрел дар речи, добавив и свою порцию праведного гнева. - Почему ты… - Тебе всегда удавалось оплачивать больничные счета! – Перебивает его Балинез. – Айя, у тебя же была возможность… - Ее не было, Йоджи. Мне никогда не заработать столько денег, - безжизненно отвечает мой пленник. – Ты же знаешь, как Критикер дает миссии, и сколько за это платят… А Айе теперь нужен аппарат искусственного дыхания, кардиостимулятор… - Он ни разу не сбивается, четко перечисляя множество специальных приборов и целый список лекарств, и лица котят все больше вытягиваются с каждым его словом. - Мне нужны эти деньги каждый месяц, а не тогда, когда Критикер позволит мне их заработать. - Если бы ты поговорил с Мэнкс…!!! Хидака по-прежнему потрясающе наивен, а вот Кудо уже все понял и дрожащей рукой полез за сигаретами, старательно опуская глаза и больше не пытаясь ничего сказать. - Я говорил, - в голосе Рана я слышу горькую усмешку. – Она только беспомощно развела руками. «Белые охотники ночи» не достойны таких денег, Кен. - А они, - Сибиряк вызывающе тычет пальцем в мою сторону, - достойны?!? - Нет, - просто отвечает Абиссинец, обрывая истерику котенка-прокурора, - но у них они есть… У него они есть, - чуть слышно поправляется он, но неугомонный Хидака, расслышав его слова, снова бросается в бой. - Почему именно он? Видимо, это последний обвиняющий довод, пришедший ему в голову. - Какая разница кто? – равнодушно пожимает плечами Ран. – Он готов платить нужную сумму, и я уверен, что 20-го числа каждого месяца чек будет оплачен. Но вообще-то он единственный, кто предложил мне деньги за то, что я еще могу продать. Он протягивает руку и распахивает входную дверь, показывая, что разговор окончен. Кудо молча хватает за плечо своего напарника и тащит его наружу. Светловолосый котенок умнее темноволосого. Он не смотрит ни на меня, ни на своего бывшего лидера, не сверлит нас презрительным взглядом. Он только тихо и хрипло интересуется, на мгновение остановившись перед Раном: - И какой же оказалась твоя цена, Абиссинец? Когда Ран называет сумму, у них больше не остается никаких возражений: даже если бы они продали цветочный магазин, им вряд ли бы хватило и на пару платежей. ~~~ Он мягко закрывает дверь за непрошенными визитерами и слишком долго стоит, прижавшись к ней лбом. Но когда он поворачивается, на его лице снова застывшая маска ледяного спокойствия, а глаза скрыты под опущенными ресницами. И только искусанные губы говорят о том, чего ему стоило вернуть эту невозмутимость. - Ты доволен, Кроуфорд? - Да. Он направляется мимо меня, пытаясь обойти как можно дальше, но я перехватываю его за предплечье. - Куда ты идешь? Секундная, но тут же подавленная вспышка гнева, и он безразлично интересуется: - А куда ты хочешь, чтобы я пошел? Я чуть заметно усмехаюсь и поглаживаю его по обнаженной руке, чувствуя, как он весь напрягается от этой ласки. Неужели это действительно настолько противно: принадлежать Брэду Кроуфорду? Думаю, что для него это еще хуже, чем я могу себе представить. - В кабинет. Он кивает головой и, высвободив руку, идет вперед. Я должен гордиться собой, что добился от него такого послушания. Без чьей-либо помощи заставил гордого Абиссинца добровольно стать игрушкой провидца из Шварц. Я противоречу сам себе, потому что меня бесит этот покорный Фудзимия. Его наигранное спокойствие и напускное безразличие ко всему происходящему выводят меня из себя, заставляя придумывать для него все новые и новые испытания. При этом я прекрасно знаю, что у него нет выбора. Только выполнять все, что придет мне в голову, бессильно копя в себе гнев, который он пока не может выплеснуть наружу. И если бы я заглянул в будущее, то, быть может, увидел бы последствия того яростного взрыва, когда он наконец-то сможет его себе позволить. Но в этом я тоже веду себя противоречиво. Я никогда не смотрю в наше будущее. Один раз я поддался искушению, но тут же оборвал это видение. Я не хочу знать, когда случиться самое неприятное. Это знание отравит оставшиеся нам дни, недели, а может быть и месяцы. Как будто что-то может сделать наше существование еще более отравленным…Но я все равно не хочу знать, как и когда он станет свободным, и из-за чего. Для меня не имеет никакого значения: