ДУРНАЯ ТРАВА

Автор: Luna Бета: Клод и TeaBag Фандом: Weiss kreuz Рейтинг: NC-17 Жанр: Romance, slash, AU, Angst, OOC, OMP Пайринг: Брэд\Шулдих, Ран\Шулдих, Кен\Наги. Примечание автора: Ненормативная лексика, несносная сентиментальность, вольное обращение с каноном. Всё, что касается ритуальной магии, взято из книг Алистера Кроули, цитаты неточные, во многом изменены и дополнены. Из двух хокку одно принадлежит анонимному японскому автору, другое придумала я. Использована строчка из песни Б.Гребенщикова. Посвящается: моим дорогим, любимым бетам - Клоду и TeaBag. Огромное спасибо хочу также сказать Natuzzi, которая, не жалея времени, с комментариями, пересказала мне сюжет аниме; Чеширочке, которая аниме мне прислала; Эйде - за хакерские советы; Дуну - за помощь с цензурным немецким. Отказ от прав: Персонажи фика принадлежат их создателям. Автор фика не извлекает материальной выгоды от их использования. Размещение фика на других ресурсах - с согласия автора. Ссылки на фик – приветствуются. Отзывы: сюда

Daisy never dies. Маргаритка никогда не умрет. (девиз Англии) ПРОЛОГ. Эту комнату он любил больше всех в доме. Библиотека. Даже не комната, а зал, с двумя этажами, лестницей и узким витражным окном. Книги, книги, книги. На окне ангел с рыжими волосами дарит лилию леди в длинной зелёной одежде. Ангела звали Габриель, леди была Дева Мария, а всё вместе называлось Благовещение. Мальчик плохо понимал, что это значит, но в солнечные дни не было ничего красивее, чем алые, синие, зелёные и золотистые пятна света на паркетном полу, на полированных шкафах и корешках книг. Мальчик придумал себе игру - он искал пятна одного цвета и обводил их пальцем, тогда они становились его собственными - призрачными разноцветными монетами. Как золотые доллары, которые отец дарил мальчику на Рождество и на день рождения, только много, много лучше. Самыми красивыми и яркими были волосы ангела- в лучах солнца они горели как огонь. Но у мальчика не было «монеток» огненного цвета. Медный блик был слишком высоко, он плясал, недосягаемый и желанный, прямо над притолокой двери, выходящей в холл, и даже если подтащить папино кресло и встать на него на цыпочки- всё равно, пальцы скребли стену гораздо ниже. Ну ничего - думал мальчик, когда я вырасту, и мне будет… десять лет, я достану рыжего. Он рос очень быстро. Это был серьёзный маленький мужчина - плотный, спокойный, неторопливый, крупный для своих шести лет. Он никогда не бегал и ни с кем не делился игрушками. Он не умел и не любил играть с другими детьми, у него были гораздо более важные игры- добывать солнечные монетки, исследовать дом, слушать, забившись в угол, как отец разговаривает со своим секретарём или партнёрами, о чём болтает мать с подругами за чаем. Видеть картинки. Как толстая миссис Леджер обольётся чаем, потянувшись за шестым пирожным. Как папа будет кричать маме в кабинете «Скажи спасибо, что я оплачиваю твои счета у Шанель и Тиффани, Грэйс! У меня нет денег ещё и на твою чёртову благотворительность!» Миссис Леджер облилась чаем вчера. А мамины благотворительные подружки придут к ланчу только послезавтра. Время - дни и недели - не успевало за картинками. Картинки всегда убегали вперёд. Мальчик поморгал. Он сидел на втором этаже библиотеки, у шкафа, который было запрещено открывать, где хранились самые старые книги, и листал семейную библию, желтоватые страницы приятно похрустывали, а буквы были странной формы, почти непонятные, хотя мальчик умел читать. Но он упрямо водил по строчкам пальцем, и находил знакомые слова - «грех», «Бог», «рай». На первой странице было нарисовано Дерево Кроуфордов. Очень похоже на дуб из энциклопедии, но вместо листьев были кружочки, в каждом кружочке имя. Мальчик отыскал своё - на самой верхушке. «Брэдфорд Джон». Но так его звали, только когда сердились. Он задумался. Внезапно в голове появилась картинка - они приходили, когда хотели - картинка, как папа больно хватает его за руку и плёчо, трясёт и говорит: «Негодный мальчишка! Кто тебе разрешил её трогать!» Папино лицо красное, а изо рта летит слюна и пахнет виски, но Брэд не испугается… Потому что он испугался сейчас. Сердце замерло, цепкие пальчики крепко вцепились в кожаный переплёт, и старая кожа не выдержала, хрустнула на углу, посыпались крошки клея. Картинка ушла так же внезапно, и мальчик перевёл дух. Он разжал занемевшие ладошки, старый желтый клей был липкий и сухой. А пах - фу! Брэд сморщил нос, спихнул книгу с колен, потом заинтересовано потянул обратно: из-под отклеившейся обложки проглядывало что-то светлое, какая-то другая бумажка, Брэд подёргал её, и она осталась у него в пальцах: сложенный вчетверо клочок, сильно стёртый на сгибах. Он зачарованно развернул тонкую старую бумагу, перед глазами заплясали неровные строчки, смешные буквы, в росчерках и завитушках, он не сразу смог прочитать слова, хоть они и были знакомые, таких полно в библии: «Пророку- гордыня, Шуту- любовь, Одноглазому- горний покой. А мальчику-ветру жребий иной: Биться о землю в кровь. И вновь на крыло, и стремиться вновь В жаркую вечную синь… Одноглазому-смерть, Шуту-любовь, А пророка пусть Бог простит» Что-то стронулось в нём от этих стишков, словно дохнуло ветром издалека, огромное, страшное подстерегало за углом, и не понять, не укрыться… Брэд сидел в оцепенении на полу, растрёпанная книга лежала рядом, рассыпались страницы, вокруг в пыли кружились цветные блики - синие от одежд Габриеля, золотые и зелёные - от Девы Марии, тень лилии и неуловимый бегущий огонь… Он не услышал, как хлопнула дверь, он был весь во власти этих нескладных наивных строчек, а потом издал ироничный сухой смешок, просто чёртова мистика, Брэд, ты же не будешь придавать значение глупым стишкам из полузабытого детского воспоминания… Джонатан Кроуфорд, не дозвавшись сына, взбежал по лестнице на второй этаж и увидел Брэда на полу, взгляд за круглыми очками растерян, на лице выражение, очень странное для мягкого детского личика. На полу лежала раритетная трёхсотлетняя библия Кроуфордов, один из углов порван, клей осыпался. Джонатан Кроуфорд мгновенно рассвирепел. В бешенстве он схватил сына за руку и плечо, заорал, тряся, как крысу: - Негодный мальчишка! Кто тебе разрешил её трогать! ~~~ Когда Брэду было тринадцать лет, он заболел. Болезнь подкралась незаметно - сонливость днём и бессонница ночью, тело горит на прохладных простынях, лунный свет режет глаза сквозь шторы и одеяло, которым накрываешься с головой, и считаешь удары сердца, и перед глазами всплывают картинки, как в детстве, но мутные, страшные- стальные двери, белые волосы в крови, холодная вода захлёстывает подбородок, острое лезвие, косо падающее сверху, и ты вскидываешь руки, чтобы поймать эту молнию, и знаешь, что не успеть… Брэд метался, измученный видениям, и засыпал только под утро, но утренние сны, стыдные и сладкие, не приносили успокоения, во сне к нему приходил ангел с витража, волосы у него горели огнём, а кожа была бледной, как лилия, он улыбался Брэду, и протягивал руку, ангел Благовещение, а потом крылья осыпались с сухим шелестом, он запускал пальцы в волосы мальчика, и трепал, несильно, ласково, и смеющийся рот всё ближе и ближе, и ни один ангел не мог вытворять таких вещей… Брэд просыпался от звонка будильника, и вскакивал, как очумелый, выпутываясь из липких простынь, брёл в ванную на ватных ногах. Он боялся взглянуть в зеркало, потому что не знал, кого он увидит этим утром - мальчика с измученными глазами или мужчину в очках с холодным властным лицом, или старика, или… Он уже не был первым учеником закрытой частной школы, куда его определил отец; мозг, истощённый бессонницей и ощущением нереальности, неправильности происходящего, отказывался работать, на уроках он впадал в оцепенение, и долго не мог понять, что спрашивает у него учитель. Потом появились обмороки, после которых он с трудом приходил в себя, пробиваясь в реальность как сквозь толщу мутной воды. В лучшей клинике Бостона, в отдельной палате, исхудавший, в лихорадке, он смотрел остановившимся взглядом на стену, там крутился бесконечный фильм, со множеством главных героев, одним из них был он, Брэд Кроуфорд, мальчик, юноша, мужчина, старик. Кадры менялись так быстро, что он не мог их запомнить, и даже когда он закрывал глаза, картинки продолжали прокручиваться в мозгу, стремительные и бесшумные, в них не было звуков, только цвет, иногда запахи, вспышки эмоций, страшных и чужих для тринадцатилетнего мальчика. Отчаявшись, он пытался описать, что с ним происходит, мужчинам и женщинам в белых халатах. Они слушали его внимательно, очень внимательно, но они не на то обращали внимание, он видел это в их глазах- скучающее нетерпение в самых важных местах, и острое, узнающее удовольствие от всяких мелочей. Да, его мысли останавливаются, прерываются, разветвляются, да, видения цветные, это как кино, сэр, но в нём отключили звук, нет, на сцены это непохоже… Кто проделывает такое с ним? О, если бы я знал, сэр! Вкладывают ли ему эти видения прямо в голову и кто ими управляет? Я не знаю, не знаю, Боже, оставьте меня в покое, если не можете убрать это к чёрту из моих мозгов!.. Люди в белых халатах молча переглядывались, поднимали брови, они не говорили вслух, но Брэд слышал их мысли, это умение открылось в нём внезапно и болезненно, как рана, он слышал их у себя в голове, на разные лады «фебрильная кататония». Фебрильная кататония. Он слышал названия патентованных ядов, которыми собирались его травить, он видел, как его виски натирают специальным гелем, одевают нечто вроде наушников, присоединяют электроды, как вкладывают в рот боксёрскую пластинку для зубов. Разряд. Дикая невыносимая боль, его тело выгибается дугой, и электричество выжигает его мозг, превращая в слюнявого идиота. Он видел, как он выбирается из постели ночью, выпутываясь из капельниц и фиксаторов, ползёт к окну, переваливается через подоконник, странная смесь тугого ветра и засасывающей пустоты на высоте девяти этажей, изломанное тело в полосатой пижаме на сером асфальте, холодное утро, мама плачет… Он видел… Его захлёстывало мутным потоком будущего, и несло, и крутило, как щепку. И он тонул, он уже тонул, когда двери его палаты открылись, пропуская немолодую монашку, одну из сестёр милосердия, которые услужливыми тенями скользили по коридорам и палатам, выполняя самую грубую и тяжёлую работу. Оглянувшись на седобородого человека, стоявшего в коридоре, она подошла к постели Брэда, маленькая и бесформенная в своей чёрной рясе, склонилась над ним, коснулась его щёки. И мальчика окатило тишиной. Тишиной и радостью. А потом ясный ласковый голос сказал у него в мозгу: «Ну здравствуй, мой маленький оракул!» Брэд Кроуфорд. Её звали Рут, сестра Рут Строн, и она была первой. Первым псиоником, с которым я встретился. Ночь за ночью она приходила ко мне в палату и лечила меня, говорила со мной, учила и направляла. Она сказала, что я не болен, нет, просто таким образом Господь даёт мне понять, что я избран. «Это знак, Брэд!»