очнется его сестра или, наоборот, умрет. Результат все равно будет одинаков: он уйдет. А пока ничего не случилось, он принадлежит мне. Он мой. ~~~ Входя в кабинет, он бросает один-единственный взгляд на стену, где на подставке стоит комплект тройных мечей. Иногда мне интересно, что бы он сделал, если бы я попытался повесить рядом с ними его уже порядком запылившуюся катану? Вцепился бы мне в горло или, проглотив очередное оскорбление, беспрекословно позволил бы мне и эту наглядную демонстрацию своего поражения? Переступив порог моего дома он больше не притрагивался к своей катане, так и не вытащив ее из полупустой спортивной сумки. Шульдих, когда вспоминает этот повод, подкалывает его сотнями жизней, отнятыми мечом «Белого воина», а Фарфарелло тут же начинает вторить рыжей бестии о реках крови, пролитых с его помощью. Очень поэтично и злобно. Они просто не понимают, почему Ран поступает именно так. Но я-то точно знаю, в чем тут дело: совсем не в том, что катана в чем-то уличает его. Это – боевой меч, на его клинке должна быть кровь. Ран - настоящий профессионал, он это знает. Просто он больше не считает себя достойным этого оружия. Он думает, что запятнает меч своим прикосновением, а отнюдь не наоборот… ~~~ Он забирается с ногами на широкий кожаный диван, забиваясь в угол, обхватывает колени руками и откидывает голову на высокую спинку, прикрывая глаза. Ран всегда устраивается именно так, если я приказываю ему находиться в кабинете. Он никогда не просит книгу, не берет в руки газету, как будто все происходящее во внешнем мире утратило для него всякое значение. Его жизнь ограничена стенами этого ненавистного дома, кожаным салоном моей машины, перевозящей его в больницу и обратно, и аккуратной палатой дорогой частной клиники, где теперь лежит его сестра. Каждодневный маршрут, оговоренный в нашем договоре. Вообще-то теперь он, наверное, сожалеет, что выдвинул так мало условий со своей стороны. Ни карманных денег, ни свободного времени. Ровным счетом ничего для себя самого. За то время, что он находится рядом со мной, я успел убедиться, что у него всего три футболки, пара рубашек и джинсов, единственный жуткий оранжевый свитер и совсем немного самого простого нижнего белья. Я бы мог полностью обновить его гардероб, заставить ходить в чем угодно от пошлых обтягивающих кожаных штанов и короткой майки до строгих офисных костюмов, но мне просто интересно, что будет, когда, например, порвутся его последние носки. Я хочу снова услышать, как он будет просить. Хотя… Я ничуть не удивлюсь, если он станет ходить по дому босиком, а, выезжая в больницу, будет натягивать ботинки прямо на голые пятки. Думаю, что в этом вопросе мне не переупрямить неприхотливого котенка. Что ж, одеть его по своему вкусу, заставив выкинуть все это тряпье, пожалуй, не менее приятно, чем смотреть, как он раздевается. А в том, что он сделает и то, и другое по первому требованию, я ни капли не сомневаюсь. Ведь мои условия тоже были предельно просты: беспрекословное подчинение. ~~~ Я стоял в доме, а он – на крыльце перед открытой дверью, продолжая мокнуть под проливным дождем, пока мы обсуждали условия. А между нами – всего лишь узкий порог, который он должен перешагнуть. Но мы оба прекрасно знали, что этот шаг будет означать для него слишком многое: отречение от самого себя. Он попросил только своевременную оплату больничных счетов, какой бы высокой она ни была, и ежедневную поездку к сестре. Я в ответ потребовал его полного подчинения. Он вздрогнул, а потом поднял голову. Мокрые красные пряди тяжело обвисли, прилипнув к щекам и длинной шее, вода тонкими струйками стекала по лицу, заливаясь за поднятый воротник насквозь промокшей куртки. Он дрожал не только от холода, но его взгляд был твердым и уверенным. - Тогда еще одно условие, Кроуфорд. Я усмехнулся, почему-то решив, что знаю, от чего он хочет отказаться. - Чего же ты хочешь еще, Абиссинец? Но я его недооценил. - Ты не заставишь меня сражаться на стороне Шварц. Я все-таки сумел удержать лицо. - Это все твои условия, Абиссинец? До сих пор не понимаю, почему он тогда просто ответил: «Да». В знак согласия я наклонил голову, и распахнул дверь еще шире. И только тогда он перешагнул порог... ~~~ Он никогда не смотрит на меня и не начинает разговор первым, застыв с закрытыми глазами в недрах мягкого дивана. Тонкие брови всегда чуть нахмурены, а губы сжаты в узкую полоску. Он будет сидеть, не двигаясь, до тех пор, пока я не решу прервать его очередной сеанс самобичевания. Иногда я даю ему пару минут, иногда позволяю остаться наедине с собой на несколько часов. Тогда его лицо постепенно меняется. Разглаживается суровая морщинка на лбу и исчезает упрямая линия губ. Что остается неизменным, так это выражение обреченности. Он явно думает о чем-то очень желанном, но недоступном для него. Впрочем, мне все равно, о чем он думает. Главное, он не мешает мне, ни когда я работаю, ни когда, поднимая голову, смотрю на него. Сначала его вид действует на меня умиротворяюще, и я позволяю себе несколько минут перерыва, а потом снова погружаюсь в работу. Постепенно он все больше притягивает мое внимание, заставляя отрываться все чаще и чаще, пока, наконец, я вообще не могу сосредоточиться на работе. Я смотрю на красивое лицо, оттененное ярко-красными волосами. Оно похоже на беломраморную маску. Ни одной неправильной черты: маленький нос, четко очерченные губы и точеные скулы. Совершенство. Чуть выгнутая шея, на которой теперь, когда длинные пряди откинуты назад, отчетливо видны бордовые синяки… Еще одно доказательство его капитуляции и признание моей власти над ним. Плавные линии ключиц, тонкие, но крепкие мускулы изящных рук, ноги, согнутые в коленях и прижатые к груди… Обычно, когда я дохожу до ног, то уже настолько возбужден, что мое напряжение настойчиво требует внимания. - Ран. Он как всегда не спит, потому что тут же распахивает глаза, встречаясь со мной спокойным, всепонимающим взглядом. - Иди сюда. Он расцепляет руки и неуклюже расправляет затекшие от долгого сидения ноги, потом медленно встает и подходит ко мне, останавливаясь только тогда, когда почти упирается в мои колени. Он точно знает, зачем я его подозвал, но в его глазах по-прежнему только усталость и опустошенность, никаких сильных чувств. После того, что сейчас произойдет, он поймет, что в кабинете он теперь тоже беззащитен, не свободен от моих посягательств так же, как и в спальне… - Раздевайся. Он молча стягивает футболку, сбрасывая ее на пол. Джинсы, скользнув по длинным ногам, отправляются следом. Через пару минут он стоит передо мной, обнаженный и уже немного возбужденный, но все с таким же отрешенным выражением на бледном лице. Мне бы хотелось, чтобы он дрожал от предвкушения, садясь ко мне на колени, чувствуя ничем не защищенной кожей грубую ткань брюк и мое желание. Но, оседлав меня и оказываясь лицом к лицу, он не позволяет своему телу сделать ни одного лишнего движения. Мне бы хотелось, чтобы он подавался мне навстречу, когда я впиваюсь пальцами в упругие ягодицы и притягиваю его к себе. Но он кладет руки мне на плечи, чтобы поддержать равновесие. Мои губы скользят по гладкой груди, впитывая вкус его безразличия. Он просто послушен, как живая кукла, и в его глазах ничего не меняется. Правда, может именно тот факт, что в моих силах растопить это ледяное совершенство, пусть хотя бы и на время, оправдывает мое влечение к нему. Я «слышу» его тело не хуже своего собственного, поэтому знаю, за какие ниточки дернуть, чтобы он сбросил свою равнодушную маску. Иногда мне удается сделать это за считанные секунды, а иногда его сопротивление длится десятки минут. Неважно. Я всегда добиваюсь желаемого результата. И когда я отрываюсь от его тела, запускаю руку в густые волосы на затылке и наклоняю его голову к своему лицу, широко распахнутые глаза уже темно-фиолетовые от разлившегося в них желания. Я впиваюсь в приоткрытые губы, поглощая первый полустон-полувздох. Мне каждый раз интересно, сколько времени ему понадобится на сей раз, чтобы от «даю то, что хочет он» прийти к «беру то, что хочу я». После этого котенка уже не требуется подгонять. Его колени до боли сжимают мои бедра, а руки оказываются одновременно на всем моем теле: впиваясь в плечи, раздирая рубашку, расстегивая брюки. Его рот пожирает мой рот, сражаясь за победу, как на поле битвы. Ведь это теперь единственная миссия, которая ему доступна. Но я не из тех врагов, которых могут победить даже самые упрямые