- говорила она. И глаза её, яркие, смелые, львиные, сияли воодушевлением на простом некрасивом лице. «Это испытание, посланное Господом, чтобы распознать сильнейших!» То, что происходило со мной, не было редкой формой шизофрении, нет. Я был пророком. Я видел будущее. Я был удивительным, единственным в своём роде, замечательным созданием, триумфом Божьей воли. Дорогая Рут, она неизменно впадает в пафос, говоря о псиониках и их роли в мироздании и планах Господа Бога. Но тогда я ещё не замечал этого, я жадно впитывал всё, чему она учила меня, всё, что она говорила. Она не возилась с моей телепатией, совсем слабой, по её словам. Она научила меня ставить защитные экраны, и только, а потом все свои силы и умение отдала моему пророческому дару, вытягивая его из глубин мозга и доводя до совершенства, помогая мне направлять и читать видения. Картинки замедлили свой сумасшедший бег, стали связными и относительно понятными, они почти исчезли, сменившись осмысленными кусочками возможной реальности. Она научила меня мгновенно погружаться в транс и передавать мои видения вовне, это вечная проблема пророков - мы не можем донести до других людей то, что видим, и даже телепаты не способны считывать видения будущего из наших мыслей. «Предвидение- апофеоз Божьей любви к людям, Брэд, - вещала Рут, - когда я заглядываю тебе в голову во время прорицания, я вижу только свет, горний райский свет, и ничего более. Поэтому ты должен говорить со мной, дорогой мой мальчик, иначе как я узнаю, что ты видишь?» Вторая проблема пророков - мы не запоминаем всё видение целиком. Обычно остаётся несколько ярких образов, остальное приходится домысливать и восстанавливать с помощью логики и анализа. По крайней мере, я работаю именно так. Я же не какой-нибудь полубезумный библейский пустынник, плетущий туманные небылицы. Мои пророчества обладают высочайшей точностью и почти стопроцентной вероятностью. Но я забегаю вперёд. Ещё одна проблема пророков. Всё это пришло потом, а пока Рут учила меня азам, и рассказывала, рассказывала: о видах пси-талантов, о гонениях на псиоников, и о самых известных из них; о том, как в конце восемнадцатого века один из масонских орденов возглавил немецкий псионик Рудольф фон Эсцет, как он превратил маленькое убежище иллюминатов в долине Розенкранц в немецких Альпах в бастион и гнездо расы псиоников. Как он и его соратники искали по всему миру одарённых людей, изучали пси-способности и учились ими управлять. Как после короткого расцвета институт Розенкранц был почти уничтожен во время бесконечных европейских войн, и только после Второй Мировой горстка энтузиастов, возглавляемая талантливым телекинетиком Робертом Фладдом и пророком и биологом Майклом Майером, возродили и расширили Розенкранц, создали разветвлённую организацию, направленную на поиск, поддержку и обучение псиоников, и назвали её Эсцет, в честь легендарного основателя Розенкранц. Глаза Рут блестели от гордости, голос дрожал. Скромная монахиня, она не сказала мне о том, что была третьей в этом триумвирате, сильнейшая телепатка, преданная Эсцет до мозга костей, она всю жизнь посвятила проблемам кататонического кризиса псиоников и создала целую теорию кристаллизации латентных пси–способностей и систему выведения из кататонии с помощью телепата-проводника, орфея. А ещё она и её ученики искали по всему миру одарённых детей и взрослых, помогали, спасали, давали приют, учили, просто находились рядом, если было уже поздно… Проклятие. Пафос Рут чертовски заразителен. По крайней мере, он очень сильно действовал на меня, когда мне было тринадцать. Лестно оказаться не полубезумным мальчишкой, а полноправным, ценным членом в тайном братстве избранных. В братстве, которому назначена власть над миром. Оглядываясь назад, должен заметить, что я воспринял это как должное. После больницы Рут часто бывала у нас, и никому не приходило в голову спрашивать, что делает католическая монахиня в протестантском Кроуфорд-Хилле. Она продолжала учить меня и сама изучала меня, мой дар - своими собственными методами. Тогда она работала психологом в Бостонском Христианском приюте для сирот, и я знаю, что, кроме меня, у неё было несколько многообещающих находок, а также группа из четырёх взрослых псиоников, которых она натаскивала и обучала для работы в Вашингтоне. Что за работа - она не говорила, но один из ребят, Грейди Маллет, объяснил мне всё во время боксёрского спарринга, который мы устроили в спортзале приюта, пока Рут была занята с детьми. Она запрещала мне заниматься боксом, запрещала любой контактный вид спорта, боясь повреждения мозга, наделённого пророческим даром. Но на третьем году нашего знакомства я уже учился плевать на запреты и искал любой предлог, чтобы вырваться из под её власти. «Ты уникум, Брэд, - пыхтел Грейди, пытаясь провести серию ударов от корпуса, - ты - единственный в мире пророк, вот Рут и носится с тобой, как…» «А Майкл Майер?»- спросил я, отбивая его атаку. «А, старина Майки… Да он имени своего с утра не помнит, пока ему не подскажет секретарь!» - ухмыльнулся Грейди, - «У него уже лет тридцать, как мозги спеклись, после Фриско, они там втроём с Рут и Фладдом славно погуляли с Тимоти Лири, сечёшь?» «Рут - монахиня!» - я попал ему в челюсть скользящим ударом, он успел уклониться и хмыкнул: «Ну, не всегда она была монашкой, по молодости она так зажигала - только держись! Вудсток, дети цветов, сечёшь?» - потомственный телепат и пирокинетик, он знал, что говорил. В замешательстве я пропустил удар, и он свалил меня на пол, а сам очутился сверху. Полуоглушенный, я смотрел в его яркие зелёные глаза, сверкающие на потном лице, на морковные веснушки. Он был старше меня на четыре года и легче на двадцать фунтов. В весе пера. Я чувствовал его всем телом, там где не было одежды - скользкие от пота мохнатые ноги, тяжело дышащую грудь, набухающий ком внизу живота. У него были рыжие волосы. Я помнил это: напружиненную тяжесть его бедёр, резкий запах пота, собственную эрекцию. Я видел, как он умирает: грязный закоулок, иероглифы на мусорных баках, три разрывных пули в грудь, сердце в клочья. Он осторожно попытался проникнуть в мои мысли, но я лишь усилил защиту. «Ладно, Брэд, не буду» - засмеялся он. Потом поднял к лицу руку в перчатке, зубами развязал шнурки, стянул и отбросил в сторону. Прошептал: «Оракул Рут…», погладил меня по лицу. «Что ты будешь делать в Вашингтоне?» - спросил я, хотя мне хотелось спросить - почему тебя застрелят? «Ну, - ответил он, - обрабатывать нужных людей. Вернее, этим будет заниматься Кристи. Она чертовски хороша. Убирать ненужных и опасных. Заметать следы… Мы - боевая группа Эсцет, Брэд. Псионики больше не жертвы - так говорит Фладд. Если ты не хочешь, то скажи сейчас, потому что у меня уже яйца звенят…» «Хочу» - ответил я и, взяв его в захват, перевернул на спину. Грэйди был моим первым любовником. Но когда я, уже засаживая ему, взглянул вниз, сквозь его простоватое ирландское лицо проступило другое – лицо моего рыжего ангела из снов, главное лицо моих видений. ~~~ Мне было восемнадцать когда Рут застукала меня, и это был не Грэйди, а, кажется, Мик Каллахан, один из воспитателей в приюте. Чёртовы ирландцы. Среди них много рыжих. Никогда ещё я не слышал, чтобы Рут так орала. «Ты великий грешник, Брэд Кроуфорд, ты проклятый Богом содомит!» Я… я отвечал ей. Что это моё дело, не её. Что она не имеет права указывать мне, с кем спать, достаточно того, что я подчиняюсь ей во всём, что касается пси-способностей, что дважды в месяц я ложусь на кушетку рядом с магнитофоном и позволяю ей вводить меня в транс… Тогда она перестала кричать, и глаза её налились болью. «Ты же знаешь, Брэд, что я делаю это не для себя. Ты же знаешь - ты единственный пророк на земле, другого нет. Я вынуждена это делать, чтобы уберечь всех нас, избранных, направить, предупредить несчастья… Я… мне казалось, ты понимаешь это!» Я понимал. «И я надеялась, ты поймёшь и другой свой долг, Брэд. Ты - наш единственный провидец, семя Господне. И я думала найти девицу тебе подстать, чистую, как лилии полевые, и наделённую даром, и от вас пошёл бы род новых людей! Но ты… Ты убил этих людей своей содомской похотью!» Я говорил, что пафос Рут зашкаливает? Так вот, тогда она превзошла саму себя. Я многое мог бы ответить ей. Но я только распрощался, а вечером того же дня купил билет в один конец на самолёт до Мюнхена. Далее мой путь лежал в немецкие Альпы, в Розенкранц. Я видел его так же ясно, как если бы держал в руках нарисованную схему. Я не мог больше оставаться карманным оракулом Рут. Международный телефонный разговор, 25 апреля 1993 года. - Хорошо, ну тебе, тебе он сказал что-нибудь стоящее? - Смотря что ты называешь стоящим. Последний раз, когда я работала с ним, он дал указания на два неплохих предприятия для вложения инвестиций и фамилии пяти человек в английском Парламенте, которые… - Рутина, Рут, рутина. Ты знаешь, что меня интересует. Что-нибудь по-настоящему важное. Необычное. - Да объясни же мне, что? - Помнишь, когда он только заболел? Когда я только позвал тебя? Что он говорил, когда его накачали нейролептиками? О власти над миром? О бессмертии? - Роберт, ты глупец. Ты не можешь отличить пророчества от парафренного бреда! - А ты, Рут, погрязла в повседневных мелочах и не хочешь видеть будущее по- настоящему. - Я уповаю на реальное будущее, Роби, а не на… - Рут, дорогая, но всё же, ты не могла бы приехать сюда и постараться? Ради старой дружбы. Заставь его погрузиться глубже. Мои парни бессильны. - Роби… Я не могу. Я просто не могу это сделать. Иначе я спалю ему мозги. И мы потеряем единственного провидца, которого имеем. - Рут… - Поверь, я говорю правду. Есть только один способ… - Какой?! - Не трогать его больше. Оставьте его в покое. Но пусть он живёт нашей жизнью, пусть будет в курсе всех дел Эсцет. Мозг провидца нуждается в огромном количестве информации, позволь ему получать эту информацию, позволь его дару идти естественным путём и тогда он может быть… - … - Роби? - Я слушаю, дорогая. Я тебя понимаю. Ты хочешь сказать, что я должен открыть ему все мои тайны и намерения, все планы Эсцет, дать ему доступ ко всем данным и тогда, возможно, он изречёт что-либо стоящее? - В общем, да. - Немногого же стоит его предвидение! - Вспомни Майка. Он мог гораздо меньше. - Майк… не боялся экспериментировать. - И к чему это привело? - … - Роби?.. На другой половине земли была ночь. Белобородый старик опустил трубку на рычаг. Потом, кряхтя, выбрался из кресла, подошёл к сейфу, открыл его и вынул маленькую диктофонную кассету. Вернулся в своё кресло, устроился поудобнее. Вставил кассету в устройство для чтения. Нажал кнопку. Хриплый, прерывистый детский голос: - Ищи… не найдёшь… Дитя монахини… Кровь в воде… Мамочка, мама, мне плохо… Он придёт, придёт, не давайте ему… кровь в воде. Больно! Четверо… найдут… в землях, где солнце рождается… Ключ… Дитя монахини… Ключ от звёздных сил… Даст тебе… Власть над миром… Кровь… Станешь бессмертным... через кровь… Мама, жарко!.. Старик слушал эту запись ещё и ещё. Потом придвинул к себе книгу - очень странную книгу, даже не книгу, а толстую, оплетённую в кожу тетрадь, открыл. Страницы были покрыты убористым рукописным текстом и рисунками. Писали по-английски, но на обложке было выведено латинскими буквами «ARS NECRONOMICA» и выше - имя автора: Алистер Кроули. Часть 1. 1. - При всём огромном уважении, которое я испытываю к господину Такатори, не могу не заметить, что мой исследовательский проект слишком ничтожен и не заслуживает таких хлопот и такого внимания… - высокий немолодой японец в официальном костюме–тройке вёл переговоры уже больше часа. Лотар пошевелился в своём кресле у двери и едва не застонал. Он терпеть не мог сидеть неподвижно. Больше всего на свете ему хотелось потянуться, зевнуть, может даже сползти на пол и подремать на толстом ярком ковре… А единственное, что он смог себе позволить – это закинуть ногу на ногу и глянуть на часы. Японец замолчал на долю секунды и неодобрительно посмотрел на Лотара. «Дурно воспитанный бандит!». Лотар улыбнулся ему кошачьей улыбкой. Жена японца, приятная ухоженная дама с европейскими чертами лица, в тёмном костюме и с ниткой жемчуга на шее, сидевшая чуть позади мужа, тоже посмотрела на него. «Бедный мальчик». Лотар перестал улыбаться, его словно холодной водой облили. Вот ведьма! Никакой он не бедный! Бедные они, эти Фудзимии, и их паршивая фармакологическая фирма! Сидят тут и упражняются в вежливости, как на совете директоров, а на самом деле… О, на самом деле они торгуют наркотиками, перевозят их под видом лекарств. Ну, по крайней мере, в глазах толпы, журналистов и правозащитников, которые толпятся у здания «Фудзимия ГЕО», всё выглядит именно так. - …господин Такатори, моя вакцина, когда она будет готова, если она будет готова, сможет спасти миллионы людей, страдающих иммунодефицитом, поймите, неразумно прерывать исследования на заключительном этапе и… Лотар закатил глаза. Зачем это, скажите на милость, господину Такатори спасать этих людей раз и навсегда твоей вакциной, когда его синдикат миллионы долларов имеет ежегодно на паллиативах? И полиция уже готовит ордеры на арест и обыск в «Фудзимия ГЕО», потому что ты оказался так глуп и не внял первому предупреждению Рейдзи Такатори. Потому что продолжаешь быть глупым и больше часа распинаешься перед ним о благе человечества, гуманности и милосердии. А он слушает тебя и кивает, и вежливо просит подумать ещё раз… Лотар вздохнул и перевёл взгляд в окно. Эти японцы такие странные! Даже шантаж они умудряются превратить в дипломатические переговоры. Дама с жемчугами продолжала смотреть на него, Лотар кожей чувствовал её взгляд. Псионичка. Непробуждённая, слабая, латентная, сказал бы Брэд. Неопасная, значит. Неперспективная. Лотар ловил волны жалости, испуга и замешательства, исходящие от неё, и стал думать о другом, чтобы не думать о том, что её ждёт. Стал думать о них вообще. Ему показывали досье. Ран Фудзимия, талантливый микробиолог, «Фудзимия ГЕО» основана ещё его дедом. Прелестно. Внук предпочитает заниматься исследованиями, и, будь он хоть немного сговорчивее - компания мирно перешла бы под крылышко Такатори, сохранив собственное торговое название. Но он и его жена, полноправный партнёр, заупрямились. Странные люди. Лотар знал, что только один товар в этом мире дороже информации. Наркота. Ну что ж, если принципы для них дороже денег… Лотар пожал плечами. Продолжим. Кэйко Фудзимия, дама с жемчугами соответственно. Много времени и средств уделяет благотворительности. Двое детей, мальчик и девочка. Мальчик, кажется, тоже Ран, банально как, ни капли воображения! – крупно разочаровал папашу, отказавшись стать врачом или бизнесменом. Хотел, видите ли, заниматься историей. За что был выставлен папашей из дома. Теперь юный упрямец обучается на историческом факультете университета и подрабатывает официантом в кафе. Господи, Лотар и дня бы так не выдержал! Всё время на ногах! И люди, кругом люди… Сумасшедший щенок! Девчонка же, напротив, готовится поступать в медицинскую школу. Айя. Уважает папашу, значит. И тайком бегает к братцу. Жемчужная дама, кстати, тоже навещает сына. Всё идёт к тому, что семья скоро воссоединится в едином порыве любви и прощения. Как трогательно. Лотар поёжился. Он ненавидел такие семьи! Его мамочка жемчуга только во сне видела. …Бедный мальчик… Опять она!.. Лотар почувствовал, как напряжение скрутило плечи и ещё старательнее уставился в окно. Уважаемая фрау, если Вы такая добрая и всех жалеете, то пожалейте своего мужа, который не желает внимать настоятельным просьбам семьи Такатори. Вправьте ему мозги. Вы же умеете это, не может быть, чтобы не умели, Вы же всем тут заправляете! Пожалейте своих детей, чёрт возьми, терпение Такатори Рейдзи небезгранично. Пожалейте мои нервы!.. И тут стеклянная поверхность, на которую он смотрел так внимательно, отразила блик. Лотар повернулся, ахнул и ринулся к японцам. Чтобы опоздать. Дама с жемчугами сползала со стула, держась обеими руками за рукоятку короткого ножа, который Рейдзи вогнал ей в солнечное сплетение. Её муж с горестным криком бросился на убийцу, но Такатори не глядя, впечатал ему в лицо кулак, и учёный осел на ковёр. - Вы что наделали, чёрт возьми! – заорал Лотар, поздно, слишком поздно отбивая руку Рейдзи, – Это переговоры, а не бойня! Японец оттолкнул его, он тяжело дышал, глаза горели, как угли, на неподвижном лице. - Никто не смеет идти против Такатори, запомни это, - сказал он ледяным голосом. Они стояли над телами супругов Фудзимия, высокий японец в тёмном официальном костюме и тонкий парень, рыжеволосый и белокожий, в светлом пижонском френче. Европеец первым опустил глаза. То, что он прочёл в мыслях Рейдзи, было… Японец улыбнулся и пошёл к двери. - Прибери всё здесь и в лаборатории, - бросил он на ходу, - я буду в машине. На пороге он обернулся и сказал: - А ты не такой быстрый, как мне говорили, Шулдих. Он приберёт всё. А что ещё ему остаётся делать? Лотар Шулдих расстегнул френч. За пояс модных светлых брюк был заткнут свёрток с пластитом и детонаторами. Ему придётся прибрать. Проклятые японцы! Как так можно! Вежливая беседа, мысли текут плавно, как вода, и ты смотришь в эту спокойную воду, и ничто не предвещает беды, а в следующий миг – раз! – и этот мясник вгоняет нож в милую даму, и Лотар ничего не успевает сделать, чтобы помешать ему. Проклятие! Шулдих наклонился к Рану Фудзимие. Учёный был мёртв. Лотар знал этот удар – косточка носа входит в мозг, мгновенная смерть. Он перевёл взгляд на Кэйко Фудзимию и вздрогнул, стремительно выпрямляясь. Дама с жемчугами была ещё жива. Страдальческие глаза на побледневшем лице умоляюще смотрели на Шулдиха, кровь тёмным ручейком бежала изо рта. - Маль…чик… - прохрипела она. Лотар попятился, помотал головой, он не мог, он просто не мог… Новый хрип. Лотар стиснул зубы и опустился на колени. Ей было так больно, что его замутило. - Уважаемая фрау, подождите, подождите немного, - залепетал он, - я сейчас… Что он сейчас, «скорую» вызовет!? Госпожа Фудзимия с усилием подняла руку к горлу, к жемчужной нити. - Возь…ми… Айя… - Я не могу! – испуганно ахнул Шулдих. - Спа…си…мою…дево…- голова госпожи