котята… Я начинаю поглаживать его между ягодиц, легко касаясь нежной сморщенной кожи, крепко удерживая его вокруг талии другой рукой. Он выгибается, оттопыривая попку, и шипит в поцелуе, не желая признавать хотя бы частичное поражение. Но мне-то нужно, чтобы его рот освободился… Я довожу его до безумия этой тщательно выверенной то совсем легкой, то болезненно жесткой лаской. Он отрывается от меня с нетерпеливым стоном, откидывая голову. Его губы алые и припухшие, как две мармеладные полоски, и я касаюсь их кончиками пальцев, чтобы почувствовать на ощупь эти аппетитные конфеты. Наверное, он думает точно так же о двух моих пальцах, потому что тут же всасывает их в рот. Его чуть шершавый язык обвивается вокруг них, щедро делясь естественной влагой. Мои блестящие от слюны пальцы скользят в горячей влажности его рта, то погружаясь в атласную глубину, то почти вытягиваясь наружу. Он ерзает у меня на коленях, тесно прижавшись восставшей плотью к моему тоже уже освобожденному члену, и чуть слышно стонет. Если бы я думал, что он чувствует ко мне что-то кроме ненависти, то я бы сказал, что он урчит от удовольствия. Но это не так. Он просто как всегда уступает зову плоти. Я снова опускаю руку вниз, захватывая его губы своим ртом, и его следующий крик тоже тонет в глубине моего горла. Мне нравится глотать его крики. Они щекочут язык и вибрируют на гортани, посылая волны возбуждения в пах. Мне нравится, что он задыхается моим ответным хрипом, но все еще пытается выиграть хотя бы второй раунд. Конечно, это невозможно, когда мой язык бесчинствует в его рту так же, как таранят тугой проход смоченные слюной пальцы. И эта пытка прекращается только тогда, когда этого хочу я. Не тогда, когда он громко стонет, пытаясь отстраниться, чтобы коснуться своего члена. Я еще крепче прижимаю его к себе, не давая его руке протиснуться между нами. Не тогда, когда он протестующее рычит и начинает рваться из моих рук, весь во власти снедающего его напряжения, которое он не имеет возможности снять. Я сильнее, и снова не позволяю ему отодвинуться. Не тогда, когда он, хрипя в мой рот, кончает от одного только трения и снова пытается вырваться, наверное, уже и сам не понимая, зачем. Я продолжаю вонзаться в его трепещущее тело, кусая его губы, потому что мне уже кажется, что его недостаточно просто целовать… Только тогда, когда я чувствую, что сам вот-вот взорвусь, я отпускаю его истерзанный рот, вытягивая пальцы, и чуть отодвигаю его от себя. Его сперма и так на моем члене, так что достаточно чуть размазать ее по всей напряженной длине, а потом приподнять его бедра, и просто опустить вниз… Я почти кричу вместе с ним, вонзаясь в его тесную норку. Он опустошен, все еще вздрагивая после оргазма, но он никогда не сдается так быстро. Мне нравится это в нем. Как и то, что он вцепляется в мои плечи непослушными руками, пытаясь хоть как-то контролировать меня. Но я еще крепче сжимаю его бедра, заставляя подчиниться моему ритму. Мне нравится, как он рычит, когда ему что-то не по нраву, и хотя сейчас этот звук больше похож на протяжный хрип, моя плоть все равно пульсирует, ощущая приближающийся оргазм. Я начинаю толкаться еще жестче. Он выгибается в моих руках, запрокинув голову и прикусив губу, пытаясь удержать рвущиеся наружу крики… Прилипшие к потной шее длинные пряди кажутся кровавыми струйками на белой, почти прозрачной коже. Я притягиваю его к себе, ни на секунду не прерывая нашего яростного сплетения, и приникаю к ключице, собирая соленую влагу. Теперь у него другой вкус. Это страсть, возможно, гнев и желание. То еще не до конца удовлетворенное желание, повинуясь которому он прижимает мою голову к своей груди, когда я судорожными рывками освобождаюсь в его тело… Когда я поднимаю голову, он просто смотрит мне в глаза. Его взгляд сначала обретает осмысленность, и уже через мгновение в нем плещется взрывоопасный коктейль из гнева, ярости и боли. А потом он прикрывает глаза… и когда снова поднимает ресницы, его взгляд холоден, как сталь. Я улыбаюсь и разжимаю руки, позволяя ему соскользнуть с моих колен. Теперь он торопиться в душ. Нет, не потому, что котенок настолько чистоплотен, просто он весь пропитан мной, с головы до пят. Он вымазан мной снаружи и наполнен мною внутри, и ему хочется только одного: поскорее смыть с себя следы своего позора. Я позволяю ему уйти и оставить меня одного. Мои брюки безнадежно испорчены нашей смешавшейся спермой, а рубашка насквозь промокла от пота, и тоже больше ни на что не похожа. Ничего, он невероятно хорош, мой красноволосый пленник, и мне совершенно не жаль нескольких сотен долларов за очередную победу … ~~~ Наша теперешняя работа связана с частыми разъездами: с тех пор как Эстет прекратили свое существование, нашлось много покупателей на наши услуги, как по стране, так и за рубежом. Обычно у меня не было возражений против длительных поездок, но с тех пор как появился Ран, я стараюсь не уезжать больше чем на несколько дней: не люблю оставлять его одного, а забирать с собой не могу. Я никогда не нарушал своего слова, а я обещал, что он будет бывать у сестры каждый день. Я знаю, что он никуда не уйдет и ни на йоту не сдвинется со своего каждодневного маршрута. Он будет выходить из дома сразу после обеда, проводить в больнице несколько часов, а потом возвращаться домой. Он тоже никогда не нарушает своих обещаний. Просто когда его нет рядом, мне в голову лезут глупые мысли. Я начинаю думать о том, что моя жизнь насыщена событиями, а его - умещается в маленьком замкнутом пространстве. Мне кажется, что довольствоваться таким скудным существованием, можно лишь найдя центр этой крохотной вселенной, вращаясь вокруг него и подчиняя ему все остальные необходимые элементы. Несмотря на его жертвенность ради сестры, мне трудно представить, что этим центром является черноволосая девочка, погруженная в кому. Скорее она олицетворение его прошлого, то, что еще помогает ему чувствовать себя человеком, то, что хоть как-то примиряет с тем, чем он стал. Я не сомневаюсь, что этот центр не я. В его мире мне отведена роль главного раздражителя, мешающего цельности и гармонии. Мне кажется, что если бы на моем месте был кто-то другой, кого он выбрал сам, без довлеющих над ним обстоятельств, тогда бы он, наконец, достиг согласия с самим собой. Я начинаю думать, что кто-то настолько значимый для него уже есть. Должен же он о ком-то думать, откинув голову на спинку и прикрыв глаза? Самобичеванием не занимаются с легкой тенью улыбки на губах, а вот из несбыточных мечтаний и воспоминаний прошлого определенно можно возвращаться с такой горечью и обреченностью в фиолетовых глазах… Мне нельзя оставлять его одного надолго. У меня, оказывается, богатое воображение и как бы я не старался обуздать его, я становлюсь нервным, злым и подозрительным. ~~~ Мы возвращаемся домой под вечер. Двухнедельный контракт в Швейцарии, к тому же мы целый день не могли вылететь из-за проливных дождей. Наги совсем вымотан. В этот раз ему пришлось выложиться сильнее других. Он проспал в гостинице целый день, пока мы ожидали нашего рейса, но этого оказалось недостаточно для полноценного отдыха, а многочасовой перелет снова добавил усталости. Он мечтает только об ужине и сне. Я явно вижу по его осунувшемуся лицу, что он раздумывает: не послать ли к черту ужин и сразу завалиться спать? Но его организм настойчиво требует и того, и другого. Шульдих и Фарфарелло где-то пропадали весь день вместе, появившись перед самым вылетом уже в аэропорту. Но, судя по тому, что нас беспрепятственно выпустили из страны, их развлечения, что удивительно, не вышли за пределы разумного. Или никто еще не нашел трупы… Или они не оставили следов, и у полиции нет подозреваемых. Как бы то ни было, Фарфарелло умиротворен и доволен, Шульдих хоть и немного взвинчен, но тоже похож на сытого кота. Я не хочу знать, чем они занимались, я им не нянька. Пока их похождения не мешают делу, меня это не касается. Я чертовски устал и раздражен. И конечно мне не помогает вид Рана, вышедшего нам навстречу. Он, как всегда, спокоен и безразличен. Я злюсь на него и на себя, потому что не знаю, что хочу, чтобы он сделал. Разумеется, он не рад моему возвращению. Но лучше бы он выказал свое недовольство, чем это абсолютное равнодушие. Посмотри на меня, Ран! Пусть твой взгляд снова будет полон ярости и ненависти! Мы договорились о подчинении, но никто не запрещал тебе чувствовать! Посмотри на меня, черт тебя побери!!! Мне срочно нужно отдохнуть, я