Фудзимии откинулась назад, кровь хлынула изо рта. Её мысли взметнулись на секунду ярким водоворотом любимых лиц, весенних цветов –молодое лицо Рана Фудзимии, другое молодое лицо, открытое, упрямое, личико смеющейся девочки, потом образы стали гаснуть, словно калейдоскоп, который вращают всё медленнее и медленнее, и замерли, и померкли окончательно, и что–то ясное вспыхнуло перед глазами Шулдиха, и тут же пропало. Он очнулся, его трясло, щёки были мокрыми от слёз. Он держал на коленях мёртвую госпожу Фудзимию, пальцы сжимали расстёгнутую нитку крупного золотистого жемчуга. Лотар закинул голову и взвыл. ~~~ Он метался по приёмной, густо цепляя комочки пластита, втыкая и активируя детонаторы, и говорил, говорил не переставая… Он и не представлял, что тишина, полная тишина может быть непереносимой, в здании было пусто, работники разбежались по домам, опасаясь полиции, только мёртвые хозяева «Фудзимия ГЕО» слышали его. - Чёрт, чёрт, чёрт, как я ненавижу это, ну почему, почему надо было действовать так грубо, никакой тонкости, проклятый косоглазый ублюдок, я же говорил, я же предупреждал, я просил – позови его к себе, одного, и оставь со мной, я обработаю дядьку, как… Но нет! Эта кровожадная сволочь мне не верила! «Ты мне не нужен на переговорах… Ты уничтожишь лабораторию…» - прохрипел он, кривляясь, - Переговоры! Чёрт побери! - он в сердцах пнул дверь и зашипел от боли. Он перетащил тело Кэйко Фудзимии поближе к мужу, мёртвые лица разгладились, и выглядели такими спокойными, что казалось- муж и жена просто прилегли отдохнуть вместе, на секунду Лотар почти поверил в это, во всяком случае, очень захотел поверить, но потом горько рассмеялся. Ага. Прилегли. На ковре в офисе. В луже крови. - Ты убийца, Лотар, - сказал он себе громко, - ты просто грёбанный убийца! Прости меня, Боже! Покойтесь в мире! Я… о, чёрт побери, я не хотел, чтобы всё так случилось! Господи, ты же видишь, я не хотел… Чёртов Брэд! И зачем только он ввязался… Господи, мне так плохо, - пожаловался он, - каждый раз, когда они умирают… - он со свистом втянул в себя воздух и затряс головой, - ты пойми меня, Господи, я… я сознаю, что это - удел избранных, сестра Рут говорила – люди злые, Лотар, они заперли тебя в психушку, но Господь тебя не оставил, он привёл тебя к нам и сделал своим орудием, и Брэд говорит - мы такие, какие есть, Лотар, малыш, и ничего не поделаешь, и тебе никуда от этого не уйти! Если не убьёшь ты, убьют тебя, такова жизнь, мой мальчик, тебе понравится, вот увидишь, но как это может нравится, чёрт побери!.. Шулдих замер на лестнице между третьим этажом и вторым, он услышал себя, своё дыхание, посмотрел на свои трясущиеся пальцы, и ему стало страшно и противно. Он заставил себя успокоится. Он проделал все упражнения, которым давным-давно научили его Брэд и сестра Рут, взглянул на часы. Вниз, Лотар, вниз, в лабораторию. Он пробыл там совсем недолго. Прошло всего пятнадцать минут, а он уже стоял в холле, глядя сквозь стекло - прозрачное только изнутри - на разношерстную толпу у здания «Фудзимия ГЕО». Мелькали фотовспышки, гневные лица, люди шевелились, потрясали руками, лозунгами, Шулдих не понимал иероглифов на белых и красных полотнищах, он не слышал выкриков и голосов - стекло было толстое, пуленепробиваемое, но он чувствовал злость и возмущение толпы, как рык огромного злого пса, он сосредоточился и потянулся к нему, погладил по башке, осторожно-осторожно, нащупал ошейник… поводок… Пора! Он распахнул стеклянные двери «Фудзимия ГЕО» и вылетел на улицу, в вихре золотисто–рыжих волос, голубые глаза горят, френч расстёгнут, открывая кровавые пятна на белой рубашке, он улыбался наглой кошачьей улыбкой, не разжимая губ. Авангард журналистов в ужасе попятился, и он накрыл их своей силой, поводок натянулся, так что собачья голова повернулась в сторону, и образ Шулдиха улетучился из памяти людей быстрее, чем он сказал им мысленно: «Забудьте!» Толпа загомонила, придвинулась, невидимый, он шёл навстречу, как призрак, он слушал их мысли - невнятный шёпот, и его узкие губы кривились. Он может всё. Он почти Бог. Он им покажет, этим гадким людишкам. Он нажал кнопку взрывателя в кармане френча, и позади жарко полыхнуло пламя. Взрывной волной Шулдиха швырнуло прямо в толпу. ~~~ Почти Бог со стоном открыл глаза. Скривился, тронул голову. Да, кое-кто явно поспешил. Хотя… Он не очень–то и ушибся, так, слегка. Он вскочил на ноги, пошатнулся. Огляделся, вздохнул с облегчением. Чистая работа! Никого не задело. Ну, почти никого. В двух шагах какой-то парень, надрываясь, пытался поднять обломок стены, придавивший тельце девочки – форменная школьная юбка в крови, тёмная косичка на асфальте. Вот дура любопытная! Куда ты сунулась! И бывают же такие дуры! Лотар рассмеялся ржавым смехом. Сама виновата! Парень обессилено упал рядом с девочкой, плечи сотрясались от рыданий. Лотар подошёл поближе, послушал. Девчонка была жива. Потряс парня за плечо. Тот перевернулся, уставился на него блестящими от слёз сливовыми глазищами. Лотар отшатнулся, его в жар бросило. Такое иногда бывало с ним, чужие воспоминания наслаивались на реальность, как шоколад на вишни в торте «Чёрный лес» …Умирающая госпожа Фудзимия, упрямый юноша… Сын… Что за чёрт! Бешеная злость охватила его, это несправедливо, несправедливо! Он не хотел помнить! - Ого, ты ещё жив? – прошипел он прямо в несчастное, застывшее от шока лицо, - тебя должно было накрыть взрывом, меня же накрыло! Так что можешь себя поздравить, это чертовски неприятно! - он засмеялся, смех царапал горло, - Что ты так смотришь? Если бы твой папаша был посговорчивее, ему спустили бы это с рук, но… - он осёкся, мальчишке незачем знать… Ран Фудзимия-младший смотрел на него, как во сне, губы мелко тряслись. От его ужаса и боли у Шулдиха двоилось в глазах. Бедняга. Ты думаешь, сейчас больно? Потом будет гораздо больнее. Тем, кто остаётся, всегда больнее… Лотар Шулдих знал это, о, как хорошо он это знал! Он погладил Рана по щеке, нежно, как брата, стирая пыль и слёзы. Сказал с печальной улыбкой, снисходительно: - Ты узнаешь её на вкус, Фудзимия. Вину выжившего... Это… Раздался гудок автомобиля, Шулдих обернулся - лимузин с затемнёнными стёклами вынырнул из переулка, Рейдзи Такатори ждал его. Он опомнился, помотал головой, вскочил, губы скривились. Он должен забыть этого мальчика к тому времени, как сядет в машину. Но он всё же сказал на прощание: - Удачи, либе! Тонкие беспокойные пальцы перебирали жемчуг в кармане френча, то и дело касаясь отработанного взрывателя. А потом Шулдих ушёл, не оглядываясь, как уходил всегда. *** До восемнадцати лет Ран Фудзимия-младший знал о смерти мало. Память хранила несколько смутных, традиционно-печальных образов - одноклассник, сбитый машиной, его хоронили в закрытом гробу, и приторный запах белых лилий мешался с тяжёлым запахом курений. Прадед, умерший на Хоккайдо, сутры с утра до ночи, череда молчаливых людей, выражавших почтение отцу, новому главе рода Фудзимия, белые траурные флажки и дымок погребального костра в рассветном воздухе, оранжевое оплечье монаха, который держал его за руку. Смерть была чем-то далёким, далёк был даже страх смерти, благополучно пережитый в детстве и отодвинутый в дальний уголок сознания повседневными делами: учёбой, книгами, поездками, дружбой, блистательным Хэйаном, неподатливым английским, ссорами с отцом, университетом и работой. Смерть представлялась просто остановкой дыхания в конце долгой жизни, а жизнь простиралась на много лет вперёд и виделась ясной, размеренной, простой. Ран был спокойным, разумным парнем, сколько себя помнил, ему не досталось ни отцовской увлечённости медициной, ни материнской сметки. В семье яркой и талантливой была Айя. А он… Он всегда знал, что не хватает звёзд с неба, и быстро понял, что хочет заниматься только историей, он даже не слишком расстраивался, когда поссорился с отцом. Ран верил в семейные узы и взаимное уважение, и знал, что отец в конце концов примет его выбор. В семье Фудзимия не ссорились долго, и, в любом случае, времени, чтобы примириться, было предостаточно. Так ему казалось до взрыва. Но смерть и жизнь оказались совсем не тем, что он думал. ~~~ Он умирал по кусочкам. Когда взрывная волна швырнула его на асфальт, ошеломлённого, но целого и невредимого. Когда он голыми руками пытался отодвинуть обломок стены, придавивший Айю, когда увидел кровь в каштановых волосах сестры, ее безжизненную исцарапанную руку… Когда полиция сообщила ему, что от отца и мамы даже тел не осталось. Когда доктора разводили руками: «Казус! У Вашей сестры нет ни одного внутреннего повреждения, а в сознание не приходит». Он умирал, когда друг отца, начальник токийской полиции господин Шуичи Такатори, «дядя Шуичи», говорил ему, пряча глаза: «Согласись, Ран, два килограмма героина, упакованные во флаконы от парацетамола - этот аргумент трудно опровергнуть». Ран пришёл к нему, едва оправившись от шока. Пришёл узнать - почему, на каком основании полиция предъявила родителям обвинение в торговле наркотиками. Как дядя Шуичи мог в это поверить и послать своих людей в офис «Фудзимия ГЕО». И дядя Шуичи - теперь господин Такатори, всё рассказал ему. О данных, полученных от полицейского информатора, чьё имя засекречено - «Ты понимаешь, Ран, таковы правила». О грузе с маркировкой «Фудзимия ГЕО», перехваченном отделом по борьбе с наркотиками. Два килограмма героина. «Такое невозможно замять или каким-то образом смягчить, Ран». И ещё: «Твои родители… при всех их ошибках и заблуждениях… они… у них оставалась честь…» Ран долго смотрел на господина Такатори, потом засмеялся резким, сухим смехом. Он что, думает, что его родители сами… «Боюсь, что так, Ран. Они отослали из здания всех сотрудников и взорвали лабораторию, чтобы уничтожить следы, чтобы вы с Айей…» Нет! Ран, спокойный, вежливый Ран, стукнул кулаком по столу, нет, этого не может быть, он видел на месте взрыва рыжего гайдзина, тот говорил ему, что отец оказался несговорчивым, и умер из-за этого… Шуичи Такатори слушал его сбивчивый рассказ и смотрел с сочувствием и раздражением, потом сказал: «Ран. Никакого рыжего гайдзина не было. Кроме тебя, никто его не видел, а свидетелей было предостаточно. Я понимаю, ты расстроен, когда человек в шоке, многое видится в другом…» «Их убили! - выкрикнул Ран, - Их убили и Вы должны найти убийцу!» Господин Такатори поморщился. «Мне очень жаль, Ран. Это было самоубийство. Дело закрыто». Новая порция смерти. «Вы не можете так поступить… с отцом, с… его памятью» - сказал Ран. «Дело закрыто, - повторил господин Такатори, - иди в кабинет 247, к детективу Кагосиме, он поможет тебе с фор…» «Ваша помощь неоценима, господин Такатори» - перебил его Ран, овладев собой, как ему казалось. В горле ещё бродил горький смех. «Ты… если тебе нужны деньги, или… протекция для Айи…» - господин Такатори явно испытывал неловкость. «Благодарю Вас, но я всё сделаю сам» - сказал Ран и попрощался. ~~~ Он нашёл информатора довольно быстро, приятель по университету свёл его с высокооплачиваемым хакером и тот вскрыл секретные полицейские файлы. Ночь, проведенная в тревожной бессоннице, в комнатушке, пропахшей пивом и набитой раскомплектованным «железом», обернулась утром, которое дало ответ на большинство вопросов, мучивших Рана и подарило ему ещё одну порцию смерти. Полицейский информатор был одним из бесчисленных, безликих винтиков в «Такатори Индастриз». Ран отсчитал оговоренную сумму застывшими от смертного холода пальцами и спрятал в карман адрес информатора. Вечером того же дня он стоял в захламленной квартире над часовым магазином, а у его ног ползал избитый, окровавленный Юкио Ивата и говорил, говорил, говорил, и каждое его слово убивало ещё частичку души Рана. ~~~ Маленькая «Фудзимия ГЕО» имела обширные торговые связи по всему миру, открытую систему акционирования, неплохой лабораторный комплекс и целую сеть безопасного, налаженного транспортного партнёрства - лакомый кусочек для любой расширяющейся корпорации. Кроме того, перед смертью отец вёл исследования в области иммуномодуляторов, очень важные, он находился на грани открытия, надо будет потом спросить у Айи… если только она ответит... Ран засмеялся, потом закашлялся. Юкио Ивата с ужасом смотрел на парня, стоящего над ним, парня, который ворвался к нему в квартиру, сломал рёбра ударом ноги, и только потом объяснил, что ему нужно. Ивата не сомневался, что его убьют, но если он будет говорить, то смерть, по-крайней мере, наступит быстро. И он говорил. Героин… Героин присутствовал, да. Фудзимию- старшего хотели заставить отказаться от исследований и заняться изготовлением наркотиков и наркотраффиком. Когда же он сказал «Нет» - ему пригрозили, когда отказался вновь, в груз «Фудзимия ГЕО» подложили героин. Когда он проявил упрямство и отказался передать результаты исследований в распоряжение Масафуми Такатори… Информатор не знал подробностей, но… «Это было самоубийство, Ран. Дело закрыто». Чтобы дядя Шуичи и дальше был начальником полиции Токио, дело следовало закрыть. Люди плохо относятся к выходцам из семеек, торгующих наркотиками. Особенно плохо к наркоторговцам относятся избиратели и налогоплательщики. И уж совсем их не терпит высокопоставленное начальство господина Такатори. Ран стиснул кулаки. Всё стало на места с пугающей ясностью и чёткостью. Мир по- прежнему был простым и правильным, но это была правильность со знаком минус, чужая, страшная ледяная пустыня, по которой ему предстояло брести в одиночку. Маленький человечек с помятым, малозапоминающимся лицом скулил у его ног, зажимая разбитые рёбра. Логика этого мира подсказывала Рану, что его следует убить. Прошлая жизнь, проведенная в уверенности, что законы должно соблюдать, что улицу переходят на зелёный свет, а ударить человека дозволяется только в спортивном поединке, кричала ему «Остановись!» и Ран остановился. Он опустил руку в карман плаща, достал пачку денег и швырнул в лицо информатору. Потёртые купюры рассыпались разноцветным веером, прилипали к кровавым ссадинам, слетали на пол. Этот человек - всего лишь исполнитель. За ним стоят те, кто виновен по- настоящему. Он повернулся и вышел за дверь. Пальцы на ноге саднило. Надо купить ботинки с носками, окованными сталью - подсказала новая логика. А вот эта идея показалась Рану удачной. ~~~ Через два дня, когда он шёл из больницы, и ладонь ещё помнила мёртвенную неподвижную хрупкость сестрёнкиных пальчиков, к нему на улице подошёл парень и спросил: - Вы - Фудзимия Ран? - Да, - ответил Ран. - Сирасаки Рэйити, - представился парень без улыбки и протянул ему руку. Ран машинально пожал её, выжидательно глядя на Сирасаки. Тот ответил ему таким же настороженным взглядом и сказал после паузы: - Я знаю, что произошло с Вами и Вашей семьёй, господин Фудзимия. - Что Вам надо? – спросил Ран холодно, - Вы журналист? - Нет, - ответил Сирасаки, - но я тоже занимаюсь сбором информации. Господин Фудзимия, есть место, где мы смогли бы поговорить спокойно? Брэд Кроуфорд Шулдих вернулся из Токио другим. О, не внешне. С виду он был прежним – легкомысленным, ярким, блестящим, как бриллиант, светлые костюмы, быстрые улыбки, ни секунды покоя, он кружил вокруг меня, как голодный кот, рассказывая о задании – странный город, странные люди, отвратительные наниматели, настоящие мясники, Брэд, зачем нам с ними связываться, при мне Рейдзи Такатори за минуту замочил двоих, просто так, почти без причины, Брэд, либе, ты должен хорошенько подумать, прежде чем браться за этот контракт! Мы не ангелы, спору нет, но эти!.. Я не хотел говорить ему, что контракт уже подписан, и подписан не мною. Роберт Фладд поставил меня перед фактом, ещё когда я только раздумывал, а Шулдих собирал информацию о нанимателях непосредственно в Японии. Роберт Фладд - не тот человек, которому можно отказать. Которому можно даже просто возразить. Шулдих знает это так же хорошо, как и я, но никогда не делился со мной источниками этого знания. Он понимает, что информация – опасная вещь. Самое сильное оружие. Наша работа на две трети состоит из сбора информации и правильном её применении. В этом «Шварц» достигли совершенства. То, что Наги и я добываем с помощью компьютера, анализа и предвидения, дополняется тем, что Шулдих откапывает в мозгах. Мы работаем с базами данных, он - с помойками памяти, костями на семейных кладбищах и скелетами в шкафах. Он читает между строк в досье, иногда он видит во сне, как чёрные буковки на мониторе оживают и набрасываются на него с экрана, выклёвывая глаза, пожирая мозг и кожу, оставляя только голый череп. Он сам рассказал мне это, он задыхался и трогал своё лицо, когда я разбудил его, плачущего, мокрого от пота, в одну из наших совместных ночей. Потом он не мог спать один целую неделю, и я благословлял его кошмары. Но сейчас – всё не так. Он собран, ироничен и насмешлив, его глаза блестят от удовольствия, он откопал кое-что стоящее, и я знаю, что меня ожидает маленькое представление. Шулдих никогда не упускает случая похвастаться своим… искусством. Я изображаю вежливое внимание, и он идёт на штурм: «Корпорация Такатори, Брэд, хитрая штука! С виду всё путём - старые деньги, семейный клан, но вся фишка в том, Брэд, что по-настоящему деньги в семье принадлежат Шуичи!» «Кому?» - переспросил я. «Начальнику полиции Токио, господину Шуичи Такатори!» - торжественно провозгласил Шулдих. Вот так номер. Я думал, они просто однофамильцы. Братья, - сказал он мне мысленно, и я почувствовал щекочущее удовольствие в этом слове – от моего удивления. Затем он продолжил вслух, потому что телепатия - не самый сильный мой талант: «Братья, Шуичи и Рейдзи, Шуичи делал политическую карьеру, а Рейдзи ему активно мешал - девочки, пьянки, наркота, сомнительные знакомства, знаешь, как это обычно бывает с детками в хороших семьях? О, прости Брэд!.. Ну так вот. В конце концов, терпение у семейства закончилось, и они перестали оплачивать счета Рейдзика. Ты думаешь, он сдох под забором?» - театрально вопросил Шулдих. «Нет, я так не думаю, хотя бы потому, что мертвец не предложил бы нам контракта» - ответил я. Шулдих надулся, но продолжил, не удержавшись от шпильки: «Твоё чувство юмора, Брэд, слегка дохловато, нэ?.. Юнец сделал финт ушами и женился на Юми Кавадзаси…» Шулдих закатил глаза и искоса взглянул на меня. Я стиснул зубы, иногда его отвязная манера рассказывать доводила меня до бешенства, и он это знал. «Очень интересно» - сказал я как можно спокойнее. Но он уже почувствовал моё раздражение и улыбнулся: «Ладно, Брэд. Не буду. Юми Кавадзаси, из семьи Кавадзаси, проституция, торговля оружием, игорный бизнес. Рейдзи приняли в дело, и он оказался способным, lдаже более чем. Через два года из семьи осталась только Юми-сан, да и то потому, что была беременна. Масафуми Такатори. Ещё через три года она разбилась на машине. Бывает, в поворот не вписалась. Трудно вписаться в поворот, когда в руке - бутылка виски. После смерти мафиозной жены Рейдзи стал очень правильным. Очень. Отмыл часть бабок, вложил их в фармакологическую промышленность. Благотворитель. Футбольный спонсор. Покровитель искусств. Балуется политикой. Столп общества, короче, и всё такое. По девкам, правда, продолжает бегать, старый пёс. Лет пятнадцать назад женился на французской манекенщице. Блондиночка - сам бы не отказался! Родила ему второго сына, Мамору. И почти тут же умерла. Послеродовая депрессия, выбросилась из окна. Третий этаж, Брэд, чертовски неудачное падение, нэ? Не везёт Рейдзику с бабами. Хорошо, что