теряю над собой контроль. ~~~ К концу ужина становится совсем невыносимо: рыжий громогласно жалуется, что на его кредитной карточке опять не хватает на покупку новой машины и бессовестно канючит денег, Фарфарелло довольно усмехается, развалившись на стуле, Наги старается быстрее доесть, чтобы уйти к себе в комнату для выполнения второго пункта программы - сна. Ран молча пьет чай, глядя прямо перед собой, никак не показывая, что вообще слышит, что твориться вокруг него. - Шульдих, перестань! – от трескотни у меня начинает раскалываться голова. – На твой счет поступило достаточно денег после задания в Киото. Если ты их растратил, это твои проблемы. Окончательный расчет за Швейцарию будет произведен через несколько дней. Голодным я тебя не оставлю, но спонсировать твои возрастающие потребности не собираюсь. Я совсем не в форме, потому что предоставил рыжему отличный повод для продолжения «беседы», за который он не преминул ухватиться. - Ну, конечно. Только ты у нас можешь позволить себе элитные запросы: твоя шлюха стоит намного дороже всех моих потребностей вместе взятых. - Закрой свой рот!!! – Взвивается Ран раньше, чем я успеваю что-то ответить Шульдиху. - А что ты сделаешь? – нагло усмехается рыжий. – Ты думаешь, что тебе позволят что-нибудь сделать со мной? Высокий лоб пересекает вертикальная морщинка, его глаза быстро тускнеют, теряя свой яростный блеск, а кулаки разжимаются. Он сникает, как тогда, перед дверью, когда я велел ему выгнать своих друзей. Видимо, я действительно слишком устал, потому что отвечаю на вопрос Шульдиха: - Я позволю ему тебя заткнуть, если ты не замолчишь сам. Телепат выглядит таким же ошарашенным, как и Ран. Но я не собираюсь объяснять ни одному из них свои поступки. Тем более, когда не желаю их объяснять даже самому себе. Мои оставшиеся силы идут на восстановления контроля. Я молча киваю Рану, и он идет впереди меня в спальню. У меня хватает выдержки не наброситься на него ни по дороге, ни в самой комнате. Я раздеваюсь, стараясь не смотреть на него, потому что не уверен, что не накинусь на него, подобно раздраженному зверю. Я укладываюсь в постель рядом с ним, стараясь не дотронуться под одеялом до его горячего и такого желанного тела, потому что тогда уже не смогу остановиться. Если бы я был уверен, что вслед за физическим актом последует и ментальное успокоение, я бы взял его прямо сейчас. Но я не был монахом эти четырнадцать дней, мне не нужно просто снять напряжение. Он мне нужен, но сейчас я не уверен, что смогу сдержаться и не разорвать его на куски. Сначала мне нужно отдохнуть. - Спокойной ночи, Ран. Наверное, он удивлен, что я не трогаю его. Но я знаю, что так будет лучше для нас обоих. ~~~ Если бы я только смог нормально уснуть… Мой мозг продолжает функционировать, не желая засыпать, и ночь наполняется каким-то жалким подобием сна. Кусками временного забвения, не приносящими никакого отдыха, и такими же обрывками полудремного бодрствования. Мне кажется, что эта ночь длится бесконечно, и в то же время за окном становится все светлее и светлее. Будильник показывает почти шесть, когда я наконец-то проваливаюсь в настоящий сон. Через три часа я просыпаюсь с четким осознанием, что что-то произойдет именно сегодня. На какое-то мгновение я вижу белый корпус больницы, участливое лицо доктора Нагасавы, лечащего врача Айи. Я вижу точеную спину Рана в бежевой водолазке, но так и не успеваю разобраться, что мне кажется странным, потому что он начинает поворачиваться, и я сознательно блокирую свой дар. Я увидел достаточно. Это произойдет, это будет связано с больницей, а подробности я увижу и так, когда отправлюсь туда вместе с Раном. Он пока еще спит, как всегда свернувшись калачиком на боку, спиной ко мне и как можно ближе к своему краю кровати. Я смотрю на красные волосы, торчащие из-под натянутого по самую макушку одеяла, и слушаю его ровное дыхание. Для тебя еще ничего не изменилось, Абиссинец. Я уверен, что он проснется, даже если я просто пошевелюсь: его сон очень чуток. Но… Я все равно протягиваю руку и поглаживаю красноволосый затылок, готовый отдернуть руку, как только почувствую, что он просыпается. Но он вдруг глубоко вздыхает и трется о мою руку. Я так ошарашен, что даже не