хоть бордельный бизнес всё ещё при нём, далеко ходить не надо… Ну ты понял, Брэд?» - спросил он громко - «Ты понял, что это банальные, вульгарные, как прыщи, японские мафиози?..» «Я понял», - ответил я, - «но по моим данным, сын только один». «Нет, Брэд, ты меня не слушаешь. Один. Второго сына похитили год или два назад. Папаша отказался платить выкуп» «Почему?» - спросил я. Шулдих раздражённо пожал плечами: «Не знаю! Козёл жадный, вот почему. Подумай над этим, Брэд! Ты всё еще хочешь работать на него?». «Я подумаю. Тебе надо было узнать, почему Рейдзи Такатори не стал платить выкуп за сына» - сказал я, потом спросил: «Что ты делал для него? Чем он велел тебе заняться?» Он прямо на глазах сник. Вот оно. Полез в карман, достал плитку шоколада. Никогда не видел человека, который ел бы столько шоколада. «Ничем, - ответил, - так, взорвал кое-что, прибрал за Такатори». И больше я от него ни слова не добился. Он может быть очень упрямым, если захочет. Но я упрямее. «Ладно, посмотрим» - сказал я наконец, - «А как там Токио?» Он оживился, куснул шоколадку, поднял брови над округлившимися голубыми глазами и начал говорить. Мой рыжий мальчик. Он успокоился. Он болтает о чём попало, присев на краешек стола и покачивая ногой, он выглядит на пятнадцать лет, и мне хочется поцеловать его, слизать шоколад с узких подвижных губ, как раньше, когда ему и правда было пятнадцать, когда я, наконец, нашёл его в Гамбурге… …в муниципальной психиатрической лечебнице, я взял за правило обходить все психбольницы, в каждом городе, куда посылали меня Эсцет, потому что псионики, такие как я, как Шулдих, если их предоставить самим себе, обычно оказываются в подобных заведениях, не вынеся столкновения своего таланта с миром нормальных людей. Выживают единицы, единицы из этих единиц сохраняют разум. До Шулдиха у меня была только одна успешная находка. Наоэ Наги, детский аутизм, и не знаю, кто из них двоих пострадал больше. Вы не представляете, что за кошмар это был: вонь, грязь, скученность, по десять человек в палате, их мысли, как вши, ползали вокруг меня, в нестерпимом, назойливом, отвратительном хаосе, и среди этого гнилого болота я уловил вспышку, слабую, как звезда ветреной ночью, и пошёл на свет, раздвигая тела этил полулюдей.Его я увидел в углу, на голом матрасе, покрытом клеёнкой, худого, как скелет, в больничном рванье, я видел эту картинку сотни раз раньше, и я узнал его лицо мой рыжий ангел из снов. «Кататония, - сказала мне сестра, - безнадёжный случай, парнишка такой уже год, у него никого нет, привезли из приюта в N**, не ест сам, мочится под себя, не говорит ни слова. Лотар Шулдих». Он сиял, как алмаз в породе. Я подошёл к нему, опустился на колени, всё во мне пело от радости и боли, когда я позвал его, не голосом, а как умеем только мы, и он откликнулся, тихо, смутно, он открыл глаза мне навстречу, такие знакомые, пронзительно–голубые на сером лице, и я едва не заплакал, призывая его, притягивая в жизнь… …я дал им деньги, много денег, они вымыли его, одели, но я ещё раз помыл его в отеле, сам, дорогим французским гелем, так что его рыжие волосы засверкали, как новенькие монеты, зарозовела кожа… Он ещё ничего не говорил, только часто вдыхал ароматный горячий воздух, я завернул его в полотенце и вынес в комнату. Там был ужин, королевский ужин, он съел его сам, до последней крошки, и уснул над десертом, я уложил его в постель, тоже королевских размеров, а сам лёг рядом, обнял его, как брата, окутал покоем, безопасностью, у меня не слишком хорошо это получается, но тогда… Тогда я чувствовал себя богом. Первые дни он только ел и спал, слишком истощённый и измученный, чтобы говорить со мной словами. Но он выздоравливал прямо на глазах, как цветок, пересаженный с мороза в оранжерею, и он становился таким красивым, что… Поймите, для меня он был красив и в первый миг, на загаженном матрасе, но теперь он стал красив зримой, обычной красотой. Он и правда напоминал ангела со средневековой фрески – овальное лицо, заострённый подбородок, прямой нос, высокий, чуть выпуклый лоб, тонкие каштановые стрелы бровей, узкие нежные губы, и глаза, его глаза, огромные, ярко–голубые, миндалевидные, с такими густыми ресницами, что тень была на радужке всегда, даже в самый солнечный день, и когда он смотрел на меня этими затенёнными глазами, склонив голову, и кольца едва отросших золотисто–рыжих волос ласкали белую кожу на шее… Обещанный мне ангел. Я стал его любовником очень быстро, и месяца не прошло, как я пришёл к нему, о Господи, я просто не мог выдержать этой сладкой утончённой пытки – смотреть, как он расцветает рядом со мной, как наливается жизнью его тонкое бледное тело… Я хотел его непрестанно, каждую минуту, и однажды ночью я начал ласкать его, он был ещё слабенький, полусонный, он не отталкивал меня, нет, конечно же нет, я почувствовал бы… наверное… это даже не был его первый раз, я знал, в бесчисленных коридорах его памяти, запутанных, освещённых тусклыми огнями, я подсмотрел, как мальчики постарше в приюте прибрали к рукам хорошенького малыша и обучили его взрослым играм… И ему нравилось, нравилось это, я был так нежен и осторожен с ним, но когда он извивался подо мной и вскрикивал пронзительно, как птица, и его жар, его мысли окутывали меня влажным алым пламенем… Предвидение - самая ненадёжная в мире вещь. Мне казалось, если в будущем я вижу нас вместе, чего ещё желать? Всё устроится само собой. Но жизнь не хочет укладываться в рамки предвидения, она выворачивается, как змея и норовит укусить. Он был моим, он был рядом, но… Мне теперь некого винить, кроме себя. Потому что, ослеплённый предвидением, я поспешил, дождался когда ожило только его тело, но душа его еще спала, так что я, со всей своей любовью, остался для него всего лишь ещё одной горячей тенью в лабиринте снов, инкубом, причиняющим горькое, смешанное с болью удовольствие. И он отомстил мне, невольно, сам того не сознавая, и мстит до сих пор. Однажды утром, когда он был один, на балконе нашего очередного отеля, кажется, в Венеции, он сидел за сервированным столом, и тёрся лицом о букет фрезий, он думал, что я не вижу его, он наслаждался их запахом, прохладным атласом лепестков, он ломал упругие стебли и жевал их, как кот, а потом встал и пошёл ко мне… Он был как пьяный, он повалил меня на постель, и целуя его, я чувствовал терпкий вкус цветов, и не мог отделаться от мысли, что я не более, чем ещё один оттенок этого утра, как тёплый сырой туман, как цветы, как шёлковые простыни и чашка шоколада. Он тогда приподнялся надо мной, затенённые глаза ещё были полны удовольствия, рот полуоткрыт, влажные от пота рыжие волосы прилипли к щекам и шее, он смаковал меня, моё разочарование и боль, он упивался ими точно также, как только что упивался соком раздавленных цветов. «О, Брэд…» - прошептал он, - «мне тоже больно, когда ты думаешь так!..» И он наслаждался этой болью. Но я не мог его винить. Я сам сделал его таким. Память подводит меня, я не помню, когда это было – до или после того, как примчалась Рут, и накричала на меня, и забрала моего рыжего мальчика в Розенкранц. «Я убью тебя, Брэд Кроуфорд, если ты испортил его, так и знай!» - заявила она на прощание. Но она сердилась напрасно, я любил его и люблю, я не только трахал его, я учил его всему, что знал сам – как экранировать мысли, и как глубже проникать в чужой разум… Учил расслаблению и сосредоточению, концентрации сил, боксу, логике и кун-фу. Я учил его водить машину, учил, как выбирать одежду и вина, как обращаться с оружием и людьми. Он оказался хорошим учеником во всём. Он ушёл с Рут. Сказал удивлённо: «Но, Брэд, так надо!», поцеловал меня и ушёл, не оглядываясь. Да, он никогда не оглядывается. Правда, он возвращается ко мне, возвращается всегда, надо только, чтобы он не знал, как я тоскую долгими ночами, без его блеска и веселья, без его умения превращать в удовольствие всё на свете, даже то, что другие зовут страданием и болью… Когда он впервые вернулся ко мне, после Розенкранц, новый, сильный, чужой, ставший ещё красивее, мы оказались в постели в первый же вечер, я трахал его жёстко, после него у меня никого не было, целых два года, я завалил его на спину, и брал, как женщину, его лодыжки ёрзали у меня на плечах, сумрачные глаза вспыхивали, я вцепился ему в волосы, липкие от геля, поднял, притянул к себе, другой бы взвыл от боли, а он – нет, он стал выпрямлять волосы в Розенкранц, и высветлять пряди, он научился закрывать от меня мысли, он посмел сделать это, он спрятал свою ангельскую красоту под модными тряпками и дурацкой причёской, и я не мог пробиться через его защиту… Я слышал всё, что о нём говорили, сплетни и слухи, о мужчинах и женщинах, как он применял знания, полученные от меня, и я хотел, чтобы он знал – мне всё равно, он мой, и только мой, но зачем, зачем он избавился от своих рыжих кудрей, я так любил наматывать их на пальцы, раскладывать на белой коже, ты завтра же сделаешь всё по–старому, мой мальчик, - сказал я ему, приказал, засаживая так, что у него глаза закатывались, а он ответил мне обморочным шёпотом: «Я… не твой, Брэд, я… нет!..», это показалось мне нестерпимым и я ударил его, а он кончил, в ту же секунду, его семя брызнуло мне на живот, он крикнул и впился мне в губы так, что наша кровь смешалась у меня во рту, и этот вкус был единственным утешением, когда он потом не приходил ко мне. Неделю за неделей мы жили в одной квартире, я, он и Наги, и выполняли одно дело, но каждую ночь он уходил в город, а утром возвращался, источая запах секса, и улыбался своей кошачьей улыбкой, и мурлыкал в душе… Он тоже учил меня. Это было в Лозанне, я помню, как пахло от него шоколадом, он проскользнул ко мне в комнату, я сидел за монитором и всё