успеваю что-то предпринять, а он уже переворачивается и, так и не проснувшись, прижимается к моему боку, кладя голову мне на плечо. Его горячее дыхание и мягкие волосы щекочут мою грудь, он что-то бормочет, но я так и не могу разобрать, что. Только в его интонации столько нежности и ласки, что все переворачивается у меня внутри. И все то, от чего я так и не смог избавиться за эту ночь, выплескивается наружу. Кого ты видишь в своем сне, хотел бы я знать?!? Я перехватываю его руку, замершую на моей груди, и резко переворачиваю его, оказываясь сверху. Он глухо вскрикивает, и распахивает сонные глаза. Он вглядывается в меня, и на его лице – искреннее недоумение. Ты не понимаешь, чем успел вызвать мой гнев?!? - Какого черта, Кроуфорд? Лучше бы тебе помолчать, Фудзимия, пока я окончательно не потерял над собой контроль! Тебе надо было говорить вчера, а не равнодушно смотреть в пол! Хотя нет, можешь всхлипывать еще хриплым от сна голосом, когда я ловлю и вторую твою руку, сжимая тонкое запястье. Можешь возмущенно шипеть, когда я, преодолевая сопротивление, завожу твои руки за голову и изо всей силы прижимаю к постели. Можешь метать молнии своими фиалковыми глазами, когда я твердо раздвигаю твои ноги коленом и начинаю болезненно сильно тереться о твой пах. Можешь попытаться сделать все, что угодно, сейчас тебе ничто не поможет. Ты еще мой. Мне все равно, что ты не в курсе причины моей ярости. Ты не знаешь, что я подсмотрел то, что не предназначалось для меня! Мне плевать, что я разорву твою задницу, если буду и дальше пытаться войти в тебя без всякой смазки. Ничего. По крайней мере, когда ты освободишься от меня, ты не сможешь сразу броситься в объятия предмета своих грез! Мне плевать, что я могу застрять в тебе, как в хитроумной китайской ловушке для пальцев, не имея возможности выйти. Ведь тогда и ты не сможешь отодвинуться от меня ни на дюйм!!! Мне плевать, о ком ты думаешь! Через несколько часов это перестанет иметь всякое значение. Но сейчас ты еще мой. МОЙ! И я не позволю тебе об этом забыть! Тебе везет, Абиссинец, что мой член начинает сочиться еще до того, как я вхожу в тебя. Ты уже не вырываешься, даже не смотришь на меня, прикрыв глаза, только прикусываешь нижнюю губу, чтобы не издать ни одного звука. Я толкаюсь вперед, почти не достигая никакого результата, еще сильнее и еще. Что-то лопается у тебя внутри, и я врываюсь в твое тело, заполняя тебя целиком. Ты по-прежнему молчишь, только на твоем лице появляется еще одно цветное пятнышко: тонкая красная струйка крови из прокушенной губы. Если бы на моем месте был Фарфарелло, это зрелище наверняка привело бы его в состояние крайнего исступления, но на меня вид крови не оказывает подобного воздействия. Меня больше заводит твоя безмолвная покорность. Теперь у меня не остается ни одной мысли, что я должен делать что-то еще, кроме как вонзаться в тебя снова и снова. Еще сильнее. Так, как мне подсказывает моя требующая освобождения плоть и позволяет выпущенный наружу гнев. На какое-то время я вообще перестаю соображать, что вытворяю с тобой. Но ты выдерживаешь все до конца. Ты терпишь мои яростные толчки, ты ждешь, пока перестает содрогаться в оргазме мое тело, и мои руки расслабляются, освобождая твои запястья, тогда ты сталкиваешь меня с себя, и еще какое-то время лежишь без движения, молча глядя в потолок. Потом осторожно садишься, пряча лицо за спутанными волосами, и подтягиваешься к краю кровати. Когда ты встаешь, на белой простыне остается красное пятно и размазанная кровавая дорожка. Ты нетвердой поступью бредешь к ванной, распахиваешь дверь и, так и не оглянувшись, закрываешь ее за своей спиной. А я остаюсь в постели, и перед моими глазами все еще алые ручейки, текущие по внутренней стороне твоих бедер. Я раздавил тебя, гордый Абиссинец, но во что при этом превратился сам? ~~~ Вода в ванной, кажется, льется уже целую вечность, но я ухожу принимать душ в комнату для гостей, забирая с собой повседневную одежду, чтобы больше сюда не возвращаться. Кажется, за сегодняшнее утро с него достаточно моего присутствия. Через полчаса я спускаюсь на кухню, наливаю себе кофе и усаживаюсь за стол. Я не знаю, сколько времени я так сижу, потому что, когда ко мне присоединяется Шульдих, недопитый кофе в чашке оказывается ледяным, а часовая стрелка уверенно приближается к полудню. Я выливаю в раковину испорченный напиток, и начинаю заваривать новую порцию. Ран еще так не вышел из спальни, и я не вижу смысла прерывать его одиночество. - Где твой котенок? Вы никак поссорились? – игриво спрашивает телепат. Я решаю промолчать, наивно полагая, что тема не получит дальнейшего развития или кто-нибудь еще спуститься на кухню и переключит его внимание на себя. Я наливаю новую чашку и снова сажусь за стол, разглядывая темную кофейную гладь и вдыхая терпкий аромат. - Может быть, тебе стоит попросить у него прощения? Я вздрагиваю от неожиданного совпадения его вопроса и ситуации, которую я обдумываю, а рыжий в ответ присвистывает. - Все так запущено, Брэдли? Он ехидничает, но когда я поднимаю голову и смотрю прямо в зеленые глаза, улыбка исчезает с его лица. Мы знаем друг друга дольше остальных, а это означает, что знаем больше тайн и слабостей, сильных и уязвимых мест. Конечно, это не повод для задушевных бесед за рюмочкой бренди, но иногда, когда мы одни и я так выбит из колеи, как сейчас, я позволяю ему некоторое панибратство в обращении со мной. - Брэдли, еще не поздно все изменить, - чуть слышно, но без обычной насмешки произносит Шульдих. - Уже поздно. Он нахмуривается и смотрит на меня, недоверчиво выгнув бровь. Я безразлично пожимаю плечами: сегодня мне не хочется вступать в разговор даже с ним, самым умным, самым опасным и самым близким мне членом команды. Может быть и зря. Даже если учесть, что Шульдих не знает, что твориться в голове у Рана, потому что я ему это запретил, за своей показной дурашливостью немец очень проницателен. А мы настолько разные, так неодинаково смотрим на мир и воспринимаем его, что иногда именно его точка зрения, вывод, видение ситуации, абсолютно недопустимое и абсурдное с моей стороны, помогают собрать кусочки воедино и увидеть картину целиком. Может быть, как раз сейчас мне стоит узнать, что хочет сказать мне телепат? - Ты меня удивляешь, Брэдли… Но я не успеваю услышать, чем я так удивил видавшего виды Шульдиха, потому что на кухню влетает Ран с зажатой в кулаке телефонной трубкой. - Она очнулась, Кроуфорд! Мое сердце ухает и падает вниз. Его глаза, как две сияющие искорки, смотрят на меня, но не видят. Сейчас ему нет дела до того, что произошло между нами. Он уже там, рядом со своей сестрой. - Только что звонили из больницы. Она очнулась! Мы можем поехать прямо сейчас? Он нетерпеливо переминается с ноги на ногу, готовый в любой момент сорваться с места, но как будто не уверен, что я разрешу ему выехать из дома раньше оговоренного времени. Шульдих внимательно смотрит на него, замечая то, на что сам Ран в своей эйфории уже и не обращает внимания: прокушенная губа припухла, размыв четкий контур рта; у футболки короткие рукава и большой вырез, поэтому багровые пятна от моих пальцев на его запястьях ничем не спрятаны, как и свежие следы на его горле. А я даже не помню, когда успел так отделать его шею. И конечно, он вбежал сюда, забыв о боли, которую ему причиняет каждый шаг, но Шульдих очень проницателен и умен. Он может сложить то, что видит, в единое целое. - Кроуфорд, пожалуйста! – уже совсем отчаянно произносит Ран. Он думает, что я молчу, чтобы вытребовать с него что-то еще? Нет, я просто пытаюсь собраться с мыслями. Я же этого ждал, но почему-то оказался совершенно не подготовлен. - Конечно, Ран. Я спущусь к машине через пять минут. Он согласно кивает и разворачивается. Он торопится и готов и дальше игнорировать боль, но его тело само пытается оградить себя от еще большего вреда: его движения очень осторожны, немного неуклюжи, и он слегка прихрамывает, когда выходит из кухни. Я одним глотком допиваю кофе, встаю и споласкиваю чашку. Шульдих молчит, хотя я, наверное, ждал, что он начнет говорить сразу, как Ран оставит нас одних. Но телепат продолжает молчать, а я не собираюсь выспрашивать его сам. Я ставлю чашку на сушилку и направляюсь к выходу. - Как же ты все запутал, Брэдли, - говорит мне в спину телепат. Я замираю на пороге, чуть повернув к нему голову, но решаю не продолжать разговор. Теперь совсем некогда, меня ждет Ран.

дальше >>>

RikaSA
http://www.mr-yaoi.ru