равно не мог спать, не мог работать, ничего не мог… И я не услышал его, потому что он закрылся наглухо, он обнял меня сзади, и запрокинул голову, целуя, его голубые глаза смотрели на меня сверху вниз с ласковым любопытством, и голос был – как шёлк, когда он сказал: «Брэд, либе, не сердись, это вредно для здоровья и мешает работе». Потом я узнал, что Наги позвонил Рут, а Рут позвонила Шулдиху. Пронырливый щенок. Заботливая Рут. Нет, он не зол, и никто не смог бы обвинить его в неблагодарности. Он умеет быть благодарным. Он благодарен мне до сих пор и знает свой долг передо мной. Он мог бы работать в Розенкранц с Рут, но он со мной, в «Шварц», он пришёл под моё начало сам, и я испытываю иногда недостойную, грешную радость, наблюдая, как он пересиливает себя во имя благодарности и долга, но куда чаще я эту благодарность ненавижу. Что поделаешь, люди непоследовательны. Даже я. Но всё же - и это даёт мне надежду, я – первый в его мыслях, когда мне выпадает шанс заглянуть в них в момент оргазма, когда он позволяет мне это. Ему бывает немного неловко в такие моменты, потому что я не могу скрыть мою любовь. А он не может ответить. «Брэд, либе», - читаю я в этих затенённых голубых глазах, в ласковой усмешке. Я улыбаюсь в ответ, запускаю руку в жёсткую рыжую гривку, он не сопротивляется и смотрит на меня смеющимся взглядом и позволяет мне делать всё, что я захочу. Он думает, что для меня это тоже игра, что я принял его правила. Он думает, что стал сильнее. Что не нуждается во мне, как не нуждается ни в ком. Но я не смирился, Шулдих. Я жду, я наблюдаю. И когда ты оступишься, когда ты упадёшь, когда тебе понадобится опора, я буду рядом. Ты ещё не знаешь, но я всегда буду рядом, я видел это тысячу раз. Только мне надо быть на шаг впереди тебя. Он спит в моей постели, перелёт из Токио утомил его. И секс, потому что я добрался до его губ, сладких от шоколада, и он не сопротивлялся. Мы скоро снова поедем в Японию, мальчик. В этой стране ты встретил что–то, что задело тебя, сделало другим. И я хочу знать – что это было. Лотар Шулдих - Ш-ш-ш, тише, тише, либе. Не бойся меня – я же тебя не боюсь. Смотри, я открываю решётку и вхожу. Я с тобой. Я не боюсь с тобой быть, потому что я сильнее, случись что, я сумею тебя удержать... Ах-х-х-х!.. он быстр, как молния, и силён, как лесной пожар, дикая боль, горит всё тело, кожа обугливается, Лотара шатает, но он выдерживает, он остаётся на ногах, он представляет озеро, ясное, прохладное озеро в горах Шотландии, ледяная чистота, синее под синим небом, он купался там каждое утро, он нырял так глубоко и надолго, что Брэд отрывался от ноутбука, выходил на берег и орал на него… Лесного пожара больше нет. Он идёт в клубах дыма, между сгоревшими деревьями, рядом – парень, коренастый, беловолосый, левый глаз закрывает чёрная кожаная заплатка, Лотар ведёт его за руку, сжимает пальцы до боли, так что парень спотыкается и дрожит. Я же сказал, что тебя удержу. Но ты проверил – молодец! Пойдём–ка отсюда, либе. Пойдём ко мне. Пойдём к озеру. Сюда, ко мне… Я с тобой, всё время с тобой, не бойся…Вот так. Смотри, красота какая. Какая чистота. Садись здесь, рядом. Понюхай. Это вереск, здорово, правда? Нет, нет, сиди! А ещё лучше, ложись. Давай, падай! Земля тёплая, лето. Хорошо, правда? Да ты не бойся, здесь всё настоящее. Это – я, Лотар, привёл тебя в свои мысли. Ты уже был в гостях у сестры Рут, помнишь? Но тебе не понравилось. И ты ушёл, да ещё дверью хлопнул… Стой, куда ты, я же пошутил! Я вообще шутник, правда, спроси у кого хочешь! Брэд говорит, со мною не соскучишься. Ты ещё познакомишься с Брэдом, когда я приведу тебя к нам. Когда ты выйдешь из кататонии. Это такая штука, либе… Мы, псионики, все через неё проходим. Если проходим. Сестра Рут говорила, что это испытание, посланное нам Господом. Между нами, странный он, её Господь, нэ? Что? Я оскорбляю Бога? Ну, я думаю, он меня простит. А если даже и нет, то что поделаешь! Эй, да ты улыбаешься!.. Да ладно, можешь даже посмеяться, потому что твои беды кончились. Тебе повезло, чертовски повезло. Потому что я помогу тебе выйти из кататонии. А я в этом деле лучший, факт! Знаешь, Господь, молитвы, и всё такое, это хорошо, но сильный телепат рядом – просто удача! Вот меня вывел Брэд, правда, он не супер, и сестра Рут говорит, что он по жизни завёл меня не туда, что я теперь – легкомысленный искатель мимолётных удовольствий, конец цитаты, но я не верю, то есть, она, наверно, права, но именно поэтому я лучший орфей в Розенкранц. Таких, как я, Рут называет орфеями. Видишь ли, мухи слетаются на мёд, а не на уксус. Ещё моя мамочка мне это говорила. Жизнь должна приносит удовольствие, либе, иначе какой смысл жить!? А мимолётность… Сестра Рут просто сердится, что я не остался в Розенкранц. Только… Я бы никогда не смог ей сказать, почему ушёл. Блин, она бы мне не поверила. Она… хорошая женщина, такая хорошая, что просто не умеет замечать… Ну, да ты и сам всё знаешь. Ладно. И ещё, там почти монастырь, и Господь сестры Рут, а она строгая, и Господь у неё соответственный… И это, умерщвление плоти, уксус, короче… нет, там правда мрачновато. А у меня Бог веселее. Что? Да, совсем другой! Бог един? Быть не может! Мой Бог весёлый, как майский эльф… Слушай! Сейчас же май! Надо разжечь костёр и… Ты что? Боишься? Они тоже заставляли тебя? Ну, я же не заставляю! Да ты не бойся, костёр – это не пожар, это совсем маленький огонёк, и я рядом, я держу тебя, так что давай, а то холодно, смотри–ка, ночь, а мы и не заметили. Ну, на счёт три… Раз… два…Три! УПС! Ой-ёй. Я же просил костёр! Ну ладно, ты почти справился. Смотри, всё хорошо, это же мои мысли, так что я быстренько всё исправлю, и можно будет попробовать ещё раз. Не хочешь? Да почему?! Это же здорово – уметь зажигать костры! И фейерверки. Нет, правда, когда ты немного освоишься, мы пойдём вниз, в деревню, там все девчонки твои будут! А девчонки, либе, это такое дело! Мимолётно, но приятно… Ну, ты поймёшь, потом, когда... Ладно. Давай, на счёт три… Три месяца спустя. Медленно… так… ты запомнил, ты совсем не обязательно должен гореть... Только если ты захочешь поджечь что–нибудь… но ты можешь направить свою силу… по-другому… ты сможешь видеть сквозь стены… ты можешь одеться силой с ног до головы… как невидимой бронёй… И никто из людей не сможет причинить тебе вред… Никто из ничтожных людишек… Их пули и клинки… Ты будешь неуязвим, как демон, и твоя душа будет смотреть на них со стороны и смеяться, смеяться… Давай, на счёт три! Раз… ты лёгкий, легче воздуха, бесплотный, как сон… Два… Я подбрасываю тебя вверх, ты летишь, ты – пёрышко, мотылёк, призрак мотылька… Три! Прочь! Лети! Мотылёк! Фарфарелло! Фарфарелло!.. Я знал, что ты сможешь, знал! Теперь обратно… Медленно, не торопись… Конечно, не больно! Я же говорил тебе, смотри - я вынимаю нож, а у тебя даже кровь не течёт!.. Боже мой, никогда такого не видел - полминуты - и уже зарубцевалось! Ты – не-е-ечто! Брэд будет просто в отпа… Я, либе? У меня было другое. Понимаешь, я слышал мысли. Сколько себя помню, и чем старше я становился, тем громче… Короче, они были ужасные, ужасно громкие, я же не умел экранироваться от них или выбирать, кого слушать, они так… налетали на меня, я в них тонул, знаешь, а потом одна девочка… В приюте, где я жил, помнишь, я говорил тебе… Мы даже не дружили, я там ни с кем не дружил… И вот с ней сделали одну вещь… такие вещи часто случаются в приютах, то есть, сами по себе они и неплохи, да, но они рассчитаны на взрослых, а дети… детям такое не нужно, ты понимаешь, о чём я? Пока им самим не захочется. Вот в Библии у сестры Рут прямо сказано, я даже запомнил: «Не будите любовь, не пробуждайте, доколе она не проснётся». Нет, ты не прав, Библия – толковая книга… местами… И эта девочка… она решила не жить. Девчонки вообще дуры, вот когда я… Ладно. Пошла она ночью в туалет и порезала себе вены, на руках и на ногах. Красиво?!? Да нет… Я услышал её во сне и тоже пришёл туда. Я всё равно опоздал, мне только и оставалось, что держать её, пока она умирала, понимаешь, без всякой защиты, без ничего, я просто перенёс смерть вместе с ней. И это было… Короче, наверное, где-то я тоже умер. Я лежал в каменной скорлупе, как надгробие, так было легче, можно было как-то спрятаться от… от них от всех. Меня отправили в психушку, я там год пробыл, мне Брэд говорил, я–то сам не помню. Со временем происходили какие-то странные штуки. Я начинаю помнить всё только с Брэда, когда он пришёл и позвал меня к себе. Эй. Ты что, плачешь? Где был в это время мой Бог? Да почём я знаю, либе! Болтался где–нибудь… Ненавидишь Бога? Ну… прямо не знаю, что и сказать…Имеешь право!.. Ладно, слушай, не стоит относиться к этому так… серьёзно. Потому что с тех пор у меня всё просто великолепно! Так всегда бывает – стоит псионику преодолеть кататонию, и всё у него становится просто прекрасно! Нас мало, но мы избранная раса, дети Господни… Так говорит сестра Рут. Ещё она говорит, что мы унаследуем землю, и я думаю, в конце концов так и случится, это раньше таких как мы сжигали на кострах… или держали в психушках, но сейчас есть Эсцет, и Розенкранц, они собирают нас, и обучают, то есть… я знаю, они иногда бывают… но сейчас, увидишь, у тебя всё будет хорошо!.. Эй. Ты что? Какого чёрта! Отдай нож, немедленно, ах, ты… А ну не смей! Что? Нравится? Нравится себя полосовать? Да почему?!? Делаешь Богу больно??? Сомневаюсь… Я не… ладно, хватит на сегодня. Спи…Спи, Одноглазка… Спи… Спать, Фарфарелло. Да… Так… Блин! Спи, ты не слышишь, не слышишь, тише, тише… Да, Брэд! Шёпотом? Он уснул только что. Да, я вывел его. Ты поразишься… Нет, рано, мне с ним еще работать и работать, кроме того, я хочу… Нет! Он пока не может! Долго объяснять, почему. Он не может сейчас никуда ехать, Брэд, иначе у нас будут проблемы. Да, он вышел, но… Чёрт, да ты слушаешь меня или нет? Куда?!? В Японию?!? *** В Японию! В Японию он не хотел, определённо! С этой мыслью Лотар просыпался уже четыре дня. Он перепробовал всё – настойчивое убеждение, бурные ссоры, ледяное молчание, аргументы ниже пояса, он, чёрт, возьми, даже попытался воздействовать на Брэда мысленно. Вначале дело как будто пошло, но потом Кроуфорд заглянул в его комнату и сказал, почти с жалостью: «Шулдих… не смешно». Когда он закрыл за собой дверь, вслед ему полетел ночник. «Уберёшь всё немедленно» - откликнулся Брэд из коридора. Лотар тяжело вздохнул. В Японию! Брэду хорошо - его вело предвидение. А у него была нитка золотистого жемчуга, завёрнутая в запасную бандану и спрятанная на дне неразобранного чемодана. Он не доставал жемчуг, иногда ему удавалось даже забыть о нём… Когда он спал, или трахался, или работал с рыжим психопатом, которого им подсунула Рут. Лотар улыбнулся. Рыжий был… трудный. Лотар любил трудных. Если бы у него был ещё месяц, или два, если бы Брэд не рвался так в эту дурацкую Японию, он убрал бы программу, установленную в мозгах Фарфарелло ребятами из лаборатории Эсцет, где нещадно эксплуатировали пиррокинетиков и плевали на последствия. Шутники грёбанные! Конечно, когда замкнуть поток силы-агрессии-огня на Боге, ненависть ко всему на свете будет гореть в нём постоянно! Это крутой ход - замкнуть огонь на том, что нельзя сжечь. Лотар потянулся к Фарфарелло и словно утонул в горячем тумане. Бедный урод спал. Спал без снотворных, прошу заметить, Лотар научил его спать снова, научил контролировать и менять свою силу, научил гасить огонь. Он многое успел, если вспомнить то страшное, обожжённое, окровавленное существо, которое привезла им Рут три месяца назад, одурманенное нейролептиками, в асбестовой смирительной рубашке. Отход. Ей позволили забрать его, когда стало ясно, что кататоническое возбуждение, в котором пирокинетик находился, уже не поддаётся контролю обычными средствами. Рут трясло от злости, когда она вела Фарфарелло в подвальную комнату, обитую огнеупорным войлоком. «Я надеюсь на тебя, Лотар, дитя моё!» - сказала она, вцепившись в Шулдиха обожжёнными пальцами, одна ладонь была замотана грязным бинтом, лицо покраснело и опухло от ожогов, брови опалены. «Будь с ним помягче, Лотар, не торопись, - просила она, - С ним обошлись… дурно. Он слишком поздно попал к своим!» Лотар вздрогнул. Иногда сестра Рут приводила его в замешательство. Такая проницательная, умная и жёсткая, карающий ангел Господень, когда дело касалось обычных людей, она просто отказывалась видеть дурное в псиониках. Она пребывала в убеждении, что в лаборатории Эсцет Фарфарелло пытались помочь, но не смогли. Она не замечала, что Розенкранц уже не просто приют и школа для одарённых детей, что Эсцет перестал быть защитником и проводником для псиоников, а Роберт Фладд уже не король Артур её молодости, а… Шулдиха охватил озноб. Старческая, в пятнах и морщинах рука, ледяные бледно–голубые глаза на ледяном исхудалом лице, и голос, голос, изнутри и снаружи, как будто ты весь опутан змеями – гадючья свадьба под сердцем, удав сжимает по рукам и ногам, не давая двинуться, бежать, кобра ползёт между ног, раздувает капюшон, и бескровные старческие губы растягиваются в усмешке: «Так ты и есть рыженький малыш Рут?» Гремучая змея выпускает жало, кольца на хвосте вибрируют, треск впивается в мозг… Шулдих весь покрылся холодным потом под одеялом и двумя пледами и усилием воли вернулся в сегодня, в Мюнхен. В доме было тихо, Наги ещё спал, глубоко, как котёнок в коробке с ватой, обрывки мыслей из комнаты Брэда были полны цифр, дремоты и раздражения. Лотар не знал, который час, шторы в его комнате были наглухо задёрнуты, но где–то далеко-далеко раздался трамвайный звонок, чириканье воробьёв в парке под окном было по–утреннему радостным, и Лотар подумал, что Япония – это не так уж и плохо. По сравнению с другими местами. Он уже уплывал в самую сладкую утреннюю дрёму, когда дверь в его комнату открылась, и вошёл Брэд, решительно и резко распахнул шторы, впуская ослепительный солнечный свет. Шулдих застонал и полез глубже в одеяло. - Вставай, - холодно сказал Брэд, - у нас самолёт через шесть часов. - Я не выспался. Отвали, - пробурчал Шулдих. - Я предупреждал тебя вчера, но ты предпочёл полночи прощаться с любимыми притонами, - безжалостно отрезал Брэд, - выспишься в самолёте. Шулдих высунул нос из–под пледа. Брэд выглядел… как Брэд утром. В меру сердитый, холодный, надёжный, как курс доллара. - Они были такими милыми. Они рыдали и говорили, что без меня умрут со скуки, - сказал Шу, чтобы позлить его, - они не хотели меня отпускать и просто облили всего… эй, слезами, Брэд, не морщись!.. А на прощание подарили упаковку презервативов с усиками. - Ты паршивый клоун, - сказал Брэд уже от двери. - И с банановым ароматом! – проорал Шулдих ему вслед, очень довольный собой. Потом, как ни в чём не бывало, устроил себе уютное гнездышко из пледов и одеял и вновь попытался задремать. Но Япония надвигалась, неотвратимая, как смерть. В конце концов Брэд вручную вытряхнул его из постели. Шулдих, злой и взъерошенный, кое–как оделся, побросал шмотки в чемоданы, съел вчерашнюю пиццу, и отправился досыпать в комнату Наоэ, куда Брэд заглядывал редко, потому что справедливо считал мальчика разумным и дисциплинированным. Однако и здесь Лотару не было покоя. Наги, обычно тихий и погружённый в себя, был словно наэлектризован. Два чемодана стояли у двери в боевой готовности, спортивная сумка была наполовину сложена, комната имела ободранный вид – со стен исчезли постеры, встроенный шкаф зиял пустотой. Наги работал на ноутбуке и периодически взрывался короткими возбуждёнными монологами. Шулдих никогда его таким не видел. Он расположился на кровати и пытался дремать, подложив под голову ещё неуложенную стопку маек. - Поверить не могу, мы будем жить дома, в Японии! – восклицал Наоэ. Шулдих сонно хрюкнул. - Нет, ты представь, в Токио, и я буду учиться в японской школе, и… - Ну, и что ещё? Есть японское суши, смотреть японское аниме, ты делал это всё и в Мюнхене! - И ходить на фут… - вырвалось у Наги непроизвольно, но Шулдих навострил уши и взвизгнул: - Футбол!?! Ты фанат японского футбола! О Боже! Да скажи мне, там есть хоть одна приличная команда? - Есть! Ты… «Кашима Антлерс», «Токио», «Йокогама маринос», и… там играют Коджи Наката, Масаши Мотояма… Кен Хидака… - Да уж, кто спорит, люди широко известные… на Японских островах, - проворчал Шулдих. Наги побледнел. - Ты просто ничего не знаешь! – сказал он уничтожающе, - в Японии много классных игроков, и если они не продаются по всему миру, как бразильцы и украинцы, то это потому, что… - Никто не хочет их покупать? - …есть такое понятие – патриотизм! Шулдих издал рвотный звук и спросил подозрительно: - Где ты этого набрался? В Интернете и слов-то таких нет! Наги покраснел и закрылся от него. Шулдих хмыкнул, потом нахмурился, приподнялся и вытянул из–под головы одну из футболок, расправил - на ней было изображение парня с весёлым, простоватым лицом. Шулдих захихикал и прочитал: - Кен Хидака, № 9 «Токио-Джуниор»… Ну нифигассе!.. Да ты фанат!.. - Отдай! – футболка, трепыхнувшись, рванулась из рук Шулдиха и оказалась на мониторе. - Ты…ты ничего не понимаешь! – продолжил Наги взволнованно, - Кен Хидака, он… замечательный человек, и не только как спортсмен! Он лучший, он вратарь «Джуниор», но не задаётся, я знаю, я говорил с ним, как с тобой. И я не верю, что он использовал наркотики, и… «Ни с кем ты не говорил так, как со мной, либе» - сказал Шулдих у него в голове. Наги замолчал и взглянул на немца. Вид у того был ужасно самодовольный. Он опять закрыл глаза и притворился дремлющим, жёлтая бандана сползла на брови. Наги вздохнул. Шу был… Шу просто был в его жизни, и всё. Как погода, как комп, как Брэд. Наги давно научился не обращать внимание на его выходки. Не принимать их близко к сердцу. Сестра Рут правильно про него говорила, когда отправляла Наоэ к мистеру Кроуфорду – «язык у Шулдиха злой, но он не сделает тебе ничего плохого, Наоэ, деточка, просто не давай себя в обиду». Шулдих даже заботился о нём, по–своему, когда вспоминал, что это надо делать, учил, водил по магазинам, но чаще… гораздо чаще просто не замечал, и… это злило. Заставляло чувствовать себя… ну… никому не нужным. Наоэ оттолкнул от себя эту мысль, она была слишком… детская, девчоночья. А он уже не ребёнок, он… Шулдих завозился в кровати, устраиваясь поудобнее. Наги заморгал. - Да что ты всё спишь? – холодно и раздражённо, неосознанно подражая Брэду, спросил он. - А-а-а… - отозвался Шулдих, - отстань со своим футболом! - Натрахался! – с отвращением сказал Наоэ. Он осторожно попробовал проникнуть в мысли Шулдиха, но был мягко и непреклонно вытолкнут вон. - Детям до пятнадцати, щенок, - пробормотал Шулдих, зарываясь носом в шмотки. - Мне уже пятнадцать, - медленно ответил Наоэ. - Да ну! Тогда до восемнадцати, - Шулдих открыл один глаз, - Надо же! А с виду чибик чибиком! - Да пошёл ты! Чибик – моё слово, ты его подслушал! – возмущённо прошипел Наги. - А ты держи защиту! – пробормотал Шулдих и снова закрыл глаза. Наоэ напрягся, и кипа футболок вывернулась из–под рыжей головы, кровать затряслась, загрохотала. Шулдих вскочил и заорал: - Блин, какой же ты болтливый маленький гадёныш, ни минуты покоя! Он поправил бандану и потащился к двери, следом потянулась, зацепившись за пояс джинсов, белая футболка Наоэ. Шулдих чертыхнулся и швырнул её на кровать, уже неподвижную. Хлопнула дверь. Наги показал ему вслед язык и щёлкнул мышкой. Лицо Кена Хидаки вспыхнуло на мониторе.

дальше >>>

Luna
http://www.mr-yaoi.ru